Улыбка Шакти

Бледноликий рослый тодда, пишет Киндерзлей, как привидение древнего римлянина или грека, с гордым профилем, важно драпируясь в белую льняную тогу, глядит на индуса с благосклонным презрением быка, взирающего задумчиво на черную жабу. И дальше, про обряды погребения: «Тодды сжигают своих покойников вместе с любимыми буйволами; муллу-курумбы хоронят их под водой; эруллары привязывают их к верхушке дерев».

Сэлливан, в течение тридцати лет управлявший этим краем, очень проникся к тоддам, защищал их, но это потом, а поначалу снарядил большую экспедицию на их поиски – с армией сипаев, боевыми слонами, собаками, пони и даже, как пишут, сотнями охотничьих гепардов, тогда еще обитавших в Индии. «Везли подарки: тоддам оружие, которого они никогда не употребляют, а курумбам – праздничные тюрбаны, которых те отродясь не надевали. Все было как следует. Везли палатки и инструменты, врачей и лекарства, быков на убиение и туземных арестантов для удобрения земли там, где приходится рисковать жизнью и терять людей, взрывая скалы». Вели их баддаги – слуги тоддов, одновременно выполнявшие роль посредников между ними и злыми карликами муллу-курумбами, с которыми тодды напрямую не сообщались. Дорога, по которой их вели баддаги, исчезла навеки. На все вопросы баддаги делали вид, что ничего не понимают. Наконец они взошли в те края, где жили тодды.

Очевидец пишет: «Мы чувствовали себя осязательно среди окружающего нас теплого, мягкого, как пух, тумана, что доказывали наши насквозь промокшие платья. На расстоянии полушага люди стали друг у друга пропадать на глазах: до того облако было густо, а затем люди, как и части окружающей нас панорамы, начали быстро прыгать перед нами, то появляясь, то снова исчезая в этой мокрой и словно освещенной бенгальским огнем голубоватой атмосфере».

И мы с Таей в эти дни чувствовали себя осязательно в теплом, мягком, как пух, времени. И друг в друге. А на окраине нашей деревни стояла маленькая лавка с кустарной продукцией племен: дикий мед, ягодные и разные диковинные варенья, травы, сделанные вручную шампуни, мыло и всякая всячина, ну и ремесленные поделки. Лавка была всегда безлюдна, за ней уже начинались джунгли, молодая женщина в одежде племени ирула сидела на крыльце, глядя на Голубые горы, или в медленном танце часами переставляла баночки на полках. Тая задумала новое платье, купила ткань и ходила в деревню к портнихе на примерки, рисуя вместе с ней выкройки, смеясь, воодушевляясь по ходу и плача над результатом. Распарывали и начинали сначала. К вечеру она возвращалась, прихватив в деревне еды и фруктов, или мы шли в едальню к пиратам. И вечер на нашей веранде в саду: тишь, звезды, шорох пробирающихся зверей. А на столе душистая папайя, и виноград, и красные бананы, и разломленные рубиновые гранаты с местных деревьев, и любовь, любовь – до проступающих к утру голубых гор. А когда не оставалось на это сил, просто засыпали, но и во сне ладони находили друг друга и жили своей детской запретной жизнью. Ранним утром я шел на кухоньку, находившуюся во флигеле, в углу спал Пушкин, я тихо, чтоб его не будить, варил кофе, мы садились с Таей на нашей большой веранде на расстоянии друг от друга, пока очертания мира не проступали для жизни. А потом ехали с Вики куда-нибудь поколесить или шли к озерцу.

Между тем очевидец настаивал, что «тодды положительно похожи на богов, как их представляли древние греки. Из нескольких сот молодцов этого племени я еще не видал ни одного ниже 6 ¼ футов ростом. Они сложены великолепно, и черты лица у них чисто классические… прибавьте верные, блестящие, густые волосы, обрезанные в кружок низко на лбу, над бровями, а за ушами падающие на спину тяжелыми массами кудрей, и вы получите некоторое представление об их красоте. Усы и бороды их, которые они никогда не стригут, такого же цвета. Большие, карие, иногда темно-серые и даже синие глаза смотрят на вас глубоким, нежным, почти женским взглядом… улыбка кроткая и веселая, как бы младенческая в своем выражении. Рот, даже у дряхлых стариков, украшен крепкими, целыми, часто великолепными зубами. Цвет лица светлее северных канарезцев. Одеваются они все одинаково: род римской белой тоги из полотна, с одним концом, закинутым сперва под правую руку, а затем – назад, за левое плечо. В руках посох с фантастическими на нем вырезками… Когда я узнал его мистическое назначение и веру владельцев в его магическую силу, этот маленький, в два с половиной фута длины бамбук смущал меня не раз… Но я не смею, не имею права, видав неоднократно то, что я видел, отрицать справедливость такого их заявления и веры».

Нет, ты послушай, что говорит европейцу старик из племени тодда: наше солнце – не ваше солнце. И тот гадает, уж не в астрономическом ли смысле? Оба хороши, а? Признаться, я и себе это мог бы сказать – тому, кем был еще не так давно. Я знаю, кивает Тая, застилая постель. Ох уж это ее «я знаю» – на все, о чем бы я ни. Где ж я остановился? «Поскольку тодды первыми поселились на этих холмах, другие племена, пришедшие позже, платили им дань: несколько горстей зерен с каждого обрабатываемого участка от баддаг, несколько штук железных изделий, необходимых для постройки домов и домашнего обихода от хоттов, коренья, ягоды и плоды от курумбов».

Слышишь? Поскольку желанье поселилось первым на наших холмах, другие чувства, пришедшие позже, платили им дань: несколько горстей немоты – от несовместимости, несколько игл в сердце – от обид, и коренья, ягоды и плоды от любви. Я знаю, говорит она, не отрываясь от экрана телефона и все ж улыбнувшись. Но, говорю, тодды не только сами никакого оружия не носят, а даже не сохранили о нем ни малейшего воспоминания. Не держат при себе ни ножа в защиту от диких зверей, ни даже собаки для ночной охраны. У тебя, говорит, есть нож на поясе. Да, и подарила мне его ты, я помню, я тебе еще денежку символическую дал, но не очень, кажется, помогло. И насчет воспоминаний, похоже, тоже не про нас. Да, говорит, ни малейшего. Переписывается там с подружками в фейсбуке. Может, с той буряткой-знахаркой из Читы. Или с тем мастером-деревянщиком в Бали. Ладно. Вот пишут, что эти племена – последние остатки доисторических рас аборигенов Южной Индии. Но если о других племенах кое-что известно, то о тоддах – почти ничего. Судя по древним могилам да некоторым развалинам храмов и капищ, у тоддов было нечто вроде письма, как продолжает тот же очевидец, «какие-то знаки вроде гвоздеобразных записей у древних персов. Но чем бы тодды ни были в далеком прошлом, теперь они совсем патриархальный народ, вся жизнь коего сосредоточена на его священных буйволах. Из этого многие писавшие о тоддах заключили, что они поклоняются буйволам, как богам, то есть проповедуют зоолатрию. Но это не так. Сколько нам известно, их религия имеет характер гораздо более возвышенный, нежели простое и грубое поклонение животным».

Недавно ездили с Прабой землю смотреть, которую он прикупил в Карнатаке рядом с заповедником, – если понравится, можем войти в долю, он и дом построит для нас. Едет впереди на мотоцикле, а мы за ним на джипе с Вики. Нет, неинтересное место, лысые нерослые холмы, пустошь. Ну вот же, суетится Праба у пересохшей лужи, сюда слоны ходят, вот следы. Да, говорю, полугодовой давности. Вернулись. Тая красуется в новом платьице, справила все-таки. Встанет под рододендроном, перейдет к бугенвиллии, где игуана живет, я их фотографирую, Пушкин вышел из кухни, застенчиво улыбаясь, большой палец показывает, но так, чтобы она не видела. Фотогенична она, чертовка, это да. Хотя и странно – настоящая красота, она ведь в движении и вряд ли ловится стоп-кадром. Может, и ошибаюсь. Квантовое создание, невозможно одновременно вычислить координату ее и импульс. Чем дольше вместе, тем меньше. Путешествовала с подругами по Камчатке – медведи, костры, вулканы, корабли, морские котики. Накануне мы разошлись – как обычно, насовсем. Она отправилась на Камчатку, я в Киев, куда пригласили на фестиваль. Вдруг звонит, летит ко мне, через Беларусь. Номер у меня был какой-то неожиданно роскошный в загородном коттедже. Ванна в форме замысловатого эллипса, сосны в окне, тишь. И вот лежим мы этой ванне в холмах пены, и больше ничего нет в мире, не создано. Лежим и смотрим в глаза. И чувство такое, что это мгновенье миллионы лет готовилось, чтобы сейчас сбыться. Две головы напротив друг друга, белая пена, тающая, долго-долго, а в промоинах, как с высоты на землю смотреть, проступающее тело – ее, мое. Потом они придут в движение, сблизятся, эти тела, будут менять медленные ландшафты, образовывая их собой, странствовать, умирать на краю и рождаться заново – все теми же неузнанными, все эти годы… А две головы будут по-прежнему неотрывно смотреть друг на друга в нетающей пене, пока тела не обессилят. Я люблю тебя, я хочу с тобой жить, жить, жить, всегда, еле слышно скажет она, когда выбирались на сушу. Все эти годы…

Вот сжатое показание из статистического сочинения о них полковника Торнтона. Первыми на скатах гор за чертой водопада встречаются эруллары. Они живут в настоящих земляных норах и питаются кореньями. Теперь, с приходом англичан, они стали менее дики. Живут группами от трех до четырех семейств, их насчитывают около тысячи душ. Над ними живут курумбы. Эти разделяются на две ветви: а) просто курумбы, живущие в землянках, которые образуют деревушки и б) муллу-курумбы, отвратительного вида и необычайно малого роста люди, которые живут в настоящих гнездах на деревьях и похожи более на обезьян, нежели на человеческие существа. Они говорят на языке, напоминающем щебетание птиц и горловые звуки обезьян, хотя у них изредка и встречаются слова из многих древних диалектов дравидской Индии. Численность тоже не превышает тысячи.

Вдруг вспомнилось Шереметьево: возвращаюсь из Индии, ранее утро, снег, паспортный контроль, пограничник, не глядя на меня, берет мой украинский паспорт, спрашивает: цель визита? Я: а какой у нас сегодня ассортимент? Он медленно поднимает взгляд: стою перед ним, лохматый, в легкой белой рубахе, расстегнутой до живота, с наброшенным поверх одеяльцем лоскутно-веселого окраса. Он: с деловым?

Тодды, называемые также тоддуварами. Эти, пишет полковник Торнтон, разделяются на два большие класса. Первый из них, известен под названием террали; принадлежащие к нему тодды посвящены служению буйволам, приговорены к вечному безбрачию и совершают какие-то непонятные обряды, тщательно скрываемые от посторонних. Второй класс – кутты, простые смертные. В этом небольшом племени мы насчитали семьсот человек, и, судя по их показанию, численность никогда не превышала этой цифры. Тодды не употребляют никакого оружия, кроме короткой тросточки из бамбука, которая никогда не покидает их правой руки. Старания многих лет узнать что-нибудь об их прошлом, о языке и религии, остались вполне безуспешными. Это самое таинственное племя из всех народов Индии.

За год до этой поездки Тая, узнав, что у меня дочь погибла, прилетела ко мне из Севильи. Я ждал ее, но не для того, чтобы поддержала, мне было не себя – маму нельзя было в эти дни оставлять одну. Грех сказать, но хотел ее приезда лишь для того, чтоб вернуть нас – связь уже месяц как была прервана. Ключ от своей квартиры дала мне Гудрун, давняя знакомая, уехавшая на неделю в Австрию. Тае казалось, что мне нужно выговориться, чтобы стало легче. Спрашивала, рассказывал, от этих сеансов становилось еще тяжелей, но старался, чтобы она этого не почувствовала. Плохо было все, криво, муторно. Не мог я с ней говорить о Женьке, слова пятились. Но и то, на что я надеялся, было бедово: падали – то в судорожную близость, то в глухоту отчуждения. А надо всем этим – от края до края – лицо Женьки, и я не мог поднять к ней глаза. Чудовищно все это, что бы мы ни делали – и в глухоте, и в близости, и в этих мучительных разговорах. Чудовищно и ничтожно рядом с тем, куда не мог поднять взгляд. И вообще – любые движения жизни и ее ужимки рядом со смертью. И хуже всего – я сам себе. Несколько месяцев спустя я неосторожно вспомнил эту встречу и то, о чем тогда она не догадывалась. Отшатнулась от неожиданности, надолго.