Разные годы жизни

Едва войдя в квартиру, Арвид первым делом закрывал плотные шторы.

— Зачем?

— Чтобы не увидели с улицы.

— Боишься свидетелей? Но в этом же нет никакого греха: мы любим друг друга, к чему нам таиться?

— Я пока еще женат.

Не раз, пообещав прийти, он намного опаздывал или не появлялся вовсе, даже не предупредив ее.

— Ездил на охоту. Этого мне никто не запретит.

— Я и не собираюсь. Но позвонить ты мог?

— Не получилось, и все. И запомни: у себя дома я хозяин. Все, что говорю, выполняется беспрекословно. И не люблю, когда мною командуют. Не привык.

— А может быть, все-таки...

— Мораль, Илиана, читай своим дворничихам.

Она удивлялась тому, что выслушивает такие слова и прощает их. Что способна видеть грубость, и все же не замечать ее. И снова ждать, тоскуя. Может быть, в этом и заключается сила любви?

В другой раз он не пришел из-за хоккея. Илиана плакала. Арвид сказал:

— Принимай меня таким, каков я есть.

— Таким — не хочу.

— Перевоспитывать меня поздновато. В пятьдесят лет хребет уже не гнется так легко.

Он приспосабливал любовь к себе, чтоб со всеми удобствами. Топал по ней, как хотел. Но он умел быть нежным и страстным, говорил слова, от которых она хмелела, как от аромата сирени. И снова ждала, успокаивая себя тем, что ни у кого нет права навязывать свои убеждения другому, что есть какие-то подсознательные влечения и над ними никто не властен. Она нисколько не сомневалась, что со временем их раздельное прошлое превратится в общее настоящее, а все, что мешает им, будет преодолено. Но только добром, только терпением. И она не скупилась на слова любви, потому что слишком долго ощущала их недостаток и знала, как пустынно человеческое бытие, лишенное теплоты и ласки.

Она никогда не спрашивала о том, что происходит у него дома, чем занимается жена. Стареющая Зелма существовала в его анкете, но во власти самого Арвида было ее из этой анкеты вычеркнуть. Он тоже никогда не говорил о ней ни слова и лишь однажды, говоря о неряшливости в быту, воскликнул: «Я три ее засаленных халата швырнул в печь!»

— Каких халатов?

Арвид сразу же умолк и сменил тему разговора.

Лето — большой строительный сезон — стремительно приближалось, и для специалиста-сантехника на частных стройках начинались золотые дни. Арвида чуть ли не на части рвали, и времени у него почти не оставалось.

— Куда тебе столько денег? — не понимала Илиана. — Съездили бы лучше на нашу дюну.

— А ты знаешь, сколько я зарабатываю за вечер? Да я могу так одеться, что никто и не подумает, что я простой слесарь.

— Разве ты стыдишься своей профессии?

— Из меня мог бы выйти хороший инженер.

— Почему же не вышел?

— Теперь поздно думать.

— А туфель у тебя нет, — смеялась Илиана.

На следующий день после этого разговора Арвид не явился на работу. До четверга его не было видно и слышно. Беспокойство Илианы достигло такого предела, что она решилась на чрезвычайный поступок — съездить на окраину, где он жил; поехать самой, хотя она могла послать кого-нибудь другого.

Дома на этой улочке как бы состязались в своей добротности и украшении. И тот, что она искал, — нежно-розовый двухэтажный особняк, увитый пунцовыми розами, — свидетельствовал о зажиточности и вкусе хозяев. Однако внутрь Илиана не попала: ворота были заперты каким-то хитроумным устройством, а за гаражом угрожающе лаяла собака. Она позвонила раз, другой и уже собралась было уйти, когда услышала тяжелые шаги, от которых гудели бетонные плиты дорожки.

За воротами в полумраке возникла фигура, такая массивная, что Илиана не сразу оправилась от растерянности и, лишь придя в себя, разглядела женщину с седыми волосами, завитыми в мелкие кудряшки.

— Вы, наверное, мама Фрейната?

Широкое лицо, на котором маленький вздернутый носик казался смешным, насупилось:

— Слава богу, я его законная супруга.

— А я — управляющая домами Ругайс.

Казалось, этими словами Илиана доставила жене Фрейната великое удовольствие; с радостным восклицанием она расплылась в улыбке и распахнула калитку.

— Арвид в полуклинике, повредил руку, бедняжка. Клиенты звонят наперебой, но что поделаешь...

— Почему же не сообщили на работу?

— К чему? Вылечится, принесет булитень.

— Ясно. — Илиана повернулась, чтобы уйти, но, сама того не желая, остановилась: женщина удержала ее за полу.

— Нет, так не годится. Не обижайте. Прошу покорно в дом.

Она тащила Илиану, как трактор — легонькую повозку.

В гостиной стоял черный концертный рояль, над ним нависала хрустальная люстра с множеством подвесков. Тут же Илиана увидела и пресловутый финский гарнитур и вспомнила о сломанной ножке, так омрачившей некогда настроение Арвида.

Супруга Фрейната не скрывала гордости.

— Кое-что мне оставил папаша, — толстой рукой она указала на рояль и люстру, — и сами мы с миленьким на луковичках заработали...

Она, наверное, не умела подолгу молчать; к тому же, такую гостью следовало развлекать.

— Я ему говорю: надо запасать ценности — золото, к примеру. Оно при любой власти остается в цене. Или, скажем, на охоте угодит в Арвида шальная пуля — а у меня добро, и, значит, я снова желанная.

У Зелмы был глубокий грудной голос с желчным оттенком. Илиана подумала, что такая раздражительность присуща нелюбимым женщинам. А эта еще хотела быть желанной...

— Да и вы тоже хоть куда, — фамильярный хлопок по плечу был весьма увесистым.

Что ощущал Арвид, когда на его плечи ложились эти каменные руки?

— Муженек, поди, глаз не спускает?

— Я разведена.

Выражение лица Зелмы мгновенно изменилось.

— М-да, теперь, случается, бросают. Дурочек, понятно. Таких, как я, — нет. Жить надо уметь!

— Меня не бросали. Сама ушла. Не было любви.

— Любви! — Зелма расхохоталась гулко, словно ударила в церковный колокол. — Любовь что привидение: все о ней говорят, да никто не видел!

— Я пойду, — тихо проговорила Илиана, но тут в разговор с полуслова, точно она подслушивала за дверью, вмешалась скользнувшая в комнату востроглазая старушонка:

— Разведенные, они-то больше всех и рушат семьи.

— Нельзя разрушить то, чего нет.

Никто не слышал, как подъехала машина. Арвид распахнул дверь и растерянно остановился.

— А вот мой мышонок и дома. Заходи, заходи же... — Казалось, любящая мать дождалась единственного сына, о котором день и ночь болело сердце. Так кошка бережно несет своего только что народившегося малыша.

На глазах Илианы произошла внезапная метаморфоза: от монументальной Зелмы осталась разве что массивная фигура, но и та обрела новые, вкрадчивые, гибкие движения. А голос? Уж не горлинка ли заворковала?

— Милый, каким больным ты выглядишь...

Храня полное молчание, Арвид заставил себя пройти на середину комнаты. Зрелище было убийственным: большой, крепкий мужчина выглядел настолько жалким, что Илиана ощутила гнетущий стыд и сострадание. Ей захотелось унизить ту, что так грубо низвергла с пьедестала ее любимого. И, шагнув, она остановилась перед женщиной и голосом начальницы поисковой группы приказала:

— Сыграйте что-нибудь!

— Сыграть? Да я...

— Да, сыграйте. Хотя бы «Собачий вальс».

Арвид понял. И резко повернулся к двери.

— Куда же, крошечка? — жалобно вопросила Зелма. — Пора клубничку есть... Пусть твоя начальница глядит и учится, как надо кормить муженька: по ягодке в ротик, по ягодке, и взбитыми сливками заедать...

Илиана не стала прощаться.

Она бежала по темной улице. «Какая страшная игра. То тигрица, то кошечка. Как он не видит этого? Или видит?..» Илиана стала уже задыхаться, но не замедлила шага. «Вот тебе и господин, хозяин, повелитель. Иллюзия, умело созданная Зелмой иллюзия». Уже у самого проспекта ее осветили лучи фар. Ехал Арвид. Затормозил, распахнул дверцу, втащил в машину. И так нажал на акселератор, что машина прыгнула. «Москвич» долго катил в темноту, но лишь когда под колесами захрустел песок, Арвид заговорил:

— Знаешь, где мы сейчас?

Теперь здесь выглядело иначе: трава стала гуще, лодки исчезли, а вершина дюны за долгий солнечный день так нагрелась, что можно было сидеть, ничего под себя не подкладывая. Та самая дюна...

— Ты сейчас спросишь, как могу я жить с нею. Видишь, живу. Уже три десятка лет. Но когда встретил тебя, я многое понял. А мог бы и умереть, не поняв. Спасибо судьбе. За любовь. За то, что эта любовь позволила прорваться старому нарыву. Какой давящий, смутный осадок оставляет несчастливый брак! И какую ненависть испытываешь к тому, кто покрыл тебя грязью, искалечил твою душу. У меня не было сил освободиться от ее власти. Есть люди, с рождения умеющие подавлять и унижать других. Она — такая. У меня не было воли вырваться из ее тисков. И, правду говоря, я и не чувствовал необходимости сделать это. Несу свое горе и бремя, как приговоренный...

Илиана погладила Арвида по голове, он благодарно прижался губами к ее пальцам.

— Лианушка, мне кажется... сила, воля начинают появляться...

— Если веришь, что будешь со мною счастлив, я помогу тебе. Только прости за женское любопытство — ведь начинается у двоих обычно с любви...

— Или с благодарности. Трудно забыть время, когда ты был слабым и преследуемым, а тебе протянули руку. И укрывали, когда вокруг фашисты охотились на людей. По тем временам ее дом был раем. Она работала в аптеке, таскала домой лекарства. Тебе не понять, что это значило тогда. За них можно было получить все. И меня кормили... ха-ха... клубничкой и взбитыми сливками. Да и почему она — молодая, здоровая вдова легионера — должна была спать на мягких перинах одна? Обучить зеленого паренька искусству любви, приспособить к своим нуждам — это пустяк, если он перед тем не знал ни одной женщины...

— Хватит, — попросила Илиана. — Не мучай себя воспоминаниями, По-моему, не всякий возврат в прошлое приятен.

До самого ее дома они молчали.

— К тебе я не пойду, — сказал он затем. — Если я этой ночью не появлюсь дома, будет нехорошо. Мать встревожится.

— Мать?

— А вообще, не надо было тебе приходить туда.