Разные годы жизни

И вот сейчас он ждал ее. Где она так задерживается, зная, что он в «норе»? Он зажег тусклый свет и посмотрел на ручные часы. Поздно. Беспокойство и тоска заставили его одеться, взять костыли и заковылять к автомату, что находился тут же, за углом. Длинные немые звонки. Он захромал обратно и, отворяя дверь, словно впервые ощутил противный запах плесени, гнетущую тишину, невыносимую оторванность ото всей окружающей жизни.

«Придет. Она уже в дороге», — успокоил себя он и, чтобы заполнить время ожидания, стал вспоминать последнюю встречу партизан, как обычно — в День Победы.

«Есть памятники, музеи, но есть и память сердца. У нас — наш лес и наше болото, куда мы будем возвращаться, пока живы», — так вроде бы говорил Рудис Авотыньш этой весной. Рудиса он хорошо помнил по тем временам. Этот человек, казалось, не знал усталости, и нервы, и ноги его были словно железными. Он не жалел сам себя и подгонял других. Тогда еще совсем молодой парень, теперь он сидел на камне у восстановленной землянки, и седина его резко выделялась на фоне детворы. Да, Отомар тоже мог бы взять с собой Мартина, как раньше мог брать Карлиса и Валию. Такие встречи поколений в святых местах боев были очень нужными, наглядными, живыми уроками истории: это ему было ясно. Но никогда ему не пришло в голову пригласить на встречу Маруту, а ведь и она подростком была тесно связана с партизанскими делами.

Мальчик в пионерском галстуке обратился к Рудису: «Кто же такие были партизаны, как ими становились?» И Рудис попросил Отомара: «Расскажи-ка...» Многие приехали с женами, детьми, внуками. Бывший комиссар Юрис Биете вечером у костра встал и отвесил поклон. Все засмеялись: «Юрка, что за ерунда, ты что — артист?» — «Я хочу поблагодарить наших жен за детей. Что вытащили их в те страшные годы. Мы могли воевать спокойно, знали: наступит мир, и свет не останется пустым — растут дети. Смотрите, сколько их!» И правда, вся поляна была как усыпана кучками детей.

Многие из бывших партизан вышли, как говорится, в люди, и Отомар не был среди них исключением. Но тогда, в отряде, он был самым младшим, и тогдашнее, всегда ласковое: «Эй, малец!» — не кануло в забвение: его и сейчас еще так окликали. И ему вдруг захотелось, так остро захотелось, что впору было хоть бога молить, если бы он верил, снова вернуться к своему началу и потом вести совсем другую жизнь. На таких встречах он задумывался над тем, что даже завидует тем же Рудису и Юрису, — тому, что они так спокойно и уверенно говорят о своих детях, сидят, обнимая жен — неприглядных, раздобревших мамаш, в сравнении с которыми даже Марута была еще хоть куда. Их семьи были здесь, у всех на глазах, и врать им не приходилось. А что мог рассказать товарищам Отомар — открыто и с гордостью? Да, спасибо, Марута и дети здоровы. Вот и все.

Но главным, что Отомар увез с этой встречи, были миф и ложь. Они всей гурьбой обошли порядочный участок леса и вышли на край большого болота. И тут заговорил Янис Калнениекс: «Помните? Юрка, помнишь, как ты тащил нас через болото? Мы тогда ругали тебя и проклинали фашистов. Если бы ты тогда нас не вытащил... Спасибо тебе!» Бывшие партизаны прошлись по болоту. Весна в тот год была необычно ранней, топкие места подсохли. Словно по уговору, все расселись на пеньках. И Калнениекс, который в те времена слыл крикуном и нытиком, которому вечно казалось, что его обделяют патронами, заговорил необычно тихо: «Я не писатель, да и написано о нас немало, вот Антон даже целую книгу написал о лесах да болотах. Но я думаю вот о чем: как мы выдержали? Что помогло? Хотя бы пройти это болото, когда вокруг полно было полицаев с собаками? Я прочитал недавно и хочу вам рассказать: однажды человек вел других через высокие, крутые снежные горы. «Скоро конец пути, еще немного. Вон за той вершиной». Он врал, чтобы помочь товарищам идти, одолеть дорогу. И товарищи, усталые, с израненными ногами и пустыми желудками, шли за ним. Они уже поняли, что вожак лжет, но прощали ему эту ложь, потому что она помогала идти вперед. Однако пришел миг, когда и самые сильные духом и телом упали, и никакая сила больше не могла поднять их, и ложь в том числе, потому что очень уж сильным было разочарование. И тогда вожак понял, что ложь его была напрасной, потому что люди потеряли главное — веру. И он впервые сказал правду: «Цель еще далека, ее даже не видно. Но кто хочет достичь ее, пусть идет за мной». Встал один. Другой. Еще кто-то. «Идем! Если и умрем, то в пути!» И сильные пошли. Спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. А слабые остались и не стали задерживать сильных. Вожак не мог понять, почему ложь о близости счастья не смогла поднять людей, а правда о трудностях вдохнула в них новую силу. Они больше не жаловались, не стонали, не умоляли, не проклинали. И достигли цели. Мне кажется, — закончил Калнениекс, — это про нас...»

Миф о лжи... Алды все еще нет. «Глупая, глупая, разве же какой-нибудь молодой парень станет так поклоняться тебе, так лелеять, так оберегать и понимать? Они же щенки, ничего не умеют, что они понимают в празднике любви!»

Он услышал шаги. Легкие, летящие шаги. Алда! Наконец-то! Сердце, измученное травмами, наркозом, лекарствами, бешено заколотилось. Вон из душного погреба! Кто только его придумал? Ах да, Алда! Ее однокурсница рассказала, что у ее отца, слесаря, есть склад инструментов и материалов. Потихоньку он его освободил. Не даром, надо полагать, за хорошие деньги. Платила Алда. А почему надо было скупиться Отомару? Почему не могли они встречаться в солнечной, сухой, удобной комнате? Вон, вон, скорее вон из этой мрачной темницы!

Снова он оказался в будке автомата. Елгава молчит. И тогда он позвонил на улицу Зелменя. Трубку взяла сонная Марута.

— Нас действительно развели сегодня, Марута?

— Да, тут тебе больше искать нечего, и это чистая правда.

Он повесил трубку. Пусть. Пусть. Уж Марута-то ему вовсе не нужна. Давно. Давно. Сколько избежали бы лживых слов!

Надо разыскать Алду. Он стоял в будке, налегая на здоровую ногу, опираясь на костыль, прислонясь к стенке будки, и названивал. Ни один номер не отвечал. Поздняя ночь. Как назло, около автомата собралась очередь, и, когда он стал слишком уж задерживаться, очередь заволновалась, а один крепко выпивший парень выругался. И тут высокоученый преподаватель, мудрый доцент Отомар Осис отплатил той же монетой: «Пошли вы все к чертям! Слышите — к чертям!» И угрожающе схватил костыль. Это был взрыв гнева, и одна искорка его полетела по направлению к Алде.

Может быть, вернуться на улицу Зелменя? Он как-никак хозяин! Ни на что не обращать внимания? Не слышать громкого, резкого голоса Маруты, вечных обид и унижений? Продолжать двойную жизнь. Нет. Сегодня, вернее — вчера он получил свободу, переступил через порог, раз в жизни действовал последовательно до конца. Он не желает больше лгать, выдумывать, изворачиваться. Он старый, больной, усталый человек. И никаких детей больше он не хочет, даже от Алды. И что только девчонка выкидывает — теперь, когда все формальности улажены? Не слишком ли высоко себя оценивает? На кафедру ей захотелось! Кандидатом стать! Метит в профессуру. Детей ей подавай. А Отомару страшно представить рядом с собой орущего младенца, карапуза, который, взобравшись на письменный стол, расписывает фломастером книги, рукописи и даже стол.

Надо идти. Куда? Только не в подвал. И он вспомнил, что сказал Калнениекс, заканчивая свой рассказ о лжи: «Дорогу осилит идущий...»