Улыбка Шакти

#21. Панхаликаджи

Ждали гостей. Продумал маршрут, чтобы показать им нетуристическую Индию, которую любил и знал. Долго готовились. Поскольку предполагал этот проект ежегодным. Обустроили с Таей кампус во дворе нашего дома в Харнай, у самой кромки океана. Купили столы, стулья, посуду, и бесконечно что-то везли из города – вплоть до туалетной бумаги и разных мелочей, привычных для людей, особенно тех, кто окажется впервые в Индии, да еще и в таком отъявленно нетуристическом краю. Добыл газовый баллон, что оказалось непросто, писал письма, ездил в город на приемы. В единственной деревенской гостинице благоустраивал номера – стены красили, постельное белье закупали, чинили сантехнику. Даже горячую воду в один из номеров провел – для самых нежных. Хотя вода хорошо прогревается солнцем и во второй половине дня уже теплая. Заодно и у себя решили поставить электрический преобразователь холодной воды в горячую. Две недели сантехник, живший в нашей деревне, шел к нам. День за днем находясь в пути, уже на подходе, вот-вот. Чтобы установить купленный нами прибор. А когда пришел, нам нужно было отлучиться, вернулись через пару часов. Сияя, он сказал, что обнаружил фабричную ошибку в устройстве: нагретая вода шла из душа, а надо, чтобы разделялась на два крана – с холодной и горячей, не смешиваясь, как это принято в Индии. Разобрал, переделал, и вот – теперь можно мыться по-человечески: из ведра черпаком.

Нарядили наш кампус, повесили индийский флаг, все было готово. Оставалось найти помощника из местных. С английским языком, а это в деревне днем с огнем. Познакомился на рыбном рынке с Зубаиром. Безбородый худощавый мусульманин лет тридцати. С тихим голосом, печально-внимательными глазами и деликатно услужливой пластикой. Прекрасный английский. И мягкий многослойный мир за, казалось бы, амбивалентной поверхностью. Мягкий, несколько женственный даже, но не очевидный, с осторожной подсветкой изнутри. Работал он на рынке водовозом, привозя на грузовике дважды на дню цистерны с водой на рыбный рынок. С напарником, на которого работал, имея за это лишь кров в городке, еду и копейки на дешевое курево. А труд был нелегким, почти весь день стоять на жаре, разливая воду для рыбаков и их кораблей. Жил в Мумбаи, отправился пару лет назад на заработки в Эмираты, вернулся – ни жены, ни дочери, ни квартиры. Иногда навещает дочь, когда бывшая позволяет. Посидели за чаем с ним, договорились. Да, мистер, сказал он, вставая, все сделаем, а денег не надо, не ради них. Тем не менее я их ему подкидывал, хотя он и уворачивался, но я всякий раз находил попутные ненавязчивые поводы.

Пришло время ехать в аэропорт встречать группу. Накануне поздним вечером к нам на веранду поднялся радостно возбужденный Есван и сказал, что только что по телевиденью выступал Нарендра Моди: все денежные купюры достоинством пятьсот и тысяча рупий с этого часа становятся недействительны. Чему ж ты радуешься, папа, сказал я, слегка холодея, поскольку днем раньше поменял всю нашу валюту на месяцы вперед и получил именно этими купюрами. Борьба с теневым капиталом, рассмеялся Есван, давно пора!

Ночь была нелегкой. В Мумбаи предстояло еще, встретив группу, поменять их деньги, рассчитанные на все наше двухнедельное путешествие – с отелями, переездами, едой и прочим. Банки и обменные лавки закрыты. И будут в ближайшие дни, а скорее, недели. Лежал, глядя в окно на океан, который в эти дни светился водорослями. Таким необычайно сильным свеченьем, и особенно на пенных гребнях длинных пологих волн, что казалось, там, в глубине, давно уже нежно-зеленый день, а земля лишь пещерная тень его. Тая тихонько лежала рядом, держа меня за руку. Так и уснула. Просыпаясь, трогая – здесь ли, сплю ли. Я притворялся. Она догадывалась. И, вздохнув, засыпала. Обычно у нее уходило не больше минуты на это, в отличие от меня со всем списком моих кораблей.

В аэропорт мы поехали с Зубаиром на двух машинах, чтобы к вечеру привезти гостей. Тая осталась – немного еще прибраться и приготовить ужин на всех. Ревновала меня к Зубаиру, хотя ни за что не призналась бы. И опускала его изощренно и всячески, когда мы с ней оставались наедине, а при нем – молчаливо, но уж всем своим видом. Со временем договорившись до того, что он гей и у нас с ним любовь, потому и уединяемся часто. У него, говорит, все на лице написано… на твоем, кстати, тоже.

Зубаир был не первым и не последним в этом ряду, куда попадали почти все, к кому я проявлял, как ей казалось, особую расположенность. Не говоря о женщинах, тут и в расположенности нужды не было. И если в первом случае для нее это была спокойная и как бы вскользь, но последовательная работа по унижению жертвы в моих глазах, то во втором – просто рвала отношенья. Приходилось латать на лету. И хорошо, если еще в пределах видимости. А то оглянуться не успеешь, а уже собрала вещи и поминай как звали. Чудом ее находил на полпути к исчезновенью на полустанках и перронах. Чутьем и чудом. Прижавшись друг к другу у края утраты.

Конечно, не только в ревности дело – вроде ни ей не свойственной прежде, ни мне. На совести этого чувства была лишь малая доля наших разрывов, да и те не оттуда росли. И не в чужести. Сцепившейся с близостью. И не в любви, думал я временами, переводя дыханье. Как и она. Впрочем, не зная, с чем сравнивать – этого опыта не было у обоих.

Ранним утром встречал нашу группу в аэропорту. Пока они ожидали в кафе, мы с Зубаиром искали, где поменять деньги. Конечно, все было закрыто. Повсюду рыскали мутные менялы, почуявшие свой час. То и дело отводя в сторону то меня, то его, сменяя друг друга. Те еще лица. У одного из них, особо навязчивого, был стянутый в ниточку глаз и исполосованное шрамами лицо. Шли часы. То, что сулили менялы, ополовинивало курс. Или предлагали по курсу, но теми купюрами, которые уже были недействительными. В какой-то момент, почти отчаявшись, но все же выторговав немного, я согласился, решив обменять треть денег по низкому и треть на эти «мусорные» купюры, которые все же оставалась надежда как-то потом поменять на новые. Пойдем, сказали они, машина ждет. Я искал взглядом Зубаира, но кто-то из этих менял его предусмотрительно увел, чтобы нас разделить.

Машина оказалась микроавтобусом с тонированными стеклами. Девять человек: трое впереди, трое сзади, и я посередине, зажатый с двух сторон двумя тяжеловесами. Вскоре свернули с дороги в какие-то безысходные переулки и подворотни. Вынул телефон – выключен, батарея села. Взять деньги и вышвырнуть меня на ходу живого, а проще мертвого – ничего стоило. Глядя на них. Особенно на тех, кто сидел по сторонам от меня, я б уместился у каждого из них за пазухой. Наконец, тот, с ниточным глазом, сидевший впереди, обернулся: покажи деньги. Не бойся, только проверим купюры. Ладно, думаю, чего уж тут, или-или. Даю ему пачку евро, листает, лицом ко мне. Одну из купюр незаметным движением стравливает вниз, под себя, и прикрывает ее, усаживаясь поудобней. Ты ошибся, друг, говорю ему спокойно, и замечаю, что неожиданно для себя уже держу его за ухо, сдавливая с подкрутом. А другой рукой вынимаю из-под него эту сотку и возвращаю ему: продолжай. И как-то притихли все, переглянувшись. Кое-что изменилось. Возвращает мне деньги. Меняем по договоренному курсу. Выехав на дорогу, хотят меня высадить. Говорю, чтоб вернули, где взяли. Выдохнул в аэропорту.

Приехали к вечеру, усталые, Тая накормила всех, еще посидели за столом у океана, и разошлись отсыпаться – утром лодка на остров.

Встал пораньше – сбегать на рынок, докупить, чего не доставало на завтрак для группы – хлеб из пекарни, дохи, эту чудесную домашнюю простоквашу, манговый джем со здешней плантации, что-то еще… Иду, думаю: на несколько дней денег хватит, а что дальше? И что делать с этим денежным мешком мусора, который не обменять нигде? То есть можно, но крохотные суммы с недельным лимитом. И только для индийцев, иностранцы оказались тут совсем не предусмотрены. Длинные очереди в банки начнут выстраиваться в ближайшие дни по всей Индии. И вот иду я утренней нашей деревенской улочкой, на каждом шагу меня окликают – знакомые и незнакомые: Серджи, Серджи, беда не беда, давай нам эти старые деньги, мы понемногу будем менять тебе на новые. И я давал – поначалу знакомым, а потом и всем подряд, даже не запоминая кому. Меняли, и в лавках денег не брали с меня, давали в кредит. И на рынке. И за жилье – ни в отеле, ни в доме. Когда-нибудь вернешь, Серджи, жизнь долгая. Простые люди. Сами без денег, с детьми, большими семьями. Есть не на что, и при этом делили поровну эту ничтожную сумму обмена: половину для семьи, другую для меня. За тридевять земель. Настолько родные, свои, что нигде это так не чувствовал…

Прошло несколько дней, проведенных в нашей рыбацкой деревне Харнай, и мы отправились с друзьями в Панхаликаджи. Приехав, присели в тени под манговым деревом с лангурами в кроне, я немного рассказал об этих пещерах и предложил им самостоятельно их осмотреть, поскольку место это непростое и у каждого может сложиться свой рисунок. Заблудиться тут нельзя, пещеры вытянуты вдоль тропы у подножья холма, справа заводь, но осторожно – там крокодилы. Встретимся через два часа у главного пещерного храма, это примерно посередине тропы. А мы пока с Таей и Зубаиром перенесем туда все, что взяли для нашего пикника.

Все разошлись, мы переносили кульки и коробки с еще горячей едой. С холма спустился местный парнишка, краевед-любитель, которого я знал по прежним нашим приездам. Сказал, что в нескольких километрах отсюда есть еще одна пещера, о которой никто не знает, он мог бы показать дорогу. С ним вдвоем и поехали на его мотоцикле.

Пещера была с несколькими залами, барельефами и множеством фигур – индуистских, буддийских и джайнских. Особо чудесен был двухметровый Ганеша с добродушной улыбкой и озорными глазами, глядящими из двухтысячелетней дали, ладони его покоились на огромном пузе. Я снял небольшое видео, захватив и округу, в которой покоилась тишь и забвение, и поспешили вернуться.

Зубаир стоял у маленькой заколоченной пещерки, вокруг никого не было. Я не раз пытался разглядеть сквозь щели – что ж там внутри, в этой единственно запертой пещере с навешенной дверью и детским замком. Зубаир говорит: хочешь, откроем? Только глянем и навесим замок, как и было. Вот, я и инструмент у водителя взял. Ладно, говорю, если быстро – давай попробуем. Сняли замок, вошли, водим фонариками – маленькая каморка, а в ней – господи! – как зал ожидания: сидят, стоят, лежат во тьме, вплотную и вразброс – боги, звери, люди. Три религии – фигуры, обломки, фрагменты: рука одного тянется к плечу другой. Ступня. Пол-лица. Лакшми, черепаха, Нанди… А в углу – молодой Будда, отрок, глядящий на Ханумана… Еще один Будда, постарше, без головы, прижавшийся к Шиве…

Вышли. В глаза хлынул свет, мир покачивался. Знаешь, говорю, среди этих фигур есть такие, которые бы сделали честь любому музею мира. Наверно, это в семидесятых, когда приехала ученая комиссия, собрали разбросанное по округе и сложили сюда на время. Надо поскорее закрыть и навесить замок. Да, сейчас, говорит он, и еще раз заходит в пещерку, и выносит того юного Будду, ставит на землю. А за ним Ханумана, который первым за дверью лежал. Стоим, смотрим. На прислоненных друг к другу Будду и Ханумана. Тишь, солнце садится за манговыми деревьями… Давай, говорит, возьмем этих двоих. Есть у меня человек в Мумбаи, связан с коллекционерами. Думал, он шутит. И в тон ему: не испытывай карму, не расхлебаем. Да что ты, говорит, наоборот – получим деньги, откроем бесплатные столовые для бедных или больницу. Тут они все равно во тьме свалены, столько лет уж. Голоса близились, группа возвращалась по тропе. Ладно, говорю, не понимая, кто это говорит, продолжая смотреть на эти две прислоненные друг к другу фигуры, уже погружаемые Зубаиром в рюкзак. Едва успели навесить замок.