Улыбка Шакти

#33. Почта

– Ты уже дома, в Мюнхене?

– Да, мы на днях с мамой в Хорватию летим, она так долго ждала, просилась – хоть куда в последний разок съездить, тихо и тревожно, без слов, лишь глазами – как ты когда-то перед родами с пакетом вещичек, сидя на краешке кровати. Ну пиши же мне. Не болеешь?

– Нет, только бессонница, лежу до утра с широко закрытыми. А днем вычитываю Вечера на хуторе. Ты там на связи будешь или не очень?

– Я тоже вычитываю – наш хутор называется Медулин, тут маленький клочок песчаного пляжа, на который и клюнули. Домик чудесный – с двумя спальнями и садом, но все же немного на горке, хотя уверяли, что нет. Море плачевно, по сравнению с Крымом, да и той же Хорватией, которую знаю, – лужа, и нужно идти всю жизнь по колено. Еще и дождь моросит, но ничего, завтра осмотрюсь и найду, как ты понимаешь, рай на земле, и солнце нарисую. А что значит «вычитываю Вечера»?

– Это работа, пусть денег не много, зато Гоголь ведь! Я редактирую Гоголя, Гончарова и Стивенсона – вот это по мне, да. Вижу, у тебя там погода наладилась. Порадуйся, не сгуби себя в раздумьях о будущем, рассмотри сегодня.

– Погоду я поймал в солнечном окошке, а по краям – проливные дожди. Беда в другом – мама в первый же день к вечеру слегла с температурой. Надеюсь, справимся, но досадно очень, она так ждала этой поездки, так волновалась. Все равно я ничего не понял с Вечерами – что же вычитывать – огрехи при верстке?

– Ох, какая жалость – пусть поправляется, сил ей и помощи небесной. Да, меня тоже смущало – что делать редактору в этой серии, но представь: открытий чудных много. К Гончарову составляла список примечаний, у него уйма дивных устаревших слов, за каждым из которых надо лезть в интернет, и много не сразу распознаваемых цитат поэтов-современников – словом, облегчала путь ленивому и нелюбопытному. А Гоголь-то, Гоголь! Зависла я на его фразе: Знал и твердо-он – то, и слово-титлу поставить. Собственно, корректорской моей душонке было непонятно это тире, но и дореволюционное «Зналъ и твердо-онъ-то и словотитлу поставить» мало что проясняло. Разобралась, конечно, в итоге – но за этой нумизматикой, за разглядыванием буковок классиков, и проходит время. Да, и еще: не вздумай убрать поросят Паоло и Франческу из ленты в угоду этим пошлейшим веганкам и веганам: снимок, без дураков, шедевр, душа на него содрогается и откликается, а те, кто считает, что искусство – это клумба для услаждения их взоров, пусть проходят себе стороной.

– Ты моя несусветная радость, я напишу твои слова на флаге и построю корабль. Пришел в фб запрос от Лёньки – дружить. Это необычайно. Вся жизнь – как титло. Мама носит подаренное тобой в нашей прежней жизни колечко с лунным камнем, и с ним происходят истории то и дело: однажды упало, треснуло, она его починила, а потом как-то потеряла на улице и долго возвращалась, ища не зная где, и нашла на обочине. Колечко и нитку жемчужную от Рама, которую он подарил ей в Ришикеше. А, еще сумочку ришикешскую на поверезке, для денежек и документов – с тех пор и неразлучно. А позавчера немного полегчало ей, и сразу на кораблик, поплыли на острова, укачало, вернулись, к вечеру совсем худо ей, зовет меня перед сном и тихо так, но собранно: вот здесь, говорит, страховка моя, а здесь денежки. Я еще долго ночью заглядывал в ее комнату, прислушивался – дышит ли. А наутро – слабенький хвостик у нее, но уже бубликом. Ходим, разговариваем, все к Женьке возвращаемся, у меня, знаешь, наплывами – то прихватит, то отпускает, а у нее тянется, душу ест непрерывно. И еще эта неразрешимость – как же это стряслось, что же на самом деле было. Вот и еще один егерь Гракх, на другой лад. Вспомнили с ней, как Женька однажды в Гурзуфе, не дочитав, взяла в Москву один из томов Толстого, я ее потом корил, что не вернула. Анну Каренину. Понимаешь? Тут молнии пляшут над морем и гремит отовсюду, сезон закончился, по поселку ходят два бритых яйцеголовых англичанина и дева с гипсовой ногой. Наши хозяева уехали в Загреб, мы одни в трехэтажной вилле с садом, с веток валятся недоспевшие гранаты. Только что в ответ на молнию вспыхнул холодильник. Кошка с лицом Рембрандта сидит в дверном проеме. Мама, дочитав Кундеру, говорит, проходя: дом без книг это большое несчастье. Где мы живем?

– Спасибо тебе за этот осенний листок на ветке – и грустно, и сдует вот-вот, но и светло от твоего письма. Так все это трогательно, непереносимо – и очень тяжело от того, что ей приходится переживать из-за Женьки. Меня это тоже не отпускает, но скорее вспышками: иду, например, в школу за Лёнькой мимо Атриума, и вдруг пронзает – а вот здесь мы с Женькой кофе пили, на первом этаже, и какая она была в тот день ослепительная. И так то и дело. Да, этот внезапный поворот руля, миг невнимательности капитана – самое мучительное, что у нас есть. Ох как я ее понимаю про дом без книг – я так долго без них обходилась в своей жизни на полноге, оставляя на случайных квартирах, а потом и из Крыма отдав в библиотеки, так самонадеянно верила, что электронных книг мне хватит, что теперь принялась наверстывать, то разыскивая книжку из своего детства, то уже не зная, куда их ставить. С походом пока все непонятно, но твоя мысль про нас с Лёнькой вдвоем в походе меня очень растрогала. Людям с тревожными расстройствами только так, да. А то, может, к Немуре съездить в Крымскую обсерваторию. Ее зовут Нелли Евгеньевна Орлова, между прочим. Только странна и печальна будет эта поездка, да! И ты, видно, забыл, что мы и так все время с Лёнькой вдвоем, нам нужны живые люди. Долго вы еще в Хорватии пробудете? А я ношу ее колечко с кораллом. Другие у меня теряются, ломаются.

– Да, я забыл, какой ты топограф, и вспоминать не согласен, поскольку в моем понимании ты настоящий миклуха, хотя и пятничный. А вот про то, что вдвоем и где люди, где они – это да. Как ты можешь помнить весь астрономический период Немуры? Ты все же невозможный птолемей языка и коперник памяти. Отправил письмишко знакомому чиновнику в лесном департаменте Индии – с примерным описанием дома и окрестностей, где хотел бы жить. Пора уже, похоже, начинать обустраивать это как реальность. Ну еще год-другой, а там уже и окошко чтобы зажглось. Ты знаешь, что россиянам начали с этого года давать пятилетние визы в Индию? А там, глядишь, и совсем отменят, может быть. Собираем посылку, что положить?

– О видел бы ты мои мучения про Немуру: подпругин? чресседельский? – ты бы уж понял, сколько гордости в звуке этого, как ты говоришь, астрономического периода для меня слилось. К зиме? Даже не знаю – может быть, теплую куртку, из старой он вырос, и ботинки хорошо бы – в Москве зимние по восемь тысяч. Но что-то, наверно, будем покупать уже сейчас – в кроссовках и сейчас холодно, так что только если совсем-совсем теплое. Смотри, что нашла. Около 250 лет назад магараджа Джодхпура приказал срубить деревья кхеджаджи, чтобы расчистить место для прокладки дороги, ведущей через деревню. Вишнуиты оказали сопротивление приказу, поскольку при рубке деревьев кхеджаджи гибли места обитания гарн. И обнимали деревья, не давая рубить. Движение возглавила Мата Амрит Деви; она и трое ее дочерей первыми поплатились за это жизнью. Вместе с ними погибли еще 363 мужчины и женщины, обнимая кхеджаджи. В память о них лесной департамент Индии в 1978 году посадил 363 деревца кхеджаджи.

– Да, так и мы обнимаем наши деревья внутри себя. Пытался Лёньке позвонить в скайпе, потом он мне, потом я – так и не связались. Что-то мне грустно эти дни. Храбрюсь и маюсь, храбрюсь и маюсь…

– Мне и самой невесело, Взро, как-то все не так и не туда, и наполнила я уже эту пустоту под завязку буквами, но пустота остается. Держись, кораблик, сам свой штурман, сам свой капитан. У тебя скоро Индия, а у меня и ее не будет.