Разные годы жизни

— Иди же спать.

— Как же я пойду, если ты не идешь.

— Если бы ты за день хорошенько наработалась, тебя бы уговаривать не пришлось.

— Дом в порядке содержать — тоже работа. Да и тебе самому будет неудобно, что твоя жена всего лишь медсестра.

Желая обнаружить свое усердие, ты, Юлия, стала вмешиваться в мои дела, ничего в них не смысля. Ну к чему тебе было читать древних философов? Фрейда? Подвергать себя таким истязаниям ради одной-единственной фразы, которую ты потом походя роняла в обществе: «Нам, профессорским женам, надо быть в курсе дела...» Никто от тебя не требовал этого «курса дела». И теории о том, какой должна быть жена ученого — тоже никто. Возможно, ты искала отдушины, утешения и не нашла ничего лучшего, как разработать теоретически и реализовать на практике идеал профессорской жены.

Оставайся ты сестрой милосердия, кто бы тебя в чем упрекнул!

Видимо, мужчина чувствует себя хорошо лишь рядом с женщиной, которую завоевывал — упорно, целеустремленно, за которую ему надо постоянно бороться. А если женщина дается легко, если она сама завоевывает мужчину, он со временем почувствует себя рыбой, попавшейся в незаметную сеть.

Во мне возникло и стало расти ощущение расслабленности. И одновременно желание снова почувствовать себя мужчиной. Я стал все чаще вспоминать Эвелину, быть может потому, что именно ее я всегда боялся потерять. А моя безумная ревность! Она ведь тоже была борьбой за женщину! Власть женщины — она тоже нужна. С Эвелиной все сплелось в странный клубок, всякие «за» и «против», антагонизм, изнурительный и воспламеняющий. Никогда я больше не испытывал того, что пережил с Эвелиной.

С Юлией жизнь протекала спокойно, так спокойно, что я уставал от монотонной тишины; бодрящей, тонизирующей, диалектической противоречивости не было и в помине. Только покой. И я не смог его вынести. Он меня подавлял. Меня перестало тянуть в сияющую чистотой квартиру, не хотелось надевать хрустящие крахмальные сорочки, вкушать сказочные десерты. Я подал на развод. И на суде не мог сказать о тебе, Юлия, ни одного плохого слова. Я не мог найти точного определения нашей несовместимости. На людях ты была идеальной женой, и никто не мог понять моего шага.

Ты, вероятно, и в самом деле была идеальной женой. Женой для будней. А Эвелина — для праздников. Эх, вот если бы вас совместить! И еще добавить кое-что от Эльвиры Эглите, от Милды Риекстыни.

В науке идеал иногда достигается синтезом. Дорогая моя генетика, вот твоя великая задача — создать идеального человека! Составить его из заданных качеств, запрограммировать бы только пропорции нужных генов.

...Перед калиткой заскрежетали тормоза, открылась и захлопнулась дверца, женский голос поблагодарил шофера. Где Харальд слышал этот голос?

В самом деле, к чему так поспешно регистрироваться с Лаумой, молоденькой секретаршей директора? Их разделяют двадцать лет. Она ли воплощение счастливого синтеза? Да и вообще это его стремление к идеальному браку — не напоминает ли оно приближение к горизонту: чем ближе подходишь, тем он дальше?..

До сих пор он считал себя неудачником, свою личную жизнь — разбитой, трагичной. Сегодня после отрывочного рассказа Эльвиры Эглите он подумал, что по сравнению с ее переживаниями жаловаться на свою судьбу — просто грех. И еще подумалось: не забывал ли он в своей вечной жажде абсолютного идеала, в борьбе с «сопротивлением материала» о ближних? О живых людях с их живой болью? Эвелина — у нее остался рояль, концертная карусель. А у Юлии? Опять визиты к больным, заботы о заброшенных, одиноких. Не отнял ли он у каждой из этих, в сущности добрых, женщин чего то важного, не дав ничего взамен? Опустошил их, опустошил себя.

Что ожидает его с Лаумой?

Она не скрывала своих симпатий к профессору Даболу. Она по всему институту отыскивала Харальда видимыми и невидимыми щупальцами. И порой Харальдом овладевал страх. Такова ли любовь? Не ее ли это подобие? Как по-разному выглядит то, что мы принимаем за любовь: юношеский порыв и томление, боязнь одиночества, просто увлечение, страсть, жажда материального благополучия и много чего еще.

После первой их близости, снова увлекшей Дабола в омут страстей, Лаума торжественно объявила:

— Я прошла курсы шитья и кулинарии. Я буду для тебя переписывать и стенографировать, водить машину, чтобы ты не тратил на это своих драгоценных сил, чтобы мог выпить в гостях. Я буду блистать в обществе, сумею принять на должном уровне нужных людей.

Что это: обет, условия сделки, декларация из двух разделов? Какой прок тебе во мне, а мне в тебе? Или формулировка очередного эталона: такой и только такой должна быть твоя жена, профессор Дабол!

...Харальда вывели из раздумий женские голоса. Они приближались столь целеустремленно, что сомнений быть не могло: один принадлежал хозяйке сада Милде, второй, беззаботно щебетавший похвалы саду, цветам, деревьям, которых в сумерках было не разглядеть, второй...

— Благодарю вас, дорогая, что вы так надежно упрятали мое сокровище от алчных женских взглядов. Теперь ведь одинокие мужчины на вес золота.

Да, это была Лаума. Как бы давая понять, что она желает остаться с Харальдом наедине, Лаума энергично тряхнула длинными отбеленными волосами и сказала Риекстыне на прощанье:

— Так, значит, до завтра в вашем заведении! Надеюсь, теперь уж вы по знакомству примете нас без очереди.