Улыбка Шакти

#51. Череда

А потом, но отсюда еще не видно, и Аркадий уйдет. Из самых близких друзей. При том что могли годами не видеться. Трудно о нем, хотя – вот он, открыт, казалось бы, каждому. Открыт необыкновенным даром внимания и отклика. Самого себя опережающим и в этом смысле не принадлежащим себе. И этим фамильярно пользовались многие. Очень глубокий и вместе с тем разбрызгивающий куда ни попадя эту глубину – до луж и радуг. Искрометный, с невероятной скоростью ассоциаций, за которой, казалось и сам уследить не мог. Беззащитный, летящий и неуследимый, как жизнь. Между внутренним и внешним у него была удивительная акустика, как случается у редких женщин. Общение с ним дарило неловкое ошеломление счастьем. В нем каким-то прихотливым образом сочетались самые разные отсветы – провинциального чудака, озорного интеллигента и еще бог весть кого. У него была прекрасная жена и друг – Лена, рано ушедшая. Дети уехали в Израиль. Он жил один. Аркадий, Ара – как его звали близкие. Если есть тот свет и возможен рай, то где-то на самом его краю должно быть место таким, как он, – раненным милостью божьей и не принадлежащим себе.

И совсем обезлюдеть – Геша уйдет. Много лет назад я переселился из Киева в Гурзуф, никого там не знал, писал книгу, поглядывал на дверь, вернее, на ее отсутствие – надо было навесить. По пустынной улочке шел парень, я из окна окликнул, чтобы помог. Он, увидев у меня на столе печатную машинку, сказал, чтоб я не отвлекался, он справится сам. И все украдкой поглядывал на меня, пока я стучал на машинке, а он ладил дверь. Потом он признался, что за год до этого его сестра принесла ему книжку «Дар смерти». На задней обложке был мой портрет. Мы сдружились в том возрасте, когда такая дружба уже почти не случается. В нем было редкое сочетание природного лада – как море, как лес – и сталкера. Я забросил свою квартиру, и мы жили у него в саду, где построили капитанский мостик над садом, а внизу под нами кипела жизнь – московская, питерская, сибирская, и пиры до утра и опять до ночи – счастье небесное, и речи, и смех, и странствия, и походы в горы… А к концу сезона мы оставались одни, в другом измерении – до снега… Втроем: он, я и Чес – большой рыжий барбос, который ложился на бок, обхватывал лапами голову и, с улыбкой глядя на нас, человеческим голосом произносил: ма-ма… Нет Чеса. А два года спустя, за неделю до смерти, Геша переберется из своего дома в мою брошенную квартиру, чтобы перезимовать в тепле. Ляжет на кровать, которую мы с ним когда-то смастерили у него в саду, и умрет. Вот так все началось – с двери и «Дара смерти», и закончится на моей кровати.

А потом Праба пришлет мне из Мудумалаи снимок растерзанной тигром женщины – рядом с той поляной, где я собирался построить дом. Возвращалась из перелеска с мужем и двумя детьми, вела коз с выпаса. Прыжок, и все. Вернее, не все, а уволок на глазах мужа и детей в лес. Нашли в километре. Мертвую, но не тронул, не людоед. Странный случай. Не коз, не детей, именно ее выбрал, вот ведь. А днями раньше Вики пришлет снимок слона с пылающим на голове снопом огня. Фермер швырнул в него, подошедшего к дому, горящее одеяло. Видно, облитое керосином. И слон, вскрикнув, уходил в ночь, молча, с этим апокалиптическим сияньем над головой. Два дня спустя его увидели рядом с деревней Бокапурам, неподалеку от храма Амман. Шел, постанывая. Лесники усыпили, но не успели довезти до больницы. Умер в открытом вагоне, привалившись к борту, свесив хобот наружу. Деревню, уже давно ставшую для меня домом, закрыли для приезжих. Вот и Индия уходит, вскрикнув, в ночь, с этим сияньем над головой.

В тот же день сообщение о Moony – человеке с чудесным именем Коля Капелькин, создателе сайта Индостан.ру, объединившем тысячи благодарных ему людей. Все эти годы рядом с ним была любимая и любящая женщина, с которой они обошли полсвета. Я с ним знаком не был, но временами мы переговаривались по почте. И было мне светло – просто от того, что я не один на этих путях. Все чаще заглядывал в его телеграм-канал «Межгалактический дирижабль», что там у него происходит. Недавно они вдвоем с Надей, которую называл своим штурманом, вернулись из Индии, немного поскитались по осенней России и перебрались в Черногорию, где в последние годы осели, деля жизнь на летнюю черногорскую и зимнюю в путешествиях по Азии. Даже в этом как-то зеркаля со мной, именно так я предлагал Тае… Перебрались, радовались, готовились к зимовке, снимали видео и ждали открытия путей на Восток. И вот он пишет в своем фб:

Осень и половина зимы вышла очень тяжелой психически и физически. Свалилось как-то все и вся, накопленное за десятилетия путешествий. Было совершено множество глупых ошибок и потерь. Полгода дирижабль трясло и кидало в стороны, поливало метеоритными дождями, отрывало крылья и двигатели. Часто казалось, что все, больше нет межгалактического дирижабля, его унесло солнечными ветрами в черные дыры. Хантер Томпсон сломал свою печатную машинку и вынес себе мозги. Потому что все перестало приносить наслаждение. Штурман, доложите показания приборов. Настроение на ноле, здоровье на ноле, сила воли на ноле. Штурман – моя единственная поддержка. Я понял, что такое настоящая любовь. Спасибо за это. Люблю тебя как никогда раньше. Еще я понял, как я люблю Индию. Каждую ночь она снилась. Вот я иду с друзьями по улицам Варанаси или Вриндавана. Еду на пляж в Махараштру. Веду экспедицию в Гималаи. Ем тали в забегаловке в Дели около Красного Форта. В моем последнем сне я просто иду босиком из Ришикеша в Харидвар. Иду босиком, потому что мои шлепанцы кто-то свистнул. Но я никогда не был так счастлив. Я шел и повторял: благодарю, благодарю. Может, дирижабль больше не взлетит. Может, у меня еще есть шанс запустить двигатели и направиться в сторону Азии. Можете считать, что это пост надежды. Можете считать, что это пост прощания с надеждой. Как хочется жить, дышать, слышать запах любимой женщины, авиационного керосина, ходить по Индии босиком или в шлепанцах и благодарить. Спасибо вам всем. Всегда ваш, Коля Капелькин.

Через несколько дней он покончил с собой. Надя обратилась к друзьям, собрали деньги на кремацию, для которой пришлось перевозить его в Сербию, поскольку в Черногории не кремируют. Прах, когда откроют путь в Индию, она собирается развеять в тех местах, которые он перечислил в своем сне.

Как же так? Человек с таким опытом настоящего путешествия. С индийским опытом, что особенно. Еще и не один, а милостью божьей со второй половиной – женщиной и другом. В силе, в зрелом возрасте. С делом, которое, помимо радости, приносило еще и деньги. В любимой Черногории. С уймой планов. В ожидании следующих путешествий, которые не за горами. В отчаянье кончает жизнь. Тот, с которым я себя отчасти соотносил… Что же происходит, где мы живем?

Может быть, дело в подмене твоего я? Когда приходит депрессия, тебе поначалу кажется, что ты еще справляешься и что это еще ты. Но постепенно расстановка сил меняется, и этот момент, когда уже она справляется с тобой, ты упускаешь, и не можешь не упустить: там, где был ты, твое я, там уже твой «сменщик», тот, кем она владеет. Это он, воспринимаемый тобой как свое я, мучительно вглядывается в происходящее, видит его безвыходным, принимает решения. И у тебя нет того привычного себя, который сказал бы: брось, это не ты и картина мира совсем другая, не поддавайся. Но и помощь со стороны близкого тебе человека не работает: его некому в тебе услышать. Там – сменщик. Это он, а не ты, принимает решение покончить с собой – с тобой.

Женька… Крутили педали с ней на водном велосипеде в Гурзуфе, уходя в открытое море. Ей еще не было десяти. Безоглядно солнечная, смеющаяся, длинноногая, загорелая, с золотом волос. А что это мы так похожи, спрашивала она, лукаво поглядывая на меня. И здесь, и вот здесь. И тут. Отвечая ей не всерьез, подыгрывая, я не заметил, как вдруг проговорился, что я ее отец. С мамой ее, сидевшей на берегу, мы давно по ее просьбе условились, что когда-нибудь скажем, но пока пусть все будет, как есть. К тому же она замужем, у нее двое детей, и муж считает обоих – и сына, и дочь – своими. Папа, папочка! – только и успела вскрикнуть она и свалилась с водного велосипеда в море, захлебываясь от счастья: я знала, я чувствовала, давай же скорей к берегу – как мама обрадуется!.. Мама ее, когда вернулись, сказала: успокойся, он просто писатель, художественное воображение. Бедная, Женька. Такой красивой, сильной и безоглядно открытой росла. Такой солнечной, казалось. Так и останется неразрешимым – что же это было? Несчастный случай или…

Нет ее. Еще совсем недавно неслись с ней верхом на лошадях под Суздалью, запрокинув головы, смеясь. А когда еще девочкой была, обещал купить ей на совершеннолетие лошадь и подарить гурзуфскую квартиру, которую так любила. Квартиру, куда жизнь спустя придет Геша, чтобы согреться и умереть на моей давно опустевшей кровати. И Коля Капелькин идет по тому свету, говоря: как хочется жить, дышать, слышать запах любимой женщины, ходить по Индии босиком и благодарить… И слон в короне пламени, опускающийся на колени, спиной к миру. И мир с незаметно вошедшим в него сменщиком, и некому ни сказать, ни услышать: это не ты…