Проданная на Восток

глава 23. Послушай

— Ох, ох! Мне придется потрудиться с тобой, — причитала Фадия себе под нос, шагая впереди и уводя их к череде комнат. И всё же в её ворчании Агата различила будто горделивые нотки, словно давно мечтала, чтобы кто-то поставил зарвавшуюся любимцу Орхана на место. — Что за поведение, тоже мне благопристойная госпожа! Ах! Хорошо, что это не видел господин, иначе надрал бы уши вам обеим — собственноручно, не посмотрел бы, что ещё лишь невеста! Нет, милочка, попала сюда — забывай старые привычки, забывай скорее! Иначе не сносить тебе головы!.. — всплеснула руками Фадия.

При упоминании головы и Агате, и, судя по всему, Элен сразу поплохело. Слава богам, Фадия не повела их снова через тот злосчастный сад. Интересно, как долго Орхан собирается упиваться собственной жестокостью?!

Но времени и сил на жалость к казненным пиратам не хватало. У Агаты было о ком переживать — помимо себя! И если судьба отца сейчас её беспокоила всё меньше, то о жизни Джонотана она думала каждую минуту.

Фадия привела их в отведенные Агате роскошные покои. Высокие потолки, выложенные мозаикой, как в зале, где Орхан навешал на нее золото, мраморный пол, устланный ковром с таким мягким ворсом, что ноги в нем утонули по щиколотку.

Здесь было достаточно прохладно: в забранное решеткой, приоткрытое окно с мелкой, витражной расстекловкой влетал свежий, пахнущий солью и свободой ветер. Изящная мебель то ли из светлого дерева, то ли из слоновой кости, множество цветных подушек и воистину огромная кровать тонули в зыбком полумраке — солнце совсем село, и в комнате кто-то зажег свечи в небольших подвесных светильниках, украшенных мелкими стеклышками. Свет дробился и создавал причудливые тени на тонкой занавеси светлого, легкого балдахина, скрывающего кровать. Агата подумала, что было бы чудесно выспаться, как следует после всего произошедшего. Может быть утром окажется, что это все сон после лишнего бокала на приеме в честь ее дня рождения?

Но Фадия и Элен, кажется, воодушевленная тем, что Агата смогла за себя постоять, тормошили ее и споро помогли переодеться в сухое.

Новый наряд оказался таким же, как прежде, только халат теперь был из шелка глубокого синего цвета, расшитый звездами на плечах и диковинными цветами и птицами по подолу, словно волшебный сад ночью. Вышивка была изумительной — серебряная нить и мелкий бисер, который в свете свечей стал похож на настоящие капли росы.

— Надо поскорее приказать, чтобы доставили ваш багаж, кирия, — Элен придирчиво разглядывала наряд, задержавшись на откровенном вырезе тончайшей блузы, ворот которой удерживался только волей богов и ненадежной брошью в виде крошечной остроконечной звезды, повторяющей те, что были вышиты по вороту и груди. — Это же разврат!

— Не слушай, птичка, — Фадия оттеснила Элен в сторону и отеческим жестом приобняла Агату за плечи, — ты прекрасна, словно Луна тихой ночью. И это чудесный наряд! Разумеется, он только для гарема и для глаз Орхана и родственников. Ни один посторонний мужчина не увидит тебя такой. Ты дома и в безопасности!

— Но слуги!

— Они просто слуги! — отрезала Фадия. — Их не пустили бы даже на порог женской половины, если бы они могли причинить вред!

Фадия и Элен обменялись одинаково гневными взглядами, от которых Агата чуть было не закатила глаза: обе женщины, когда стояли вот так рядом, были даже похожи. Крепкие, суровые, и, что было неожиданно приятно, каждая по-своему за нее переживала.

— Элен, мы в гостях, — примирительно проговорила Агата и подняла ладонь в предупреждающем жесте, когда Фадия что-то хотела возразить. — Пока я не жена Орхана, я в гостях, но в гостях надо быть вежливой. Мне очень нравится этот наряд. И я благодарна подаркам. А теперь, когда мы с этим разобрались, я бы хотела увидеть наконец отца.

Агата вскинула подбородок и расправила плечи, надеясь, что ее выдержки хватит в то, чтобы все разузнать и не избить еще кого-нибудь. Хорошо бы отец прояснил, что он обещал Орхану, и где сейчас Джонотан.

Элен, к счастью, не стала возражать, только недовольно поджала губы.

Агата думала, что Фадия вновь поведет ее через бесконечные анфилады комнат, но оказалось, что теперь без отдельного распоряжения Орхана, она может находиться только на женской половине дома, а для встреч с родственниками есть отдельная, примыкающая к роскошной спальне гостиная.

— Господин Орхан сделал тебе столько подарков, птичка, — с придыханием проговорила Фадия, показав жестом служанкам поставить большие блюда с фруктами и сладостями на низкий столик, окруженный мягкими диванами с множеством шелковых подушек, — порадуй его чем-нибудь и обязательно передай благодарность через своего отца.

— Спасибо за совет, Фадия, — старательно изображая покорность, кивнула Агата, опускаясь на диван и чинно складывая руки на коленях. — Так и сделаю.

После всех волнений неожиданно проснулся аппетит, и она с трудом сдерживалась, чтобы не запихнуть в рот кусочек ароматной пахлавы, прямо перед ней истекающей медом на маленькой, расписанной тюльпанами тарелочке.

Элен нерешительно замялась на пороге, но Фадия подхватила ее под локоток, решительно увлекая за собой:

— Покажу Вам, где найти все необходимое для нашей госпожи. Как чудесно, что вы будете подле нее. Это подчеркнет статус невесты господина!

— Я собиралась остаться сейчас! — возразила Элен, но с этим не была согласна уже Агата: она должна переговорить с отцом без лишних ушей.

— Кирия Элен, вам стоит отдохнуть, день выдался тяжелый, мы с вами обсудим все вопросы завтра, — мягко, но уверенно проговорила Агата.

Губы Элен сжались в еще более тонкую полоску, но возражать она не стала, и Агата наконец осталась одна.

Ожидание затягивалось: Агата успела и попробовать пахлаву — нежную, с орешками и очень сладкую, — и непривычный кисловатый напиток из ягод, который охлаждался в большой чаше со быстро тающим льдом.

За приоткрытым окном царила ночь, Агата выглянула, силясь разглядеть хоть что-то сквозь прутья решетки в темноте сада, окружавшего дом, но услышала только шорох шагов и тихий лязг металла — похоже, охрана бдит круглосуточно. Интересно, они защищают женскую половину дома от вторжения извне, или решетки на окнах и охрана нужны, чтобы покорные и всем довольные девушки не сбежали в пустыню или к близкому морю?

Наконец, когда Агата скинула туфли и почти решилась забраться на низкий диванчик с ногами, дверь приоткрылась, и безмолвный слуга с почтительным поклоном впустил ее отца.

Агата вскочила с места и замерла, не зная, то ли броситься ему на шею, то ли отвесить ему звонкую пощечину — так, чтобы он в один миг прочувствовал всё, что ей пришлось пережить! И даже столкновение отца с Вильхельмом не разжалобило её сердце: судя по всему, именно отец и виноват во всем, что с ними случилось!

— Агата, дочка моя… — отец пошёл к ней и впервые она заметила, как он резко постарел.

На загорелом лице с многочисленными ссадинами и кровоподтеком на шее проступили морщинки у глаз и в уголках губ. А сами глаза заметно погасли и теперь беспокойно бегали с её лица на обстановку вокруг. Будто теперь отец перестал вести себя так заносчиво и самоуверенно и теперь везде ожидал увидеть врагов.

У него бывало такое и раньше, когда он возвращался с какой-то сделки суетливый и напряженный, приказывал слугам внимательнее следить за домом, закрывал шторы наглухо и отказывался пускать гостей. Прежде он объяснял это тем, что у него жутко разболелась голова и начался приступ мигрени, который мог затягиваться и на неделю. Отец в то время почти не выходил из комнаты и постоянно отговаривался этим неважным самочувствием, хотя продолжал активно писать и отправлять письма своим знакомым.

Теперь Агата понимала, что это вовсе не плохое самочувствие, а последствия заключенных и наверняка не очень-то благородных и честных сделок, от которых получал выгоду в первую очередь сам отец. Немудрено было нажить врагов — и порой, врагов весьма деятельных и опасных.

Агата вспомнила лицо Вильхельма, когда он рассказал о том, что помнит её маленькой девочкой. Теперь вспоминалась и вся та сцена: она не могла уснуть, как часто случалось после гибели матери, и отец, до ночи засидевшейся с трубкой, встретился там с резким и громким человеком. Тот говорил на повышенных тонах, а когда она вошла в кабинет, вцепился в неё проницательным взглядом и губы его нехорошо изогнулись в мстительной улыбке.

Это был он. Это был Вильхельм — тот же тяжёлый взгляд, то же тёмное и мрачное ощущение от него, хоть и прикрытое саркастичным тоном.

Агата тряхнула головой, отгоняя ненужное больше прошлое.

— Ну что, отец, — обманчиво-плавно начала она, замерев перед ним. — Надеюсь, ты доволен заключенной сделкой? — Она окинула взглядом свой наряд, вытянула руки, любуясь переливами прозрачной шелковистой ткани, вопиюще оголяющей её тело.

Отец заметно стушевался и смутился, будто не желая видеть дочь в таком образе.

— Послушай, дочка…

— Ты действительно гениальный торговец, отец, — горько улыбнулась Агата. — Теперь я воочию убедилась, насколько богат и знаменит мой жених, Орхан Всемогущий-как-его-там. Я не могу корить тебя за то, что ты не побеспокоился о моем будущем. Мне обещают всё золото и все шелка этого мира.

— Дочка, послушай же меня! — Сезар ди Эмери сделал ещё шаг к ней, собираясь обнять, и вдруг оступился и едва не рухнул на пол.

Агата подхватила его под руку и с трудом усадила на низкую софу у стены. От отца пахло спиртом и благовониями, в неряшливо рассыпанных волосах застряла соломка — наверняка последствия того, как он провел полдня в темнице. Он задышал громко и надсадно и будто содрогнулся в рыданиях — не оставалось ничего кроме как обнять старика.

— Прости меня. Прости дурака старого, девочка моя, — забормотал отец невпопад, выбрался из её объятий и склонился низко к коленям, обхватив руками голову. — Я всё делал, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Я делал всё. Эти годы. Когда-то я знал, что такое нищета! Моя бабка дошла до того, что просила подаяние при короле Эдвиге, и я видел это своими глазами, когда был еще совсем мал, но уже понимал. — Отец соединил пальцы в замок и принялся хрустеть суставами, будто не знал, чем ещё себя занять, и вдруг вскинул голову, вперив в Агату пронзительный взгляд. — И я поклялся тогда, заклиная всех богов, что никогда, никогда не повторю её путь и не позволю моей семьей нуждаться ни в чём! Я шёл к этому всю жизнь и сделал нас богатыми и влиятельными! Поверь мне, если бы я знал… если бы я хоть мог предположить, что этот мерзавец Вильхельм посмеет…

— Ты должен был предположить, папа. Должен! Он рассказал, что уже видел меня раньше. Когда я была маленькой, сколько мне было? Пять? Семь?

— Он мерзавец и заслужил того, что с ним случилось! — упрямо и привычно повысил голос отец. — Неужто ты поверила ублюдку?! Он расскажет что угодно, лишь бы оправдать свое пиратство и мерзкую натуру…

— Да, он пират и ублюдок, зато… честный! Он прямо сказал, что хочет и что мстит тебе. Значит, есть за что. Расскажи мне всё, — ещё упрямей сказала Агата, вглядываясь в его лицо. — Теперь я должна знать правду. Всю правду. Иначе — я клянусь, отец, — иначе я сама прикажу Орхану повесить и твою голову на те пики! Слышишь?!