Во имя твое, Восния

Коренастый и коротко стриженная разбойница разошлись в стороны, и за ними появился еще один ублюдок. Вот только на своих дружков он не походил ни в чем: ни повадками, ни одеждой, ни лицом. Чужеземец, еще и чистенький, хорошо одет. Все примолкли и косились на него, словно ждали приказ.

– Значит, Маадуш. Необычное имя для воснийца, не так ли? – спросил он и поправил ворот плаща, будто попал на знатный ужин, а не в самое пекло штурма.

Все они приходили к нам, как к себе домой. Только раньше уходили с пустыми руками, а последний год…

На лице чужеземца проглядывалась полуулыбка. Будто ему ведомо то, чего не узнаешь за целую жизнь. Важный ублюдок. С другой стороны, у этого-то была причина поважничать. Мало у кого найдутся умельцы, которые за ночь возьмут острог.

– Ладно, Маадуш, – чужеземец приблизился еще на несколько шагов, и разбойница за его плечом сильно нахмурилась, – ты, случаем, не встречал Сэира Дангана?

Я прокашлялся, постучал кулаком по груди. В ладони разбойницы блеснула сталь, и я снова поднял руки к голове. Чужеземец подозвал кого-то жестом, и стало ярче – поднесли еще один факел.

– Н-не…

– Невысокий восниец со странным говором, тянет гласные, – чужеземец рассказывал, едва-едва улыбаясь, – родимое пятно на шее слева, – он чуть склонил голову, и я приподнял плечи, – большие уши и почти незаметный нос. А еще я слышал, что Данган – последний трус.

Я опустил голову. Препираться не было смысла. Пытки, допросы, побои…

«Надо было хвататься за топор!»

– Выходит, свезло, что его не прибили, – сухо заметил грязный разбойник на ящиках и снова поднял флягу к губам. – Удивительно, коли меня спросите…

– Так что, Данкан, потолкуем? – вскинулась разбойница.

Бато всегда говорил: «Перехвати инициативу! Застань подонка врасплох!». Если бы я только знал, когда и как это нужно сделать. Я выпалил с наглым видом:

– Ладно-ладно, признали! Потолкуем, – я затараторил, не дал никому вставить и слова. И зачем-то старался не тянуть гласные. – Ну и, кто из вас Крыса?

Враги переглянулись. Признаться, чужеземец выглядел симпатичнее остального сброда.

– О, этого я тебе не скажу. Нет-нет. Даже в виде особой награды. Видишь ли, если ты хочешь убраться отсюда живым, то мне не стоит делиться таким секретом, верно?

Живым? Я невольно сглотнул.

– Вы что… меня отпустите? Я… – вместо голоса из моего горла вырвалось что-то булькающее.

Один из ублюдков смачно сплюнул на землю, развернулся и ушел. Его сменил сухопарый старик, что явно пресмыкался перед своим главарем. Чужеземец даже не повернулся в его сторону:

– Зависит от того, сможем ли мы помочь друг другу.

Значит, все-таки допрос. Меня трясло от всего сразу. Холод пробрался под шерстяные портки, которые я в спешке натянул, едва подняли тревогу.

– Знаю, что вы дружны с Бато, – чужеземец говорил спокойно, словно и не нуждался в услуге. Будто бы так легко взять за острогом замок, а после замка сломить местных, что годами держались за своего господина.

Я посмотрел на ладонь Инзу. Матушка всю жизнь хотела, чтобы я стал кем-то. Может, еще не поздно сделаться храбрым? Интересно, она увидит это с небес?

– Я ни-и черта не скажу!

Разбойница засмеялась. Ее гогот поддержали ублюдки по обе стороны. Только чужеземец промолчал: кажется, ему это совершенно не нравилось. Он отряхнул рукав и так же спокойно заметил:

– Ну, я бы не был столь категоричен.

Я сложил руки на груди, стараясь, чтобы те не сильно дрожали. Хоть и сидел на заднице.

Бато во всем был прав. Господина, подобного ему, не найдешь и за сотню лет.

– Думаете, сделаете лучше? – выкрикнул я, почти улыбаясь от найденной храбрости. – Думаете, что достойны править Волоком?

– Лучше?.. – чужеземец повторил это слово, будто пытался его распробовать. Будто не слышал его никогда у себя, там, в диких краях.

А затем придвинулся ближе, чуть не наступив на мои пальцы.

– Ты, наверное, не слышал, кто я? – за его спиной начала ухмыляться бандитка.

Я осторожно окинул его взглядом. Дорогое тиснение на подгибах у сапог, вышивка на рукавах и пара ножен с серебром. Слишком чистый и не помятый: как тут поймешь, для чего ему эти мечи? Может, он никогда и не держал в руках ничего тяжелого.

Легко быть храбрым, когда напротив тебя стоит такой же трус, не знавший боя.

– Кто бы вы ни были, мне до-о этого нет ни малейшего дела…

– Вот болван, – вздохнула бандитка.

Чужеземец выпрямился, не изменившись в лице. Задумчиво достал нож из-за поясницы. Быстрым, умелым движением. Клинок отразил свет огня. Лезвие прошлось вдоль перчатки, не повредив ее: от запястья, обратно, снова к запястью.

На чертовой перчатке тоже сделали тиснение. Я хотел пошутить, что у него и на заднице найдется какой-нибудь узор, да только вся храбрость кончилась еще раньше.

– Обидно, – сказал чужеземец, не убирая нож. – Стараешься, стараешься. Столько сил, и что в итоге?..

Подпевала из задних рядов отозвался:

– Правильно Руш говорит – болваны.

– Вместо головы – хер, – покивал самый лихой бородач, не отпуская веревку.

– А ведь сколько раз мне клялись: «Мы запомнили тебя, ублюдок! Вовек не отмоешься!».

– Цена ихнему словцу, а?

Чужеземец сохранял все то же выражение лица: не похоже, что он гневался. И почему-то мне стало не по себе.

– С того света грозились достать. Выходит, все зря, – он отвел взгляд к частоколу. – И зачем я развешивал их за ноги вдоль тракта? У вас отличные дубы, к слову, – он широко повел рукой, – такие растут только на крепкой земле.

Все притихли. Только напивался грязный разбойник на ящиках, даже не посматривая в нашу сторону.

– И зачем вам столько детей, если вы даже не приезжаете снять их с забора? Будь то дочь или сын… – чужеземец покачал головой. – Неблагодарная работа. Сколько деревень мы сожгли за год?

– Я не считала.

– У всех слабая память в этих краях. Беда.

Чужеземец мечтательно провел большим пальцем вдоль клинка. Я не мог выдавить из себя ни слова – все будто примерзло. Язык к десне, ладони к плечам, колени к брюху…

– А ты все-таки храбрец, – чужеземец улыбнулся. – Знаешь, мне всегда было интересно, сколько держатся крепкие люди. – Он резко перестал мне казаться хоть сколько-нибудь симпатичным. – Если снять кожу с ноги, скажем, до колена…

Я дернулся в сторону и уткнулся плечами в сапоги бородача.

– Мн-не…

– Как быстро умрет храбрец? – чуть нахмурился чужеземец. – Будет ли он жить дольше, чем человек, слабый духом?.. – я проглотил загустевшую слюну. Мы встретились взглядами, и ублюдок уточнил: – Один дожил до рассвета.

– Ты был неосторожен, я сразу говорила, – захрипела бандитка и жестом попросила его нож, будто своих ей мало.

– Всю жизнь приходится учиться. – Клинок поменял владельца. – Показывай.

Я приподнял зад с земли и попытался отползти влево. Чей-то сапог остановил меня.

– Мамочки, м-ма…

– Мы еще ничего не сделали, че он ревет?

– Раздевайте, – чужеземец дернул подбородком и сразу четыре руки принялись стаскивать мою одежду.

– Нет, н-нет! Постойте!

Заскрипела ткань, я отпихнул ублюдка со шрамом. Хлоп! Мир потемнел, щеку обожгла боль. Рубаху порвали ножом у плеча.

– Больше всего на свете я не люблю две вещи, – чужеземец отряхнул ящик и уселся на нем с видом короля.

Хлоп! Еще одна пощечина. Закрыв лицо, я всхлипнул. В штанах стало тепло и мокро.

– …бесполезных людей. И поганую ложь.

– Держите за руки. Ага. Я начну с яиц, – разбойница нависла, как стервятница.

– Он ше обоссался!

– И что?

– Нет у него никаких яиц, – заключил самый жирный ублюдок, и все пытался стащить с меня штаны.

Я вяло брыкался, зачем-то сражаясь за промокшее тряпье. И всхлипывал, просил свободы, пощады, милости, боги знают, чего еще.

– Да вон все есть, – присела бандитка. – Глаза разуй.

Теплая ладонь легла на подмерзшую кожу, потянула клок волос в паху. В глазах потемнело от боли. А потом снова стало холодно. Лезвие, лезвие!

– Ух-ху-ху! Я скажу, скажу! Все скажу, чего хотите!

– Я режу в любом случае…

– Стой. – Чужеземец даже не смотрел на меня, куда больше интересуясь чистотой плаща. – Кто заглядывал к вам в гости из чужаков?

Лезвие у яиц никуда не делось. Я лежал, стучал зубами на мерзлой земле, на мокрой, пропахшей мочой и кровью земле, и старался не шевелиться. Лезвие прижалось так плотно, что я боялся чихнуть, вдохнуть глубже…

– Д-д… Вир. К нам захаживал В-вир, или к-как его, – лезвие прижалось еще сильнее, и я взвизгнул от боли. – Двир! У-удир! Летом!

– Двир? Энто вообще кто, – завертел головой бородач без шрама.

На короткий миг мне почудилось, что чужеземец поморщил нос:

– Опиши его.

Я прикрыл глаза, вспоминал и жмурился. Что-то додумывал, что-то припомнил, как наяву:

– Высокий, э-э. – Верхом на лошади все высокие! Точно, скакун! – Почти никогда не слезает с черного коня. Спорил до хри-ипоты у ворот, дескать, ему дозволяется, и не пил, не ел. Все с собой принес… лицо у него неприметное, без всего, будто на каждого похож. Зубы только це-елые, щурится много… говорит хорошо, выучен…

«Почти все в кавалерии выучены, что ты несешь!»

– Кираса?

– Такая же, что везде. Потертая, сбитая. Бе-ез герба приходил.

– Пойдет. – Чужеземец поднялся с ящиков, отряхнул плащ. – Дайте ему одежду и оставьте за воротами. Пусть убирается.

Сказал, и сам убрался прочь, не попрощавшись. Будто и не было его здесь.

– А?..

Я посмотрел туда, где лежал Инзу. Щекам стало тепло, мир поплыл. Какое-то время я не мог подняться. Мне не подали руки.

– Так обоссаться, это ш надо, – глумился жилистый старик.

– Хм-хм, – то ли посмеялся, то ли хмыкнул коренастый.

Лихой бородач стащил веревку с шеи, кинул ее под ноги. Выглядел он изумленным:

– Выходит, он нам больше не нужон?

Я подобрал распоротую рубаху, приложил ее к животу. Заштопаю, починю, все исправлю, только бы…

– Выходит, што так. Кштати, – старик подошел ближе и покивал, – Крыса – энто он.

Узловатый палец с черным ногтем указал на ссутулившегося разбойника. Тот сидел в засохшей грязи от пяток до макушки – лица не разобрать. В темноте, в такой темноте…

– А?

Низенький, но широкий в плечах ублюдок вздохнул и обронил короткое «хм». Он встал, и забренчало железо.

– На хрена? – спросил чумазый разбойник.

В задницу всякую храбрость! Лучше быть живым, чем достойным человеком. Я вскочил с земли так быстро, как мог. Побежал в сторону ящиков, нагишом, не прикрывая пах, не оглядываясь, не смотря под ноги… Что-то вцепилось мне в стопу.

– М-мать!

Я споткнулся, запутался в брошенной одежде, упал, ободрал колени.

– Куды!

Что-то воткнулось мне в брюхо, выбило воздух. Когда я поднял голову и отдышался, ублюдки окружили меня еще плотнее. Свободная дорога осталась только в одну сторону – к частоколу. Тупик. Смерть.

Вытянув указательный палец, я затараторил, указывая им на разбойницу, на бородача, снова на разбойницу:

– Кто? К-крыса? Какая крыса? Я не разглядел, я…

Коренастый достал шестопер. Пара гвоздей на навершии уже подернулись ржавью. Крыса, или, по крайней мере, тот, кого так назвали, завинтил крышку фляги, вскочил с поклажи и, не разгибая спины, отправился к воротам. Подальше от нас.