Ланиакея

Глава 2

Летние небольшие каникулы я провела дома, и это пребывание нельзя было назвать отдыхом. Две недели натянутых разговоров, попыток притвориться, что все хорошо, хотя все было очень даже плохо…

Катя приезжала тоже, и я находила отдушину в ее компании. Хоть как-то отвлечься. Хотя бы вечерами не думать о том, что дома ждет холодный ужин и такой же холодный взгляд отца, снова говорящего мне, что я пришла поздно.

— Ты побудь дома, опять же уедешь скоро.

— Побуду, пап, — говорила я, но потом Зеленодольск накрывали длинные сумерки, плавно переходящие в утро — начались белые ночи — и я звонила Кате. Она всегда была мне рада.

Я уехала из дома, что называется, в растрепанных чувствах, с искусанными в кровь губами, с которых уже на перроне едва не сорвались обидные слова. Мама обняла меня и поцеловала в лоб и пожелала хорошо учиться.

— Галюня приедет на неделе, вы немножко не состыковались с ней, — сказал отец. Как будто я не знала. — Фаина, поезд идет. Ну, давай обнимемся.

Я обняла его, ткнулась носом куда-то в грудь и отпустила.

— До свидания, дочка.

— Я буду скучать, пап, — сказала я, глядя на него, и он не отвел глаз, но и не сказал в ответ того же.

Только:

— Звони. Пиши. Не пропадай.

Я сжала зубы, чтобы не спросить, а будет ли скучать он. Мама прослезилась, и я еще раз поцеловала ее и забралась в поезд, на котором должна была доехать до Ноябрьска, чтобы оттуда улететь во Внуково.

Кристи встретила меня в аэропорту, и в ее дружеском приветствии было больше тепла, чем в глазах провожавшего меня на все лето отца.

— Джек Аткинсон прилетел! — сказала она, помогая мне уложить чемодан в багажник такси. — С ума сойти, мы увидим его вживую. Такое впечатление, что попадем на парад планет. Только Каталины Р. не хватает.

Я постаралась утаить от Кристи свои невеселые мысли, ведь теперь мне это вполне даже и удавалось. Контроль способности — это нечто вроде езды на велосипеде. Научишься раз — и потом просто садишься и едешь, не прикладывая усилий, чтобы удержать равновесие.

С блокировкой было сложнее. Этот триместр у нас как раз был рассчитан на овладение начальным ее уровнем, до четвертой категории, как и сказал Чесноков, чтобы на следующий триместр мы уже были готовы блокировать пятую. Начало второго года обучения в «Ланиакее» было посвящено шестой категории, а далее антиперцепторы работали каждый по своей программе и уже в конце курса получали, как правило, список заявок-предложений от работодателей, среди которых выбирали то, что по душе.

В этом триместре мы с Кристи должны были видеться реже, но это когда начнутся практики, а пока на лекциях мы сидели, как и раньше, всем потоком. Разница по сравнению с первым триместром, конечно, была огромная, и я не сразу поняла, что не слышу мысленного пинг-понга телепатов, не чувствую жжения от направленного мне в спину потока эмоций, не уклоняюсь от летающих по аудитории бумажных шариков, брошенных телекинетиками.

В аудитории было тихо.

Когда вошел Вагнер, стало еще тише.

Конечно, Кристи знала о том, что он — мой импринт, ведь она проводила со мной семь дней в неделю. Она прикасалась ко мне — никто из преподавателей и студентов этого не делал, ведь все знали, что я — контактник и себя не контролирую, а значит, лезть в мою голову было не очень-то этично. Уж насчет этики здесь было четко — о Совете этики при Министерстве, который зорко следил за тем, что, как и сколько раз мы делаем, говорили шепотом и с благоговением.

Я старалась не скрывать от однокурсников мысли той Фаины, которая думала только об учебе. Заставка сияла где-то в глубине, а чаще всего ее просто не было — я слишком уставала, чтобы что-то мастерить в ответ на очередное «та-ак, телепаты». Пусть видят мои размышления о Чеснокове и восхищение Кристи.

Теперь, обладая контролем, я чувствовала себя намного увереннее. Мы все еще утром подписали соглашение о запрете на использование способностей в целях, противоречащих Кодексу «Ланиакеи», и теперь я точно знала, что без моего разрешения никто в мою голову не залезет. Школьные психодиагностики, умеющие определять присутствие способности и выявлять таким образом нарушителей, четко следили за тем, чтобы Кодекс соблюдался.

— Всем доброе утро. Меня зовут Денис Николаевич Вагнер, я буду вести у вас мортальные воздействия высшего порядка, — начал он, скользнув по аудитории взглядом. — Вижу знакомые лица. Голуб, Пучкова. Зайдете ко мне после занятий.

Я надеялась, что не свечусь сейчас пятисотваттной лампочкой, но на всякий случай уткнулась в тетрадь — ноутбуки в помещении, полном психопрактиков, были запрещены.

Я очень тщательно написала сегодняшнюю дату и украсила ее завитушками, краем уха слушая перекличку и даже отметив, что нас с Кристи Вагнер пропустил.

Мы начали с психофизиологии смертельных взаимодействий. Что происходит в мозге, когда на него воздействует мортальная волна, что происходит в голове у самого мортала. Теория была нам известна, психоскопические исследования позволяли дополнить ее практикой. После короткого опроса Вагнер попросил эмпатов оценить свои возможности и, если есть желание — выйти. То, что должно было последовать потом, могло им навредить.

Я бы тоже вышла, если бы могла.

В аудитории был проектор, и на экране вскоре возникло то, что мы бы вряд ли увидели где-нибудь кроме «Ланиакеи» — та самая запись, первая запись первого применения способностей еще тогда никому не известным морталом по имени Денис Вагнер.

Это не было видеосъемкой — это была уже знакомая мне психоскопия. Визуальный канал, слуховой, кинетический. Буквы ползли по экрану беззвучно, дополняя картинку — обычный летний день, белокурые мальчик и девочка, играющие во дворе дома, и мысли ни о чем не подозревающего человека, который с любопытством и интересом ожидает того, что будет.

Я знала, что произойдет — все мы знали, потому что уже слышали от старшего курса об этой записи и о том, что случится, и это была своеобразная шоковая терапия для тех, кто считал, что смертельные способности — это игра, в которую так весело поиграть.

Слуховой канал вспыхнул, когда врач-психоскоп дала стимуляцию. Сейчас это было запрещено, но тогда вспышки вызывали намеренно, считая, что это поможет вернее определить категорию способностей и даже обрести контроль.

«Денис, сейчас вы почувствуете умеренную боль. Химическое вещество будет раздражать нервную систему и позволит клеткам более свободно генерировать частицы и волны», — бесстрастно оповестили субтитры.

Кристи вцепилась в мою руку, я сжала ее, борясь с желанием закрыть глаза, хотя сам Вагнер смотрел на происходящее так, словно это его не касалось.

Все мое существо устремилось к нему с обреченной отчаянностью, хоть я и знала, что он не услышит моих мыслей — не сейчас, когда мы все были как переполненные до отказа резервуары предчувствия и страха.

Не смотри. Не надо. Ну не смотри же, прошу, Денис. Не смотри, не смотри…

Но он словно хотел видеть, что будет.

В следующую секунду все экраны почернели — разом, словно кто-то выключил запись, хотя я видела, что бегунок на экране не дошел до ее конца. Через несколько секунд запись замерла на «стоп».

Тишина в аудитории стояла такая, что ее можно было потрогать пальцами. Мурашки бегали у меня по шее, было тяжело дышать — мне было физически плохо из-за того, что мой импринт испытывал боль, пусть даже не сейчас, а одиннадцать лет назад. Я разжала руку, когда поняла, что могу сейчас сломать Кристи пальцы, и уткнулась в тетрадь, снова и снова проводя пальцами по завитушкам, которые нарисовала чуть ранее.

На Вагнера не смотрела — просто не могла.

— О боже, — сказал кто-то рядом. — Боже ты мой.

Но это был вовсе не бог.

Это был Денис Вагнер, и он убил человека, который причинил ему боль, одной лишь силой мысли.