Улыбка Шакти

Индия ввела день жесткого карантина: никому и ни под каким предлогом не выходить из дому – по всей стране. Никому из почти полутора миллиардов. Купил с вечера фруктов и неожиданно большую бутылку колы, дорогущее печенье «Милан» с какой-то сказочной начинкой и баночку неземных леденцов «С днем рожденья», устроим-ка детский день. Отель пуст, даже у стойки никого, но у меня есть ключ от подсобки с газовым баллоном и плитой, и турочка с кофе. И выход на крышу, откуда вид на совершенно вымерший город. Даже коровы и собаки куда-то исчезли. Вполне себе такой детский конец света. Взрослеющий. Развесил постиранное на веревках, натянутых на крыше, там и кофе пил, расхаживая, разговаривая с собой, спускался в номер, читал подаренную профессором в Шраванабелаголе книгу о джайнах, выбирая из баночки разноцветные нестерпимые чудеса. Вот это, в желтой обертке, личи, вкус такой… лежит с опущенными ручками, когда под языком и чуть прижимаешь, покорная, тающая, тургеневская, с эфемерной кислинкой. И страницы переворачиваются с джайнами – где-то там, до нашей эры. Тишь, невозможная для Индии. И полицейские в дверь не стучат.

Парма в том разговоре, когда слегка вскипел от моего нажима, говорит: я даже жену свою чуть не засудил за дорожное нарушение. Мистер Дхарма.

День-призрак. А потом они начнут размножаться. Как люди. Которых будет становится все меньше. А дней все больше. Со всей отнятой ими у людей свободой.

А эта, в зеленой обертке, что-то сокровенное знает. Истает, но не отдаст. Вообще, о леденцах, как о боге, ничего определенного сказать нельзя, да, исихаст леденцов?

Как странно. То, к чему шел всю жизнь и не чаял найти, да и не очень понимая, что же искал, вдруг случается в хижине. Не с женщиной, не в творчестве, не в той природе, с которой все эти годы пытался сблизиться. И не в каком-то экстраординарном событии, переворачивающем жизнь. На ровном месте, что называется. Просто хижина, случайные люди, голос, музыка, костерок… И вдруг эта недостижимая цельность, это на глазах сросшееся тело жизни, бога, потерянного рая, или как это ни назови, а с рассветом – та же недостижимость. Но где – уже позади, в сбывшемся? С тобой, в тебе ли? Ничто ни на чем не держится и ничем не становится, переходит одно в другое, не успевая стать. И ничего впереди, кроме смерти. Но и ее нет, просто переход без твоего сознания, уже отслужившего, но еще какое-то призрачное время, рассоединяясь с тобой, мерцающего в текучем узоре всего живого.

Оставалась примерно неделя до того дня, который наметил себе для начала движения в сторону Махараштры, в заповедник Бор, где собирался провести полмесяца, живя у Сачина при его рыбном хозяйстве, ходя в лес и заканчивая фильм о нильгау. А в апреле – самолет в Мюнхен. Можно, конечно, остаться на эту неделю здесь и еще поездить по округе – не столько с Пракашем, сколько с новым знакомым – сотрудником маленького безлюдного этнографического музея, который отыскал на самой окраине и разговорился там с немолодым, но бойким сикхом, посвятившим жизнь изучению племен. Правда, бумажную жизнь, на что и сетовал, а вот поскитаться по лесам, поизучать вживую не очень складывалось. Загорелся поездить на пару со мной, мотоцикл у него есть и небольшой отпуск мог бы взять. Но к концу разговора я почувствовал, что это в нем, скорее, минутный порыв взыграл, а на деле на каждом шагу семь раз отмерять будет, прежде чем не отрезать, книжный человек, хотя и милый, и знающий. Но в этой округе уж лучше с Пракашем, хоть без языка и особой отваги, но слаженно и на лету. Другой вариант – покинуть город. Нашел я на карте неподалеку от Джагдалпура бывшую столицу царства – Барсур, сейчас это тихая деревушка. Там три древних храма и почти никто туда не едет. Из тех немногих, кто сюда добирается. Да и дорога туда – чем дальше, тем глуше. А за Барсуром – заповедник Индравати, о котором вообще никаких вразумительных сведений. Так и двигаться в сторону Бора – лесами, хуторами, проселочными, дней за десять, может, и управлюсь. Наутро собрал вещи и пошел на автостанцию.

Трудно и чудесно с этим жить, чувствуя, что не проникнуть за тот покров ни умом, ни сердцем, и что вера или озарение тут не помощники. Куда девается наше сознание после смерти? Неужели тут нет никаких переходов и не действуют законы сохранения энергии? Может, и слава богу.

В Барсур, по расписанию, которого не было, а диспетчеры менялись чаще, чем я успевал спросить, вроде бы намечался один рейс, который все время переносился. Прождал полдня, наконец автобус подъехал. Водитель встал в дверях с бутылкой дезинфекции и не пропускал в салон никого без того, чтобы не полить им на руки. Передо мной садились пожилые женщины, видно, одного из племен, может, койя, с большими мешками и торбами и препирались с водителем, не понимая, зачем это все. Я тоже по-прежнему смотрел на это как на курьез, правда, уже становившийся несколько навязчивым. Конец марта, о том, что происходит с коронавирусом в Индии и в мире, я все еще не имел представления, в интернет не заглядывал, думая, что пока нет жизненно важного повода, а все эти наблюдаемые эпизоды вполне еще вписывались в привычную фантасмагорию индийских будней.

Автобус был спальный, людей не много, лег на верхнюю полку, за окном потянулись пригороды, а потом, когда съехали с основной дороги, мягкие закатные пейзажи зеленых холмов и хуторов. Остановились возле маленького храма, рядом с которым росло деревце, все обвязанное цветными тряпичными лоскутками, сотни флажков-узелков на память и веру. Вспомнилось Ферапонтово. Стоял в пустынном храме, расписанном Дионисием, как внутри вот такого деревца, летящего ввысь, не сходя с места, возносящегося… Лучик она ее звала. Мать Женьки. Хочет, чтобы лучик был на надгробье. Спрашивает, что я думаю про это и как изобразить. Лучик. На черном камне. В черном зеркале. Там, у Кассиопеи. Ты не волнуйся, писала, я его досмотрю. Оттуда.

Приехали уже в темноте, конечная, автобус развернулся и исчез. Маленькая деревня, похоже, тут и гостиницы нет. Сел под деревом переобуться, а из тьмы вдруг обступают меня возбужденные мужички, но и приблизиться опасаются. Полиция, кричат, паспорт, коронавирус, иностранец… Остальное на хинди, не разобрать. Ну бузят и ладно, не обращаю внимания, переобулся, укладываю рюкзак, а они все распаляются. Чего шуметь, говорю, я сам полиция, а гостиница у вас есть тут? Притихли. Один вытянул руку в сторону тьмы: там. Подхватил рюкзак и пошел.

Деревня тут же кончилась, иду по пустынной дороге, вдали огонек: дом, во дворе сидит дед с мальчишкой лет пяти и, увидев мое приближение, прикрывает ему рукой глаза – такое я, значит, привидение.

Покружил во тьме, но нашел: оказалось, правительственный коттедж на два номера в глубине огороженной территории. Замок на двери, свет погашен. И снова откуда ни возьмись обступают, теперь уж, видать, подняли всю деревню, всех важных собрали – полицейские, аптекари, хозяева лавок. И все по новой. Нашелся все же один, говорящий по-английски, объяснились. И куда вся агрессия, все угрозы делись – в мановенье все с головы на ноги встало, словно в другую игру теперь играем от всей души – в дружбу насмерть. Поселили, денег брать не хотят, какое-то неслыханное постельное белье из темноты несут, и вот уже на мотоцикле с полицейским едем в чудесную столовку, которую так запросто не найдешь, там он и откланялся, обняв на прощанье. Индия, что тут скажешь.

Номер баснословный, стильная аскетичная мебель, идеальная чистота, огромная ванная, у входа новые тапочки, горячая вода, кондиционер, веранда, сад. Все это – двести рупий, меньше трех долларов, таких цен уже лет пятнадцать как нет. Но и приезжих не было тут, похоже, столько же. Держат, наверно, на случай – авось, когда-никогда министр какой из кустов выйдет, заночевать захочет. Семья смотрителей за этим коттеджем живет в стороне в милой развалюшке с подворьем, куда хожу кофе варить. А маленькая принцесса в воздушном платье, в котором тонула, всякий раз наступая на его подол, принесла мне в первый вечер трехметровое махровое полотенце ослепительной белизны. Пая ее зовут. Пай-пай, пирожок души моей, говорю ей перед сном, стоит, не уходит, пока мама не утащит за руку.

Весь день смотрел храмы за деревней, закрыты, а мне все невдомек, что из-за эпидемии, перелазил через ограду, благо никого вокруг. Рядом с одним из храмов сидела женщина на корточках возле колонки и мылась, вынимая из мокрых одежд на себе разные части тела – одну грудь, другую, четвертую, так же и рук-ног было не сосчитать. Проходивший мимо буйвол остановился и, пожевывая губами, смотрел на нее неотрывно, в отличие от меня, снимавшего на камеру руины и плиты, испещренные древними надписями. Снимал и что-то по наитью комментировал, иногда оглядываясь на эту будничную хуторскую Дургу под колонкой.

Утром проснулся, ловя промельк сна, где шептал, уткнувшись в охапку цветов: просыпайся взволнованно влажной и засыпай на несуществующих языках…

Позвонил Парма, спросил, где я, меня все ищут. Они наконец поймали тех двоих. И рюкзачок мой с камерой найден. Меня будет ждать машина в условном месте на полдороге к городу, могу ли я туда добраться, чтобы не терять время?

Добрался в переполненном местном автобусе, находя себя о пяти головах на плечах и трех карапузах на коленях, вспоминая ту женщину у колонки. Условное место было на автостанции, где мне должны были позвонить. Зашел перекусить в столовку, перед входом – пост дезинфекции. Позвонили, едем.

Полсотни километров спустя посреди дороги передали меня в другую машину, высланную Пармой навстречу. В городе заехали вначале в департамент полиции, там подписал бумаги, потом в суд, там тоже подписывал, к вечеру в отель, где занял тот же номер, мне привезли мой рюкзачок с камерой и телефоном. Тех двоих я так и не видел, в подтверждении не было нужды, и слава богу. Какой срок им дадут, я не стал выяснять. Полицейские сфотографировались со мной в обнимку, сказали, что наше сотрудничество было идеальным, и если бы у них было больше таких, как я… Тут они замялись, улыбаясь.

Две камеры, два мобильных, вещи собраны, но отправляться по прежнему маршруту уже не имело смысла. Возвращенный рюкзачок выбросил, кармический гештальт завершен, надеюсь. Спросил у Пармы, не поможет ли он с машиной в Махараштру – хорошо бы, прямо в заповедник Бор, потому как пассажирские перевозки между штатами, да и внутри уже приостановлены из-за эпидемии. Помощник Пармы привел меня в кондитерскую неподалеку от моего отеля. За прилавком стоял Ганеш, подрабатывавший заодно и в полиции, познакомились, он и повезет на служебной машине. Цена оказалась приличной – под триста долларов, но и вариантов не оставалось. Восемьсот километров закрытых дорог. В ночь выезжаем.

Вернулся в номер. Проверил почту, давно не заходил, не было интернета. Письмо от Любы. Короткое. Пишет, чтобы отпустил ее, совсем, что нет сил, а по-другому ни она, ни я не знаем как, а и знали бы – не получится. Что с сыном я могу быть на связи, но напрямую, без нее.

Месяца не прошло, как была записка от Таи. Еще там, в Шраванабелаголе. До перелета сюда, до Кабира, до хижины, до короля, пустыря… Неужели меньше месяца? Тоже краткая, еще короче. В одну строку. Я от тебя ушла.