Улыбка Шакти

#55. Чат

– У тебя там Тая, удобно ли?

– Она в Москве давно. Мы разошлись, уж не знаю, насовсем ли на этот раз. У тебя есть немного времени сейчас? Хотел кое-что показать тебе.

– Я на 307-й странице из 340.

– И я – в жизни. И строчки плывут.

– Не балуйся, у тебя еще много страниц. А у меня история Казанского театра и Искусство советского плаката. А у тебя олени, слоны и тейям, а ты жалуешься… Иди супчику поешь, ты сильно осунулся.

– Я казанский сирота в ханты-мансийской вселенной.

– Ты Вишну, ты Брахма, ты солнечный свет.

– О леденчики твои, летят во тьме, моргают и слезятся… Я тебе на почту отправил. Только ты мне все же побыстрей напиши, а то я и так волнуюсь.

– Разорвал сердце. И светло так, и невыносимо. Безотносительно нас, всего на свете. И относительно нас – тоже.

– Как же я рад тебе. Ведь все так непредсказуемо, а вдруг ты так обожглась бы… Ладно, о другом, а то я взволнован. Смотрел вчера в интернете о возможности купить слоненка в Индии. Нет, никак нельзя. Черт его знает, как жить дальше. Мы сейчас с мамой в какой-то глухомани, похожей на маленький поселок 90-х между Керчью и Феодосией, называется Крит. Море штормит, пляж крохотный, галька и камни.

– Я так люблю это место у Саши Соколова, где – та ли? та? – ой, пошла перечесть это место и зачиталась. Я, когда рядом была с тобой, все боялась, что самозванка. Но ведь это оттого, что у тебя всегда открыто это: а вдруг за поворотом? а вдруг не та?

– Ты боялась, да, я тебе не гожусь, говорила, но мы-то знали.

– Знаешь, когда ты с Таей – от неизвестности еще мучительней. Другое дело, что я тебе могу предложить… А внутри все равно ведь есть оленек, который ножкой топает, поэтому я стараюсь читать все это… по-родственному. Мне так бессовестно хорошо с тобой – когда мы видимся, разговариваем. Да, так бессовестно легко, интересно, единственно возможно…. Но не могу я, понимаешь, не могу сейчас ни-че-го. Все годы, что без тебя, – ничего не помню, не летит душа, а одно утро наше вспомню – и озарено все. Любое! Как легко, как ладно было… как певче! Да, вот это, пожалуй, главное ведь. И ничем не заменишь, не подменишь… Ну вот, я опять в слезах вся. А я же давно не умею. Знаешь, я бы не выжила, если б не Лёнька. Не уцелела бы. И так странно – если б не Лёнька, может и не было бы этого всего – с нами. Всего этого неправильного.

– Да, я не могу это произносить.

– Но так и есть ведь. И поневоле приходится тебя временами ненавидеть. Шучу, шучу. Нет у меня к тебе ничего этого. И не было никогда. Обида – да. И та уж прошла. Но я приняла это, поняла, что по-другому ты был бы не ты. Раньше не могла этого понять, принять. Так что, бедный мой барбослый, не могу я тебе сказать: не надо ничего, у тебя есть я. Потому что вроде как нет у тебя никакой меня. Но как бы и есть, да – и это, может, мешает тебе тоже. Теперь мне надо поплакать немножко. А то я экран не вижу. Как же все это чудовищно, то, что происходит с нами, и прекрасно, да, только мы так могли умудриться. Но все равно – тебе ехать в Индию, без меня, так что опять тебе вставать утром, пить кофе с сигаретой, и думать, думать… Но и одному – не дело. Тебе надо, чтоб было для кого хвост пушить. Просто последнее время тебе с каким-то покореженным эго дают. Но у тебя и самого эго будь здоров – так что, может, тебе чего объяснить хотят. Но мне твое будь-здоров-эго всегда было дорого. А им – свое, вот в чем беда. Или пусть бы уже близкое тебе эго…