Во имя твое, Восния

– Может, вам нужно что-то особенное? – тонко выщипанная бровь управляющей слегка дернулась вверх.

Я поджал губы.

– Пожалуй, – я обвел взглядом девушек, – в Воснии такую сложно найти. Добрую, с крепкими руками, чтобы размять мне спину…

Или красивую, с двумя родинками возле губы.

– Любая станет добрее вашей матушки, – старшая хитро улыбнулась, – коли приплатите сверху.

– Я же говорю – роскошь, – я пожал плечами. Даже Рут кого-то себе выбрал, пока я соображал.

Девушки расступились. Управляющая крикнула:

– Эй, Селена!

Куртизанки куда послушнее, чем солдаты. Черноглазая воснийка с умным лицом тут же объявилась на лестнице ко второму этажу. Ни одним движением она не выдала спешки. Спустилась тише, чем падает лебяжье перо. Я часто заморгал. Мог поклясться, что видел, какого цвета волосы на ее лобке – платья из тонкого льна не шили на скромниц.

– Вы меня звали? – спросила Селена, почему-то, именно у меня.

– Возможно, – я постарался смотреть ей в глаза.

– Тебя, кого же еще, милочка. Берите Селену, милорд. Она из живого телка вытащит косточку пальцами, будьте спокойны, – подмигнула мне старшая и легонько шлепнула по пояснице. – Ну, идите же!

Возможно, именно теленком я себя и ощущал, поднимаясь в покои.

Нет, я и правда совершенно забыл, как это – праздновать. Мы прошли в самый конец балкона, к просторной комнате.

– Как к вам обращаться? – спросила Селена, затворив за собой дверь.

– На «ты».

Мой плащ забрали, сложили, будто я находился у банщицы. Для комнаты удачно подобрали свет: четыре свечи в изголовье позволяли рассмотреть, с кем делишь ложе, при этом оставляя легкое марево тайны.

– Твое слово – закон, – подмигнула мне Селена.

Я присел на край огромной кровати и провел рукой по постельному белью. В комнате успели проветрить. Простыни не смяты, сухие. Я выдохнул с облегчением. Так и разлегся, не раздевшись. Кажется, именно мягкой постели мне и не хватало больше всего…

– Похоже, ты сильно устал, – теплые пальцы коснулись моих ключиц, провели черту к предплечью, – напряжен.

– А разве здесь бывают другие посетители?

Я едва улыбнулся. Это бордель, а не постоялый двор, хоть в Воснии и сложно отличить одно от другого. А в борделях принято раздеваться, так? Я стащил рубаху, будто выполнял очередную работу.

Свечи горели не ярко, но я увидел, как распахнулись глаза Селены. То ли меня боялись, то ли жалели.

– Твоя правда. Очень редко, – она пожала плечами и неспешно скинула бретели платья. – Оно и правильно, так? К нам приходят, чтобы отдохнуть. – Еще одно движение плечами, ткань собралась на ее бедрах. Женская грудь всегда прекрасна и в полутьме. – Расслабиться. Забыть о плохом. Просто закрой глаза и наслаждайся.

Я не сказал ей, что обычно со мной пытаются сделать исключительно страшные вещи: обдурить, ограбить, покалечить или убить. В последнее время я и от наслаждений ждал беды.

– Если тебе не понравится, – Селена улыбнулась, – не плати ни медяка.

Я закрыл глаза. Ремень выскользнул из-под поясницы. Судя по звукам, Селена повертела пряжку в руках, а потом наклонилась ближе.

– Перевернись, – шепнула она. – Я помню, что ты хотел массаж.

Почему-то я не сразу подчинился. С каких пор повернуться спиной к безоружной женщине – страшно? Тем более, к куртизанке, которая желает угодить, да еще после того как сам же попросил размять тебе плечи? Плевое дело. Просто повернуться спиной…к незнакомому человеку в Воснии.

– М-м? – протянула Селена, слегка погладив по колену. – Если не хочешь, то…

Я перевернулся на живот, поудобнее устроившись на подушке щекой.

– Ага, вот так. Спасибо, – довольно откликнулась Селена. – Я начну осторожно.

– Только кости не вынимай, идет?

Запахло цветочным маслом и я разомлел. Что плохого может случиться там, где тебе стараются приглянуться? Поливают дорогим маслом, согревают телом, убирают волосы с плеча, чтобы с силой обвести бугорок у левой лопатки…

– О, боги, – выдохнул я в подушку.

Но все только начиналось.

– Говорят, мне в этом не найдется равных, – довольно шепнула Селена, поймав момент, когда я вдохнул.

И снова сделала пальцами что-то настолько удивительное, что тепло дошло до затылка и вернулось к стопам.

– Чистая правда, – промычал я в подушку.

Последнее время от своего тела я ждал только неприятностей: боли, слабости, зуда, тянущей пустоты в желудке. Тяжести под ребрами, в самом хребте. Теперь же оно стало источником наслаждения. Я не сразу заметил, как веки сомкнулись. Вся боль уходила прочь, будто ее выдавливали, выглаживали руками. От низа спины – к шее, от шеи – к плечам, прочь, прочь. Сонливость обрушилась на меня. Слабость затягивала, как зыбучий песок, трясина…

Я дернулся и схватил куртизанку за руку. Остановил, повернулся на бок. Несколько долгих мгновений мы с Селеной смотрели друг на друга.

– Что случилось? – ее голос был мягким, но даже так в нем слышался страх.

Руки и тело подчинялись мне, голова вовсе не шла кругом, как казалось минуту назад. А в руках Селены не было ни оружия, ни удавки. Я разжал пальцы.

– Нет, ничего. Прости, – я вернул голову на подушку, выдохнул, – И, пожалуйста, продолжай.

Вовсе это не отрава, не колдовство и не болезнь. Просто я и правда страшно устал.

***

Улицы Волока

В городе всегда теплее, чем в забытой глуши. А может, это я так согрелся, и двойной шерстяной подклад делал свое дело. Хорошая вещь – новая одежда по погоде!

Редкие факелы красили ночь. Словно маяки для заблудших кораблей, они мерцали на углах, подводили оранжевым ставни и навесы. Вели к лучшим частям Волока: туда, где не стихали песни, стоны блаженства, скрипы кроватей…

Как же я скучал по гостеприимству и весу монет в кармане! Одно всегда сочеталось с другим. Желудок тянуло от тяжелой пищи, а кожа дышала, очистившись от грязи. Лучше счастья и не придумаешь. Я был чист, обласкан, хорошо одет и снова не так беден.

– Лэ-эйн! – нараспев произнес какой-то солдат из друзей бастарда. Я только сдержанно кивнул – и восниец мигом пристал к кому-то другому.

Я и забыл о том, что случалось там, за стенами: на проселочных дорогах, у переправы, под ветвями дуба, в комнате «Сухопутки»…

Ноги несли меня по чужому городу. Старые шрамы разгладятся, синяки пропадут, чужое хамство забудется, как сходит дорожная грязь после мыльни.

– Свой флаг. Наш флаг. Нашел ли?

Я прищурился, уставившись в темноту. На улице шатались люди – наши, с Восходов. Пьяные, развеселые. Шумели. Не слышали того же, что слышал я. Или делали вид, что не слышали.

– Твой ли? Твой? – шелестела тьма между домами. – Дом, где флаг?

Я застыл. Мимо меня прошел крупный восниец, кто-то из ребят Митыги. Пихнул плечом.

– С дороги, щ-щенок!

В ином случае я бы ответил, огрызнулся, ввязался в драку. Но я смотрел в черноту между покосившимся домом и закрытой курильней. И не мог сделать ни шагу. Факелы не светили в этой стороне, у поворота. А я все равно ее видел.

Старое бледное лицо без глаз. Старуха в черном балахоне. Она преследовала меня даже здесь, в неделях пути от Крига.

– Нет, – шепнул я. – Нет-нет…

Так не бывает. Не должно быть.

Я помнил, как вышел на улицу трезвым. Три раза я ущипнул себя у запястья левой. Тщетно. Старуха не исчезала: зависла над землей, чернее ночи, и улыбалась. Я стиснул зубы и как следует ударил себя по лицу, со всей силы, от души.

– А-ау, – промычал я и потер щеку рукой. Получилось даже слишком.

– Скоро, скорее, – из тьмы показалась ладонь. А вернее, белые кости. Фаланги. Если что и могло держать их там, вместе, это только непроглядная тьма, первобытный мрак. – Спеши!

На улице все стихло. Я не знал, как долго мы стояли вот так, друг напротив друга и сделал ли я шаг навстречу. Люди пропали, будто растворились, рухнули под землю, не оставив и следа.

В городе стоял запах сырости, горелого тряпья. Скорой, неотвратимой беды. Хуже, чем все то, что я повидал до этого. Огни замерли, за ними остановился танец теней. Вся жизнь утекала из города. Дерево, которое станет черным. Щепки. Хохот и хруст, колода. Топор мясника разделяет позвонки. Люди, которые скоро станут вещами, брошенными на щебне. Серые, сами – как щебень. Под моими ногами.

– Во имя твое, – прошептала старуха и улыбнулась.

Я не помнил, как нашел силы отвернуться. Как побежал. Как и обо что содрал ладони, когда оказался у городских ворот. Солдаты озирались, провожали взглядом, окликали.

– Эй, парень, там че – пожар? – захохотал кто-то мне вслед.

Он-то не видел ничего хуже долбаного пожара.

Постоялый двор у ворот, узкая тропинка между закрытой лавкой и нужником, широкий проход у сторожки, храп гвардейцев, смех куртизанок. Грязь под ногами, подмерзшая воснийская трава, следы от подков. И никакого чертового щебня.

Я отдышался, опершись спиной на стену. Легкие мерзли от осеннего воздуха, сердце колотилось, побитые ребра снова ныли. А значит – я не спал и был все еще жив.

Неплохо для начала.

Обернувшись, я не увидел никакой старухи, костей или черной мглы. Огонь факелов освещал ночь. У питейной матерились солдаты.

– Дьявол, – произнес я тихо-тихо. Возможно, это именно он и был. Может в Воснии и дьявол – женщина.

Вот тут-то мне и захотелось страшно напиться. Я залез в кошелек на поясе, перебрал монеты, вздохнул. Не густо. Это меня так обчистили, или я потерял счет? Скорее, второе. Все-таки ласка и хороший ужин у дикарей стоит дороже.

Похоже, мой приятель и капрал куда лучше приспособились к Воснии. Я отправился к конюшне, намереваясь забрать еще пять серебряков. Мой новый дар алтарю пьянства. Никакой экономии у меня не выйдет с такими делами.

У конюшни никого не было.

– Эй, Васко? – я спросил темноту. Может, ублюдок просто решил отлить и вовсе не бросил наши пожитки без присмотра в ночи, в пригороде, где шляется всякий сброд…

Тишина, если не считать хора голосов у забегаловки по ту сторону стены.

– Васко, твою мать!

В конюшне что-то стукнуло и упало на землю. Зазвенели монеты, зачавкала грязь – кто-то побежал к выходу. Кто-то в два раза меньше или легче, чем любой братец с низин. Я ринулся навстречу, вытягивая керчетту на ходу.

Подоспел вовремя – мы столкнулись.

– Ах! – воскликнул мальчишка, поднял руки и на землю посыпались чьи-то вещи.

Я схватил вора одной левой, вернув керчетту на место. Толкнул паренька в стену. Мы тщательно посмотрели друг на друга в полутьме. Мальчишку я совершенно не узнавал. Я задал самый глупый вопрос, который можно задать незнакомцу в ночи:

– Ты чего здесь забыл, парень?

Мальчишка совсем опешил. Засуетился, попробовал скинуть мою руку, но явно слишком ценил рубаху – я крепко держал его за ворот.

– Не троньте! Это не я! – взвизгнул вор, как поросенок, отлученный от матери.

– Что – не ты? – теперь и я косился на него в удивлении. – Не ты ходишь здесь в темноте, звенишь чужими монетами? Или не ты говоришь со мной?

Парень так удивился, что отвесил челюсть. Я подбил итог:

– Сейчас ты соберешь все, что разбросал, – я бегло осмотрел стойла, пытаясь высмотреть, нет ли у мальчишки приятелей, – и вернешь на место. Слышишь?

Глаза мальчишки распахнулись в таком ужасе, будто я попросил его снять штаны и отгрызть себе ногу.