Если долго считать рациональность благом, можно проглядеть прекрасное

Глава 21. Из глубины золотистых глаз на меня смотрел все тот же Эдвард. Эдвард, который любит Синатру и стучит, прежде чем залезть в окно

В пятницу сразу после школы Эдвард отвез меня домой и уехал на охоту. По его словам, раз мы проведем весь день вместе, ему категорически нельзя испытывать голод. Мы договорились, что он придет рано утром, оставив свою машину дома. Я предложила заехать за ним, чтобы ему не пришлось идти пешком, но он только рассмеялся, сказав, что сам дойдет быстрее.

Нервничая в ожидании грядущего дня, я старалась максимально занять себя, в результате чего выдраила весь дом сверху донизу, помыв даже окна, которые все равно каждый день поливал дождь. Наблюдая, как я мечусь по дому с корзиной для белья, Чарли перебирал содержимое своего рыболовного чемоданчика.

— Все нормально, Беллз?

— Да. А что?

— Ты такая энергичная сегодня.

— Сегодня отменили физкультуру, зал украшают к танцам, вот и наверстываю.

— Ты не передумала насчет танцев?

— Не передумала.

— А что, твой этот, Эдгар, не пригласил тебя?

— Ты ведь знаешь, как его зовут, пап.

Чарли, скривившись, фыркнул.

— И на весенние танцы приглашают девушки.

— А что с Сиэтлом?

Черт. И зачем он спросил?

— Эм, знаешь, я решила не ездить завтра. Может быть, как-нибудь потом Анджела согласится поехать со мной.

— Ну, и правильно. Чем тогда займешься? Если второй день будешь так тереть дом, дыры появятся, — усмехнулся он.

— Ну… — я воспользовалась возможностью немного подумать, пока загружала стиральную машину. — На завтра, кажется, обещали хорошую погоду.

— Да, вроде, будет солнце. Пойдешь гулять?

— Наверное. Может, постираем шторы?

К счастью, отец больше не стал спрашивать меня о моих планах. Обычно я делала уроки, убиралась или просто читала, и не было причины думать, что эти выходные чем-то будут отличаться. Если бы он спросил, я бы не стала врать, а так все разрешилось как нельзя лучше. Чувствуя себя все еще слишком взвинченной, чтобы уснуть, и боясь снова увидеть кошмар, я впервые выпила без необходимости лекарство от простуды со снотворным эффектом. Быть завтра утром разбитой совсем не хотелось. Это сработало, и я уснула практически сразу, как опустилась на подушку.

Утром я стояла в прихожей, гипнотизируя настенные часы и нервно постукивая пальцами по перилам лестницы. Едва секундная стрелка достигла цифры двенадцать, раздался стук в дверь. Стоило увидеть улыбающееся лицо Эдварда, и нервозность тут же отступила.

Следуя его указаниям, я выехала на шоссе. Высокие облака еще не разошлись, но их вид давал надежду, что прогноз сбудется, и день будет солнечный.

— Куда мы едем? — спросила я, не совладав с любопытством.

— Хочу показать тебе одно место, где я люблю бывать в ясную погоду.

— Оно далеко?

— Еще миль двадцать по шоссе.

— А потом?

— А потом мы пойдем пешком.

— Пешком?

— Недалеко. Примерно пять миль.

Пять миль пешком по лесу — это для него недалеко?

— Что? — забеспокоился Эдвард.

Я только покачала головой. Ни к чему портить настроение и себе, и ему, может быть, все будет не так уж плохо. Отогнав дурные мысли, я сменила тему.

— Я сказала отцу о тебе. Ну, так или иначе.

— И как он отреагировал?

— Пассивно-агрессивно, — засмеялась я. Чарли и впрямь был к такому не готов. — А ведь я всего лишь упомянула, что могу попросить тебя помочь мне с учебой. Ты точно пуленепробиваемый?

— На этот счет не волнуйся, — улыбнулся Эдвард. — Но идея с учебой мне нравится. Убьем двух зайцев.

— Мы правда будем зубрить?

— Конечно. В следующем году вступительные.

— Ох, ты говоришь, прямо как Чарли.

Он засмеялся.

— Тем лучше. Может быть, у нас не так уж мало шансов поладить. Приступим завтра?

— Только не с утра.

— Хорошо, значит, вечером. На какой факультет будешь поступать? Английский и литература?

— Угу. Я думаю, я могла бы после выпуска получить работу в каком-нибудь издательстве. Буду целыми днями читать книги, составлять их краткое изложение для редактора, а мне за это еще и платить будут! Чем не работа мечты?

— Ты могла бы сама стать редактором или написать книгу.

Самой мне с трудом в такое верилось, но впереди было много лет, так что я ответила:

— Ну, все может быть.

Мне было интересно, куда собирается поступать он, но я не решилась спросить. С его знаниями для него были открыты двери лучших учебных заведений страны. Может быть, если я буду прилежно учиться, я смогу попасть в хороший колледж, и он захочет поступить туда же? Мне не хотелось быть для него обузой, поэтому попросить о таком я не могла, а услышать, что он планирует уехать далеко, чтобы потом отсчитывать дни, оставшиеся до расставания, было слишком страшно.

Эдвард объявил, что мы приехали, и я съехала на обочину. В этом месте не было никаких опознавательных знаков, ни указателя, ни поворота. Просто дорога, шедшая вдоль леса. Весьма густого леса, где не видно было даже признака тропы. Выйдя из машины, я с сомнением посмотрела на могучий массив зелени.

— Эм, мы пойдем здесь?

— Да, а что?

Деревья стояли плотной стеной, соприкасаясь ветвями, нисходящими до самых папоротников и молодой поросли на земле.

— Белла, если ты передумала…

— Не передумала, — стараясь избавиться от дурных предчувствий, я шагнула в заросли папоротника. — Но на помощь в навигации от меня не рассчитывай. И не ругайся, если я буду плестись, как черепаха.

Эдвард только засмеялся.

— Все будет в порядке, не переживай, — взяв за руку, он потянул меня вперед. — Идем.

Поднырнув под пушистую еловую ветвь, мы ступили в полумрак лесной чащи. По мере нашего удаления от дороги, воздух становился теплее. Вскоре редкие лучи солнца стали проникать сквозь густые кроны, но они не достигали земли, запутавшись в ветках, окрашивая их в желтоватый цвет. Наверное, за пределами этой чащи погода стояла чудесная.

Я не привыкла так много ходить, но все было неплохо. По большей части мы шли под гору, и Эдвард следил, чтобы я не упала. Он задавал довольно бодрый темп, так что разговаривать было сложно, поэтому по большей части мы шли молча. Когда я отставала или начинала тяжело дышать, он замедлялся на какое-то время, но вскоре снова увлекался, и мне приходилось прибавлять шаг. Спустя пару часов Эдвард вдруг остановился.

— Уже пришли?

Я осматривалась по сторонам, пытаясь понять, чем это место отличалось от других.

— Нет, — усмехнулся он. — Но ты вполне заслужила передышку.

— Вот спасибо.

Присесть здесь было не на что, так что я просто прислонилась к дереву, перенеся на него часть своего веса.

— Далеко еще?

— Мы прошли примерно половину пути. Возможно, чуть больше.

— Серьезно?

Он кивнул. Две с половиной мили по лесу без единого падения, для меня это было настоящим достижением. Я снова подняла взгляд к верхушкам деревьев, любуясь картиной, создаваемой лучами. Если здесь так красиво, что же ждет меня в конце пути? Я даже не устала, мне хотелось идти дальше. Сняв свитер, я повязала его на пояс, день выдался очень теплый. Хорошо, что я надела майку. Эдвард последовал моему примеру, стоя ко мне спиной, он завязывал на груди рукава своего пуловера поверх рубашки-поло.

— Идем?

— Не хочешь еще отдохнуть?

Я покачала головой.

— Хочу увидеть, куда ты меня ведешь.

Постепенно света становилось все больше, косые лучи пронизывали лесной полумрак и согревали смолистые стволы деревьев, отчего их запах становился сильнее. Вдруг деревья расступились, являя взору залитую солнцем поляну, прямо посреди леса. На ярко-зеленой траве брызгами краски были щедро разбросаны соцветия диких весенних цветов, красные, желтые, голубые, словно эта поляна перенеслась сюда прямо с картины Томаса Кинкейда. Было очевидно, что мы достигли цели нашей прогулки, едва ли в лесу можно найти более красивое место. Пройдя через папоротники, я вышла на солнце, касаясь пальцами нежных лепестков высоких цветов, чтобы убедиться, что они настоящие.

Поняв, что Эдварда нет рядом со мной, я обернулась, ища его глазами. Он стоял среди деревьев, смотря на меня из тени. Это было так похоже на один из тех снов, что я видела раньше. Казалось, стоит мне попытаться приблизиться к нему, как он скроется в темноте. Не зная, чего ожидать, я замерла, чувствуя, как ветер шевелит мои волосы, и не решаясь даже поднять руку, чтобы откинуть их с лица. Закрыв глаза, Эдвард вышел на свет.

«Их тела были сделаны из снега».

Солнце отразилось от его кожи тысячей бликов, как если бы она была покрыта мелкими крупицами с зеркальными гранями. Хотя, скорее, как если бы она сама из них состояла. Искорки света попадали в глаза, делая невозможным не заметить его, даже если бы он был в толпе на большом расстоянии, крича, что он не человек. Это, в большей степени, чем все виденное мной ранее, заставляло поверить в правдивость невероятного.

«Сущности, которые не должны были являться на свет».

Солнце выдавало их природу. Эдвард не был человеком, являясь кем-то пришедшим извне. Осознание затопило разум и улеглось где-то в отведенном ему уголке на давно подготовленном месте. Когда он несмело поднял на меня взгляд, я улыбнулась ему. Из глубины золотистых глаз на меня смотрел все тот же Эдвард. Эдвард, который любит Синатру и стучит, прежде чем залезть в окно.

Я сделала шаг ему навстречу. В отличие от моего сна, он не пытался сбежать, просто стоял на месте, внимательно следя за моим приближением, и, казалось, не дышал. Оказавшись совсем близко, я коснулась прохладной щеки. Вздохнув, он закрыл глаза и опустил голову, прижавшись к моей руке. Пара неуложенных прядей упала ему на лицо, щекоча мои пальцы.

Сидя по-турецки на траве, я рассеянно срывала растущие рядом полевые цветы и травинки, складывая их в асимметричный букетик. Эдвард лежал рядом, наблюдая за мной из-под опущенных ресниц.

— Что первое ты помнишь?

— Карлайла, — тихо ответил он. — Перерождение — не слишком приятный процесс. В какой-то момент я понял, что не один. Карлайл пытался объяснить мне, что со мной происходит.

— А то, что было до этого?

— Позже я вспомнил кое-что, но человеческая память — как решето. Да и восприятие тоже. Все, что я видел или слышал, будучи человеком, похоже на старую пленку, которую смотришь со дна бассейна с мутной водой. Первое время меня это не особенно занимало, а потом вспомнить становилось все сложнее.

Я молчала, видя, что он погрузился в свои мысли, провожая взглядом редкие облака на небе, возможно, вспоминая что-то. Не желая мешать ему, я ждала, когда он снова заговорит.

— Я плохо привыкал к своей новой ипостаси, не мог принять ее. Сразу после перерождения не чувствуешь почти ничего, кроме жажды. Она сжигает изнутри, лишая разума, и ты готов на что угодно, лишь бы утолить ее. Карлайл говорил, что со временем станет легче, все будет хорошо, но я слышал в его мыслях сомнения, он был не уверен, что поступил правильно. Он был одинок, а у меня не было шанса выжить, но он корил себя, что поддался слабости. Я был согласен с ним и, обуреваемый гневом, говорил многое, о чем потом пожалел. Через несколько лет стало легче бороться с жаждой, но не с самим собой. Образ жизни, который проповедовал Карлайл, казался мне слишком сложным, и я был слишком глуп, чтобы прислушаться к нему. В конце концов я ушел. Я решил, что мой дар может послужить и мне, и людям. Слыша чужие мысли, я выискивал на улицах преступников, убийц, насильников, а их всегда было больше, чем требуется для пропитания одного хладного. Возомнил себя судьей и палачом, — его губы изогнулись в отвращении. — Вот только сам я куда больше них заслуживал кары. Посмотрев в пустые глаза своей очередной жертвы, я заметил, что не чувствую ничего по отношению к нему. При жизни он был чудовищем, и, даже когда он заметил меня, мысли его были полны жестокости, пока не осталось ничего, кроме животного ужаса перед неизбежным. Я знал, что он творил, но мне было все равно, для меня он был просто средством утоления жажды, как и его жертвы были для него почти вещами. Я не осуждал его, потому что сам был таким же, как он. Он стал последним убитым мной человеком.