Разные годы жизни

Петька молча вытаскивает из кармана трофейный пистолет и, бросив его дяде Силину, произносит:

— Держи на память. Да стрелять учись!

— На что мне! — обеими руками отмахивается портной. — Ни к чему мне такой подарок.

Но Пети уже нет в землянке.

Сегодня, туман, ты спрятался куда-то за тридевять земель. Сегодня ясно, солнечно. И на утреннем построении далеко и звонко разносятся голоса разведчиков. Только одного голоса не слышно. В строю нет ефрейтора Петра. Где он? Проспал? Болен? Кто-то говорит: парень ушел еще до рассвета, закутавшись в трофейную плащ-палатку. Секретное задание? Нет. Ночь прошла спокойно, даже перестрелки не было, приказы разведчикам не поступали. И всех нас начинает заботить: куда девался парень?

Стой, а это не он там идет?

Да, сегодня нет тумана, и еще издали можно заметить на дороге сгорбленную фигуру. Неверные, робкие шаги. Дядя Силин? Бегу навстречу ему, хочу спросить, но он, шевеля вялыми губами, опережает меня:

— Доченька... старший лейтенант... Я немца застрелил. И не знаю, кому и доложить. Решил идти к вам, разведчикам. Правильно?

— Да...

Дядя Силин — и убитый враг. Трудно, невозможно объединить такие несовместимые вещи. Пожилой добряк, не державший в руках оружия, и... И вообще, как в хозвзвод мог попасть немец?

Нас уже окружила плотная толпа разведчиков. Портной стоит со страдальческим выражением лица, и на нем можно прочесть и непонимание происшедшего, и чувство вины. Он вконец смущен тем, что оказался в центре внимания — в своем старом ватнике, на кармане которого виднеется дырочка с рыжими подпалинами, из нее торчат клочки ваты.

Он перехватывает мой взгляд. И торопливо, словно желая поскорее оправдаться, боясь забыть подробности случившегося, начинает рассказывать:

— Встал я, как всегда, рано. Работы невпроворот. Вдруг слышу: «Русс, сдавайся, ты окружен!» Ну, старик, думаю, пришла твоя смерть, и прав оказался тот парнишка — какая от тебя польза фронту, если ни одного врага так и не отправил куда следует. Бросился заложить засов, а он уже вломился в землянку и орет: «Русс капут!» Ну, раз так, решил я, задешево ему не дамся. Горячим утюгом по голове угощу хотя бы. Однако, слава богу, вспомнил про пистолет, что мальчишка подарил. Тут же, в кармане, он и лежал — я ему хотел отдать с утра пораньше. Нащупал, повернул дулом на голос. Пальцы как неживые, и все-таки на что-то нажал — хоть припугну, думаю, да и люди услышат выстрел и на помощь прибегут. Однако он, холера, сразу упал. А я быстренько сюда...

Разведчики переглядываются — кто недоуменно, кто с насмешкой.

— Да ты, оказывается, храбрец, дядя! — потешается кто-то.

А я уже бегу, сколько есть мочи, и слышу за спиной топот множества ног.

Он лежит возле входа в землянку, маленький, скорчившийся. Мы выносим его на солнце и бережно кладем на пеструю трофейную плащ-палатку. Лицо Петьки уменьшилось до размеров детского кулачка.

Он ранен в бедро, потерял много крови, и лицо его покрывает безжизненная бледность. На миг он приоткрывает глаза и обводит нас всех поочередно усталым взглядом. Веки падают и снова поднимаются, похоже, что он ищет среди нас кого-то, кто единственный может спасти его. Наконец блуждающий взгляд зацепляется за дядю Силина и останавливается. И я слышу слабый шепот:

— Отец... прости.

Мы стоим ошеломленные, растерянные и скорбным взглядом провожаем носилки. Прозрачную утреннюю тишину не нарушают ни звуки близкой передовой, ни людские голоса. Да и о чем говорить? Где искать виновного?

ПОД НОВЫЙ ГОД...