Во имя твое, Восния

XII. Сын палача

Фляга опустела, кончилось и мое терпение. Капрал научил меня одной полезной вещи: если решил отлынивать, найди себе замену. Отпросившись за водой, я нашел новую жертву. Амил не занимался телегами, не нарезал ничего в котел и даже не чистил оружие. Более того, эританец вовсе не выглядел уставшим. Напротив, очень шустро тащил на себе поклажу. Видно сразу – надо брать.

Я окликнул его:

– Эй, приятель, постой! Нам бы пригодилось немного…

На его плечах болталась забитая сумка. И эританец направлялся в сторону леса, затравленно озираясь. Я снова застал его врасплох.

– А! – Амил чуть не подпрыгнул на месте. Развернулся ко мне лицом, попытался спрятать ремень от сумки рукой, будто я не видел ее со спины. – Лэйн, какая встреча! А я-то, значит, с ребятами вас полдня ищу…

Я вздохнул. В отличие от меня, у парня хотя бы был родной дом. И, кажется, там крыша обвалилась где-то. Лучше бы ее починить, пока зима не настала, так? Куда лучше, чем обирать мертвецов. Я махнул рукой и пошел за водой:

– Да иди уже. Я ничего не видел. – Амил с надеждой поднял на меня взгляд. – И, э-э, удачи твоей семье.

В горле пересохло еще половину часа назад, потому слова прозвучали грубее, чем я думал. Эританец ничего не ответил. Мы не прощались.

И правда, кто его заметит в этих лесах? Если уж я, знавший парня в лицо, не запоминал, когда он исчезает, а когда появляется – удивительно ли такое количество дезертиров?

Амил вернется к себе домой. Оно и к лучшему.

– Хорошо, когда есть куда возвращаться, – я наполнил флягу возле бочек и промочил горло.

В восточном крыле лагеря почти никого не было. Тишина, спокойствие. Возможность наконец-то отдохнуть, вдали от всех…

– Вот ты где, мамашу этого солнца, – Коваль выскочил из-за горы бочек, будто сидел там в засаде, – поскакали, там телега встряла.

Во всей Воснии я мог вернуться только к одному – бесконечной опостылевшей работе. Я неспешно отпил из фляги и посмотрел в сторону лесов:

– Коваль, скажи-ка. Ты когда-нибудь хотел дезертировать?

Братец с низин почесал локоть, а затем – шею. Ясно, как день, что скоро проклятый зуд доберется и до меня. Коваль ответил на удивление спокойно:

– Да сотню раз. Чаще, чем бабу. Или почесаться, да? – крупная пятерня снова поскребла шею, на этот раз – под бородой. С числами Коваль не ладил. – Но только вот кому это, на хер, поможет?

С телегами я управлялся из рук вон плохо, и уж точно помогал куда больше, когда работал головой или, пускай и единственным, но клинком. Только чтобы это понять, другим тоже стоило поработать головой. Отряд капрала предпочитал толкать телеги.

***

Вечер в лагере

– Ты мало пьешь, умник. Так тебе достанется меньше всех. Ныть потом не будешь? – Руш хотела примоститься рядом, но я специально расселся на узком ящике: и захочешь – не подсядешь. В итоге оторва стояла надо мной, закрывая от тепла костра. Я все чаще думал, что уж ей-то тепла не хватает больше всех. Или, быть может, ласки. Или я слишком много думал о всякой ерунде.

Я разбавил отвратительную на вкус воду вином. Захмелеть от этого было невозможно даже при особом старании. Отряд моей трезвости не разделял.

– Говорят, гвардия короля не подоспела на подмогу оттого, что страшно пила.

– Че?

Я махнул рукой куда-то за спину. Вероятно, там и был Криг. Вряд ли бы кто-то решился со мной спорить.

– Там, за морем. В Дальнем Изломе. Так бедолага и остался: с короной, да без головы.

За отсутствием искрицы Руш смиренно перевоплотилась в пьяницу. Васко или Пульрих присоединился к беседе:

– И че теперь, не пить что ли?..

– … ты, вроде бы, не король. А мы, сталбыть, не твои гвардейцы.

– Не-ет, болваны, вы все напутали, – Руш облилась вином, – это наш умник метит в гвардейцы: жаждет спасти короля!

Я отложил кружку, собрал пальцы в замок и приложил руки ко лбу. Воснийские дети и то сообразительнее, чем наш отряд. Со стороны леса послышался хруст. Все обернулись.

– О, гляньте, кого принесло, – протянула Руш. – Ты где пропадал, малой? Мы уж все выпили, и не проси.

Амил поджал губы, осмотрел весь лагерь взглядом виноватого битого пса. Присел на самый краешек бревна.

– Да тут я был, тут.

– Жифот шкрутило? – с пониманием поморщился Бун.

Амил опустил взгляд и совершенно смутился:

– Н-наверное.

– Во беда! Да парню так плохо, что он и не помнит, что сталось с его животом!

После слов Руш братья расхохотались. Даже Керех что-то фыркнул. Я не поддержал издевки:

– Набросились, хуже волков. Выше нос, Амил: через пару дней пополним запасы…

– Поделим улов, – Руш облизала уголок рта и алчно смотрела в пламя, переворачивала угли палкой.

– … в общем, славно, что ты с нами.

Я сказал совсем не то, что думал. Будь моя воля, я бы отправился чинить чертову крышу. Будь у меня дом и семья.

Коваль поковырялся в носу и встрял в разговор.

– Чего ж тут славного, на хер. Чем нас меньше, тем больше доля, – заметил он. – Ты не думал дезертировать, а, парень?

Амил совсем поник. Я поднялся с места, ударил ладонью по кружке и громко сказал:

– Все богаче станем, кончайте грызться.

Удивительно, но меня и правда послушались. А Рут сидел, скрестив ноги, и хитро-хитро косился из-под отросших грязных волос. Наглее любого сержанта. И звучало в голове его голосом: «Я же говорил, дружище!»

Странное дело. Я все реже злился, когда мой приятель оказывался прав.

***

Дорога к Волоку

Наш «улов», как его то и дело называла Руш, гремел на каждой кочке. Мелодия свирели сменилась на веселую, почти победную: Керех играл на ходу. И я мог поклясться – это он так нелепо пританцовывал, а не шатался после вина. Братья дважды обнялись за утро, и даже Амил не жаловался на голод.

Дорога лежала прямо, ласково вела мимо холмов, щадила обозы, наши сапоги и скакунов. Кажется, сама Восния улыбалась мне. Впервые за долгое время.

Как тут не очароваться?

– Давеча, то бишь вчера… попросили подмогу у господина. Того гляди, сотенку вышлют. Порезвимся, родня, – бормотал, не просыхая, наш капрал. Бун слушал его так внимательно, как не слушают пьяниц ни в одном краю.

– Даже если не пришлют, сами сбегутся, вот увидите, – вклинился братец с низин, – вчера, как все посчитали, Матерь солнца!.. Я аж числа не запомнил.

Я запомнил, но до сих пор не мог поверить, как щедра война. Выходит, четыре сотни – не так уж и много. Если знать, где брать. Я поймал взгляд оторвы и та довольно оскалилась. Сегодня она не доставала ножи.

Похоже, я приглядывал за ней все чаще. И, возможно, дело не только в острых предметах.

Я замедлил шаг, намеренно отстал от нашего отряда. Неспешно побрел вдоль союзников. Вспомнил, как любил прогулки в Содружестве. И, что все чаще называл родной край Дальним Изломом на воснийский манер. Еще немного, и мне тоже будет, куда возвращаться. Я использовал все навыки и знания, не спешил, зажил по уму. Потому-то со мной и здоровались. Узнавали.

Похоже, хорошо нажились не только мы.

– Три десятка на нос, это где видано?.. – говорил совсем исхудавший восниец с дубинкой.

– …рубаху заштопаю, а сапоги-то сменю, как зайдем…

Обрывки чужих бесед, смех, похабные песни. Я почти привык. Конечно, говорили не только о золоте:

– Я уж уходил, а потом слышу – пес брешет. – Донеслось до меня из солдатских рядов. – Я ему лапы-то перебил, от конуры отвязал…

– Живым бросил?

– Далече не уйдет, хромой-то. Придется своих жрать, покуда не издохнет, – ухмыльнулся увалень с большой головой.

– А ловко ты сообразил!..

К этому, пожалуй, я не привыкну никогда.

Я развернулся, чтобы посмотреть на охвостье войска. Почти две сотни победителей. Скромная кавалерия, алчные Псы Гарготты, семь десятков из добровольцев. А еще…

– Что за?.. – я приложил ладонь к лицу, прикрывшись от солнца.

Над полосой леса чернели клубы дыма.

– Эй, – я схватил за плечо ближайшего солдата, – это что, пожар? Не слишком ли холодно для…

Так хорошо горели только срубы и соломенные крыши.

– Та не, – отмахнулся солдат и начал переминаться с ноги на ногу, – это ж деревня, как ее… Заречье? Прилесье? Тьфу!

– Камень, – произнес я осипшим голосом.

– Где? – спросил солдат и поглядел под ноги, а я уже двинулся к нашей кавалерии. – Какой камень?!

Кажется, он еще пытался спрашивать, куда я ушел, будто потерял глаза на дороге.

Солдаты. Победители, мать их.

– Зачем?! – я начал с первого всадника, не размениваясь на приветствия.

Бастард зевнул и потер глаза.

– Ты это мне? – не сразу сообразил он.

Я подошел ближе, выдохнул, вспомнил приличия.

– Могу ли я узнать, по чьему приказу спалили село?

– Что? – бастард явно ни черта не понял. Все повернулись в мою сторону, вылупив глаза.

Я резко ткнул пальцем в сторону смога над лесом.

– А, – всадник безразлично пожал плечами. – Это не мои. Спроси Митыгу. Его парни вчера ходили на восток.

Бастард как посмотрел на лес, так же и отвернулся, не изменившись в лице. Будто ничего и не случилось. Будто все так, как должно быть. А может, так оно всегда и бывало в Восходах.

Пегая кобыла прошла мимо, я не сдвинулся с места.

– Так им и надо, – проворчал кто-то у меня за спиной.

Я резко обернулся. Три десятка тылов – пойди, угадай, кто это сказал.

«На их месте могли быть ваши семьи», – хотелось крикнуть мне вслед. Но я не знал, есть ли у таких уродов семьи. А если и есть, будут ли о них переживать.

– Это не поход, а чертова резня, – выругался я и отправился в хвост войска.

Парней Митыги легко узнать: по громкому смеху, гонору, развязной походке. Они сбивались в стаю из животного чутья – по отдельности никто из них ни черта не стоил.

Я встал перед ними, стараясь не выдать злости. Не здоровался, перешел сразу к делу.

– По чьему приказу сожгли село?

Увальни замедлили шаг. В одной из телег отряда лежали детские вещи. Громила с широченными плечами фыркнул и отмахнулся:

– Какое еще село? Ты о чем, приятель?

Когда отребье записывает в приятели – дело совсем дрянь.

– Камень, – я опять указал в сторону леса.

– Кто ж камни жечь будет? Ниче не понимаю, – озадачился самый молодой из отряда.

– Это название села, – почти прорычал я.

Увальни наконец-то посмотрели на дым. Громила протянул:

– А-а-а, я-то думаю! Какие приказы? Чего их там ждать-то?

– Ага, ага. Состаришься, – закивал его сосед. – Пришли, проучили энтих…

Я растерялся:

– Но… зачем? Разве мы не получили все, что могли?

Слишком сложные вопросы увечили воснийские лица. Первым сообразил тот, что вел мула с телегой.

– Не, а чегой они заврались? Теперича будут знать! Коли есть зерно, так говори, куда упрятал. Верно я говорю?

Увальни Митыги во всем подпевали друг другу. Во всякой низости. И здесь не оплошали.

Я не спрашивал «откуда вы узнали, что в селах лгут?». Чего тут спрашивать. Вот он я, стою рядом. Победитель.

Может ли вообще на войне быть другая слава? Как ни старайся, все равно выйдешь палачом. Я молча стоял и смотрел на парней Митыги. Не находил слов.

– Кажись, кто-то недоволен, – буркнул увалень своему соседу. Верх сообразительности.

Семеро крепких ублюдков. Плохое число, паршивый расклад. Зачем я пришел сюда? Читать проповедь, получить извинения за смерть незнакомых мне крестьян? Очистить свое имя? Объяснить, что кто-то должен возделывать землю, чтобы эти ублюдки могли повоевать?