Разные годы жизни

Ай, ай, ай, доктор Берг, да существуют ли абсолютно здоровые люди, с которыми ничего не может случиться?! Ведь вы давно уже не ожидаете в своей жизни чудес: даже в медицине они случаются лишь раз в столетие. Но они и не нужны вам, их заменяет рациональное планирование.

До встречи на судне Ивета и Ансис жили каждый своей жизнью: одна — очень современной, другой — старомодной, но оба — независимой. В этой жизни ей досталось мало тепла, и она научилась обходиться без него, точнее, заменять его сумасшедшим, перенапряженным темпом жизни, где не оставалось места для чувств, но лишь для рациональных поступков. Он же, наверное, дожидался такого чуда, каким была старая капитанша с острова Кундзиньсала. И хотя есть умники, утверждающие, что лишь очень разные люди бывают всю жизнь счастливы вдвоем, кандидат наук Ивета Берг с этим не соглашалась.

Что же будет дальше? Все-таки перейден некий порог, за которым решать становится трудно. Она сознавала все преимущества, какие дает свобода, и боялась даже маленьких перемен. Но похоже было, что Ансис Берзиньш готов был свою свободу утратить; однако ему, мужчине, потеря свободы всегда грозила меньшими неудобствами, чем женщине. Он захочет быть таким же царьком, как на судне, захочет, чтобы она сидела в башне, грустила и с тоской глядела на воду. Нет, такая модель ей не подходила. «В конце концов, если я действительно хочу выполнить свою биологическую программу, он нужен мне лишь на одну ночь. И к чему всю жизнь терпеть рядом чужого мужчину?»

Чужого? После того, что было? И что еще могло быть? Она дотронулась до его плеча. Он проснулся. Привлек ее ближе...

Но, как ни странно, после близости она сказала:

— Я постелю тебе в той комнате, на диване. Прости, но я не выношу, когда храпят над ухом...

Он молча поднялся.

Но ей по-прежнему не спалось. «Может ли такое влечение быстрее остыть? Я ли была той, что смогла после близости спокойно повернуться спиной к человеку, с которым составляла неразрывное единство? Или то была совсем другая, чужая, холодная баба?»

Ивета лежала неподвижно, вслушиваясь в звуки, доносившиеся из соседней комнаты. Но было тихо. Совсем тихо. «Придет ли он ко мне утром? Мне, наверное, хочется, чтобы он пришел... Завтра начнется работа, моя обычная жизнь, жизнь свободного человека, выбранная самой. Мне некогда станет думать о капитане Берзиньше, наследнике домика на острове. Или я все же буду вспоминать его? Но вспоминают в минуты одиночества, а со мною такого до сих пор не случалось...»

В семь капитан Берзиньш встал. Он долго мылся. Ивета слышала плеск воды. Господи, на что станет похожа ее чистенькая ванная? На ее гордость — большое кресло, обтянутое дорогой, красивой тканью, был небрежно брошен пиджак. На диване — правда, аккуратно сложенные — лежали брюки и рубашка. В этой комнате все было привычным, у каждой вещи имелось свое место. Царила гармония цветов и форм. Просыпаясь по утрам, она любила окинуть взглядом свой маленький мирок с его идеальным порядком, нарушить который смела только она. Теперь в этом мире возникли черные пятна, чужеродные тела, оскорблявшие своим проникновением в святилище, самим своим присутствием. «Смогу ли я научить его класть одежду туда, где ей полагается быть? Или мне придется убирать ее самой, да еще чистить? Сколько это потребует времени?»

В восемь часов завтракать ей совсем не хотелось: приобретенные на судне привычки быстро покинули ее. За не очень обильной едой сидела подчеркнуто вежливая, хорошо воспитанная женщина с прекрасными манерами, умевшая поддержать разговор... Но женщина эта, в Париже ничем не отличавшаяся от парижанок, ничуть не напоминала пылкую любовницу, не знавшую устали в постели.

Даже синих кругов под глазами, какие в подобных случаях обычно появляются у женщин, Ансис не смог бы разглядеть.

— Бегу на судно. Ночью отходим, — сказал он, словно извиняясь. — После обеда, с твоего разрешения, зайду попрощаться. Или, может быть... ты меня проводишь? — Уже в прихожей он проговорил: — Хотел бы все же знать: ты будешь ждать меня?

— Этого я обещать не могу.

— После всего, что было?

— Мы свободные люди и не станем связывать себя обещаниями.

— Эх, Ивета, несчастный ты человек.

— А ты, Ансис, ты сам? Потому ли мы несчастны, что свободны?

Наконец он ушел на несколько часов, и она смогла заняться домом и приготовиться к длинной рабочей неделе. Ей не повезло с самого начала: вытирая пыль, она задела тряпкой и разбила свой талисман — гномика, сидевшего на полке с целым мешком денег за спиной и лукаво улыбавшегося. Она махнула рукой и, впервые в жизни, позволила себе не довести дела до конца — просто улеглась на диван и в этот день больше ничего не делала.

«Что привезла я из поездки? Для себя? Для науки?»

Подумать только, именно она занималась в институте проблемами семьи. Отношениями мужчины и женщины. Беседовала с людьми, и люди открывали ей свое сердце. И что же она там увидела? Может быть, то, что на брак ложится слишком тяжелое бремя и многие его не выдерживают? Когда и как начинается неудовлетворенность, недоброжелательство супругов, ощущение душевного голода? Скрывается ли причина в самих людях, в самом ли браке, как форме соединения двух человек, или во всем, что окружает нас, и в очень, очень давно возникшем представлении о семейном счастье, как о чем-то особенно хрупком, слабом, легко разрушимом? Наверное, Ансис был прав: не надо противопоставлять мужчину женщине. Не надо винить друг друга. Что может она сказать в упрек Берзиньшу? И в чем он обвинит ее?

Перед тем как отправиться в поездку, Ивета с глазу на глаз разговаривала с некой высокопоставленной женщиной. И та призналась, что мечтает об уходе на пенсию, чтобы наконец устроить личную жизнь. Но будет ли она в состоянии создать семью, и станет ли еще кто-нибудь обращать на нее внимание, как на женщину?.. Сожалела ли она о своей судьбе? Мечтала ли о мужской власти над ней?

Ивета пока не сожалела и не знала, будет ли когда-нибудь сожалеть о своей холостой доле. Или в тридцать девять лет уже поздно ломать себя, становиться другой? Сможет ли сила любви изменить ее характер, или она так и останется абстрактным понятием?

«Знала ли я вообще настоящую любовь в этой сумасшедшей гонке, в продвижении от одной достигнутой цели к другой, от института к работе, от одной диссертации к следующей? Кто жалел меня? Сама. Сама и еще мама».

Она не помнила себя плачущей. Может быть, последние слезы она пролила на похоронах матери. Что-то сжимало ей горло там, в чужом Париже, у могилы Неизвестного солдата. Был бы жив отец... «Но разве я, все мое поколение не жертвы войны? Мы, росшие в тени, без солнца? В моем детском мире, в семье мне не с кого было брать пример. Никто не учил меня любить, не водил слушать соловьев, моей маме некого было ждать, как матери капитана Берзиньша...»

И ей вдруг стало так жаль себя, что слезы хлынули, смывая с ресниц тушь. В глазах защипало. Ивета ладонями вытирала слезы, размазывая краску по щекам.

«Ансис, может быть, я все-таки хочу стирать твои носки, готовить обед из трех блюд, слышать твой храп над самым ухом и лечить твой ревматизм?..»

Когда сталкиваются равные силы, исход борьбы не предугадать. А если сталкиваются два умных, сильных, самостоятельных человека лет этак сорока?

«Это сладкое слово — свобода...»