Проданная на Восток

— Говори, — хмуро припечатал Джонотан, чувствуя, как чёрная мрачная буря растёт внутри, и как он уже понимает, что услышит дальше.

19.3

— Вот ты, Джонни, был слишком добр к этому человеку, — кивнул на замолчавшего ди Эмери Вильхельм, — а мы сразу поговорили со стариком по душам. И вовсе не обязательно было для этого поить его дорогущим ромом! Есть множество других прекрасных способов развязать язык…

В противовес его словам Сезар ди Эмери язык словно бы проглотил: ужас сковал его так, что знаменитый торговец только следил, как заколдованный, за пиратом, а его руки мелко и противно дрожали, будто он снова и снова переживал то, что случилось на борту “Мари”. Но чем дальше, тем меньше вины чувствовал за собой Джонотан.

— Ты даже не поверишь, Джонни, у кого благороднейший кириос ди Эмери отобрал артефакт силой.

— Он лжет, — глухо повторил отец Агаты, мотая головой.

— Скажи ещё, что я лгу о том, кто убил родителей нашего несчастного влюбленного мальчика. Знаешь, Сезар, я знал, что ты — редкостная тварь, но ей-богу, ты перещеголял даже меня! Не подумай, что я завидую, хотя — немного есть! Немного есть! Браво, Сезар!

Вильхельм резко и отчётливо захлопал в ладони. Так, что от каждого гулкого хлопака в камере просыпалось такое же гулкое, мерзко бьющее по ушам эхо.

— Хватит! Хва-тит, — тяжело сглотнул ди Эмери и после странной паузы повторил фразу, будто она была заклинанием: — Он лжет, Джонтан, — продолжая кивать, точно сломанная кукла, твердил отец Агаты. — Он пират! И ублюдок! Он своей магией заставил сказать неправду, чтобы выгородить… Он…

Джонотан на мгновение прикрыл глаза, позволяя себе чувствовать больше. Позволяя остаткам магических сил освободиться и становясь больше, чем он есть. И открыл глаза снова, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— Брось, Сезар! — рявкнул вдруг Вильхельм так, что ди Эмери заткнулся. — Может, Джонни и помотало неслабо, ещё бы, он убил пол моей команды, — пират повернулся и искоса ухмыльнулся с обещанием мести, — но он не дурак, а еще не всю свою силу истратил на эту жестокость. А мы, маги, как ты знаешь, прекрасно чувствуем…

Всё, происходящее в камере, смазалось до неясных ощущений стоящих вокруг людей. Один — тот, кого он должен ненавидеть всей душой. И второй — тот, кому он должен быть благодарен и обязан всем, что у него есть. Только какого-то демона всё было совершенно иначе, и ярость, которая просыпалась внутри, затмевала разум.

— Случился шторм, Джонотан! Я не мог знать…

— И снова ложь, — расхохотался Вильхельм.

Его каркающий смех больше не цеплял, как раньше. Он звучал отражением собственной ярости, и Джонтан сам не помнил, как рванул к ди Эмери, желая стереть того с лица земли. Как схватил за горло — и отголоски магии опутали Сезара, пробуждая жуткие воспоминания детства.

Смеющиеся глаза отца. Лицо матери, скрытое в тени тонкой ажурной шляпки — такое невыносимо прекрасное, лучащееся счастьем и молодостью — за считанные часы до смерти, на набережной. А её волосы так постоянно лезли в лицо от сильных порывов, что она смеялась, поправляя их раз за разом.

В тот день впервые спустили на воду новую маленькую и юркую быстроходную яхту — подарок отца его матери — и они оба, несмотря на ухудшающуюся погоду, отправлялись в небольшой рейс. Легкая, увеселительная прогулка для бывалого моряка, которым был отец Джонотана.

Джонотан так просил, чтобы его взяли с собой… Но кириос ди Эмери называл десяток причин, почему детям нельзя, почему они должны остаться на берегу. И как они втроем с Агатой, тогда еще совсем крошкой, прекрасно проведут время за играми. А к вечеру вернется из города кирия ди Эмери и его родители, они соберутся на чай и поделятся впечатлениями. Джонотан помнил, как сильно это его злило и как он хотел быть взрослым, вырваться и броситься в приключение вместе с родителями… и как потом ди Эмери неумело утешал, твердя, что это воля богов позволила ему уцелеть, что это он, Сезар, уберег мальчика от гибели.

Джонотан вспомнил собственное лицо, когда на него обрушилась, как цунами, эта жуткая, леденящая душу весть. Их больше нет. Его родителей больше нет в живых. Их обоих забрали к себе боги, и он, такой ещё юный, восьмилетний Джонотан, остался один со своим неподъемным, непереносимым горем.

И сейчас перед ним тот, кто виноват в их гибели. Джонотан держал ди Эмери за горло, сцепив пальцы, смотрел в хорошо знакомые глаза и видел в них смерть… Или это лишь отражение его самого?

— Нет, постой! — Вильхельм схватил Джонотана за шиворот и отпихнул, заставляя отступить. — Моя очередь тебя остановить! Как много людей хотят твоей смерти, Сезар, погляди! Стой, Джонни. Месть надо подавать холодной, а ты и без того слишком выгорел.

Кириос ди Эмери приподнял ладони к лицу, пытаясь защититься, и это говорило лучше любых слов. Но он продолжал упрямо бормотать:

— Это был шторм! Несчастный случай! Я не мог знать! Шхуна потеряла управление, а рядом оказались скалы. Моя жена… Моя Мари тоже погибла там, Джонни! Ты знаешь! Как ты думаешь… Неужели я мог…

— Твоя жена — случайная жертва, увы! Боги покарали тебя, отправив ее домой на яхте вместе с обреченной четой ди Арс. И даже это кажется мне недостаточной платой за твои грехи, ублюдок ты ди Эмери! — выплюнул Вильхельм. — Даже она тебя ничему не научила!

Джонотану казалось, что его накрыла и волочет по каменистому дну, выбивая воздух из легких и сдирая кожу, огромная волна — обрывки воспоминаний причиняли почти физическую боль. Остатки магии обострили все ощущения, словно он был оголенным нервом. Шум собственной крови в ушах заглушал заполошный стук сердца ди Эмери. Его липкий, тошнотворный страх и ложь, горчащая на языке, только усиливали гнев. Джонотан сбросил руки Вильхельма, отпихивая того с пути с такой силой, что пират врезался в стену, зашипев от боли:

— Полегче, Джонни, я в отличие от тебя планирую еще пожить, — он встряхнулся и склонил голову набок, словно прислушиваясь, взгляд на мгнование стал цепким и внимательным, а потом он неожиданно рассмеялся. — А вот тебя точно вздернут, мальчик мой. Кулаками ты машешь превосходно, но слишком напролом…

Джонотан боролся с тем, что не убить ди Эмери голыми руками прямо на месте, пытался подавить гнев и усмирить, загнать в дальние уголки сознания раздирающую боль, когда дверь камеры распахнулась, впуская одетых во все черное мужчин. Двое оттеснили Джонотана к стене, еще двое встали рядом с Вильхельмом.

Безмолвные, никак не реагирующее на очевидно произошедшую среди заключенных драку, они дождались пока еще двое молчаливыми тенями подхватили ди Эмери под руки и вывели из камеры, и выскользнули следом.

— В тебе маловато хитрости, мальчик мой, ты силен и отважен, но любую силу надо использовать вовремя, — еще не захлопнулась дверь, когда Вильхельм одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние, с силой ударил в живот и добавил выворачивающую мышцы болью магию.

Пока Джонотан глотал воздух, пират метнулся и ловко подставил ногу, не давая двери закрыться, его магия еще раз царапнула волной. Вильхельм, словно дождавшись чего-то, рывком распахнул дверь и опустил обе руки на плечи стражника, стоявшего снаружи, глаза того застекленели.

— Провались в бездну, — прохрипел Джонотан, глядя исподлобья и медленно разгибаясь. Не желая отпускать бушующую ярость и терять эту ложную силу, хоть и стоило — объекта мести уже не было рядом, а Вильхельм… Плевать на него, он лишь жалкий шут.

— Ты слишком нестабилен, мальчик мой. Поэтому самое время подумать головой, — Вильхельм постучал пальцем по лбу свободной рукой и, все так же удерживая стражника, захлопнул за собой за дверь. — Если она конечно останется у тебя на плечах, — скрежет замка и толстая дверь приглушили издевательский смех. — Счастливо оставаться, мальчик мой.

Джонотан лишь оскалился и показал ему грубый жест, посылая мысленно туда, откуда жизнь берёт свое начало.