Сафьяновая шкатулка

Было время, когда молодые девушки и парни Гарихача приходили сюда тайком от сельчан, а спустя какое-то время эти тайные свидания заканчивались либо свадьбой, либо горькими слезами. Теперь, когда в селе появилась библиотека, а в двух верстах работал лесопильный завод и визжали пилорамы, вокруг которых вертелись те же гарихачские парни и девушки, только иного поколения, словом, когда появилось много других мест для встреч, к Нерсесову роднику по старой памяти продолжали изредка заглядывать разве что гарихачские старики, как к свидетелю счастливых дней их молодости, в конце концов обернувшихся черт знает чем!.. А молодежь, в основном парни, собирались тут по большим праздникам, чтобы зарезать барана и побаловаться шашлыком, крепчайшей тутовкой и кислым, как уксус, вином домашнего изготовления, которое даже на спор невозможно выпить, чтобы при этом не передернуться всем телом.

Поэтому для тех, кто жаждет посидеть часок, другой в тихом одиночестве, Нерсесов родник был самым подходящим местом. Аваг тоже любил время от времени среди дня свернуть к роднику и посидеть с полчасика, пока мысль о том, что там, в колхозе, возможно, без него все летит прахом, не погонит его отсюда прочь. Сейчас, после неудавшейся драки с Арустамом, самый раз было посидеть возле родника и поразмышлять о судьбах мира сего. Он отставил палку в сторону, туда же — шапку, опустился на колени перед каменной чашей, ребром ладони осторожно, чтобы не замутить воду, отвел соринки в сторону, потом обеими руками уперся в края чаши и припал губами к воде, хотя пить ему совсем не хотелось: вода в чаше была столь заманчиво прозрачной, чистой, что не пригубить ее было бы грешно!

Напившись, Аваг тыльной стороной ладони утер губы, удовлетворенно крякнул, потом выпрямился, сел на траву и со вздохом произнес слова, которых вы нигде больше не услышите, кроме как в Гарихаче и только от настоящего гарихачца, когда он чем-то несказанно доволен:

— Ара, ну когда хорошо, то хорошо! Разве когда хорошо, язык повернется сказать, что плохо?

Что в данном случае имел в виду Аваг Саруханян, вероятно, он и сам не смог бы толком объяснить. Родник — это хорошо или плохо? Зеленая травка вокруг родника — это хорошо или плохо? Доброе пожелание, вырезанное на камне, — это хорошо или плохо? А звон ручейка, бегущего по камешкам, — это хорошо или плохо? А стрекот сороки в гуще листвы, а белое облачко на голубом небе, а тишина, разлившаяся вокруг?.. Э, да мало ли хорошего в этом мире! Тот, кто создал его, должно быть, знал толк в делах — бог там или еще кто. Знать-то знал, но в одном он все же дал промашку, старый дурень, — людей совсем уж ни к чему было создавать. Это было зря сделано. И то сказать, наверно, он думал, так будет лучше. Уж это всегда так получается: делаешь что-то, думаешь, доброе дело делаешь, а вот, оказывается, вышла обида — то ли не поняли тебя, то ли не захотели понять, и вот Аваг Саруханян плохой человек, Аваг Саруханян негодяй, сволочь и всякое такое! Нет, у этого бога, или как его там, неладно получилось с людьми. Должно быть, он хорошенько не пораскинул мозгами, прежде чем взяться за дело. Вот и получилось: он создал дерево и человека — и человек рубит дерево. Он создал птицу и человека — и человек убивает птицу! Он создал человека и оленя или там косулю — и человек берет ружье и убивает оленя и косулю. И веры в человека не осталось на земле. Вот смотрю на этот камень, вроде хорошие слова написаны, а что за человек написал, может, какой-нибудь демагог — писать-то писал, а сам небось каждый день гадил своему ближнему! А Арустам, сукин сын, все-таки порвал акт! Ничего, новый нетрудно составить. Скажу Арташесу… А что Арташес сделает — улыбнется, скажет, не нарочно же загнал свиней в свеклу… Добрый он, Арташес, или прикидывается добрым — небось встретит джейраненка, рука не дрогнет пристрелить… на шашлык, значит. А туда же, в человека из народа играет, чтобы, значит, гарихачцы говорили ему: клянусь солнцем над твоей головой. Приятно, как же! Я бы тоже хотел, чтобы мне говорили такие слова…

Размышления Авага в этом месте были прерваны звуками чьих-то шагов. «На этой проклятой земле и отдохнуть полчаса спокойно нельзя!» — сердито подумал Аваг. Он приподнялся на локте и стал ждать. На всякий случай он придвинул к себе кизиловую палку: а ну как это опять Арустам решил поговорить начистоту?

Но это оказался не Арустам.

— Арташес?

— Я тебя уже целый час ищу, — отозвался Арташес, поднимаясь к роднику.

— Ты только из района?

— Нет, был уже дома.

— Ну что, отказали?

Председатель кивнул, то ли отвечая на вопрос, то ли запоздало здороваясь. Он опустился на колени и жадно припал к роднику. Напившись, поднялся, сел и сказал, как бы оправдываясь:

— Кислого мацуну наелся, теперь умираю, пить хочу. — И, зачерпнув пригоршню воды, ополоснул лицо, вытерся носовым платком. — Жарко… Ну что нового в селе?

— Село на месте, — сказал Аваг, — и ничего нового не случилось.

— А ты что это весь в пыли? Упал?

— Нет, с этим сукиным сыном поспорил.

— С каким сукиным сыном?

— С Арустамом.

— Подрались, что ли?

— Пустил, каналья, свиней на свеклу, я составил акт, а он и полез драться да еще акт порвал.

Арташес нахмурился.

— Ну, наверно, свиньи сами полезли в свеклу, не Арустам же погнал.

— Какая разница?

Он действительна не видел разницы — этому и поражался Арташес. Объяснять эту разницу не имело смысла, Авага интересовал результат, а не причина.

— Ну, положим, разница все-таки есть.

Аваг с сожалением посмотрел на него.

— Эх, Арташес, Арташес… Много ты воли дал людям, совсем, значит, распустил. И чего добился? Думаешь, они тебе спасибо скажут?

Это был не первый случай, когда Аваг укорял его в том, что он распустил людей. Уж очень по-своему он понимал, что значит дисциплина. Арташес обычно отмалчивался, думая, что в Аваге говорит в общем-то по-человечески понятное уязвленное самолюбие: был первым, стал вторым человеком в селе. Он бы и сейчас промолчал, но сегодня, после разговора с районными начальниками, он был несколько взвинчен.

— Если заслужу, — может, и скажут. А насчет того, чтобы я их распустил, — это еще как сказать. Ты уже дважды пробовал держать их в кулаке, и ничего путного из этого не получилось. И не могло получиться, когда люди трудятся за страх, они не могут трудиться за совесть. Они все забыли и помнят лишь то, что ты обкладывал их матом при каждом удобном случае, не считаясь с тем, кто перед тобой — женщина, мужчина или старик с седой головой. Власть была в твоих руках, и люди боялись тебя: ты на них кричал, они отвечали тебе ненавистью, а страдал от этого колхоз и те же колхозники.

— Не говори, Арташес, если бы на тебя так же нажимали…

— Если бы и нажимали, я бы так не поступал.

Аваг неожиданно ухмыльнулся.

— Ты наивен, Арташес, очень наивен. Ты умеешь сам себя обманывать так, что иной раз зависть берет!

— Можешь завидовать на здоровье.

Арташес поднялся, отряхнул брюки.

— Ты так и не ответил, Арташес, о чем у вас был разговор в районе?

— Я же сказал: отказали. Будем проводить воду своими силами.

Аваг посмотрел на него так, словно тот спорол несусветную ересь.

— Ладно, я пойду, — сказал Арташес.

— А как с Арустамом быть?

— С Арустамом? Напиши новый акт и на этот раз сам порви… Так будет лучше. _____

Вечером следующего дня Арташес созвал правление и поставил на обсуждение свое предложение: продать десять старых коров и на вырученные деньги провести воду в село.

— Кому продать? — спросил один из членов правления.

— Вчера, когда я был в районе, встретил Хачияна Симона, у него там с мясопоставками не ладится.

Хачиян Симон был председателем колхоза села Дзорашен, что в двадцати километрах от Гарихача. Это в основном зерновое хозяйство, и довольно крепкое, но минувшей зимой там был большой падеж скота, и теперь Симону приходилось выкручиваться с поставками.

— А кто позволит нам продавать коров? — спросил Аваг Саруханян. — Дело-то незаконное, Арташес. Ты хочешь всех нас под суд подвести, да, Арташес?

— Зачем всех? Если кто и пойдет под суд, то я один, — усмехнулся Арташес.

— Как будто нам от этого легче станет… — усомнился гарихачский счетовод Грачик Аветисян.

— Не будем раньше времени паниковать. Думаю, что до суда не дойдет, поругают малость и на том кончат, там ведь люди сидят, понимают наши нужды. Поставим вопрос на общем собрании колхозников. А пока давайте думать.

Члены правления задумались. Боязно, конечно, продавать на сторону коров, пусть даже и старых. Но ведь зима не за горами, опять будет снег по грудь, люди по такому снегу опять будут ходить к Нерсесову роднику и таскать воду на собственном горбу, и уж конечно если на общем собрании сказать, что есть реальная возможность провести воду в Гарихач, то Голосовать будут обеими руками.

— Нет, Арташес, я против, — снова подал голос Аваг Саруханян. — Я против, братец.

Арташес не стал спрашивать о причине: она и так ясна.

— Еще кто против?

Никто больше не был против, но один воздержался. Это был счетовод Грачик Аветисян, верный страж финансового порядка в Гарихаче.

— Я посмотрю, что решит общее собрание, — сказал он, отводя взгляд от Арташеса и сам не знай, что председатель сейчас даже рад, что счетовод воздержался от голосования: значит, осторожен с деньгами.

Арташес согласно кивнул ему и объявил, что на будущей неделе созовет общее собрание, а до этого каждый член правления, только что проголосовавший, должен разъяснить колхозникам, что к чему.

Составили протокол заседания и разошлись.

На улице было довольно светло. Полная луна, похожая на хорошо начищенный серебряный рубль, висела над долиной, осветив голубовато-молочным сиянием склоны гор и видимый отсюда край леса; на дне долины отчетливо виднелась извилистая серебряная лента реки. Арташес шел и думал о том, что по меньшей мере трое из шести членов правления могли бы сейчас идти вместе с ним, им как раз было по пути, но они почему-то предпочли сделать большой крюк… Выйдя из канцелярии, все шестеро вполголоса, торопливо попрощались между собой и разошлись в разные стороны, как если бы сообща, но помимо своей воли совершили нечто некрасивое и теперь стыдились или боялись смотреть в глаза друг другу… Не странно ли? Аваг Саруханян по крайней мере прямо сказал то, что думает: дело незаконное, я против. А остальные почему молчали? О господи, да намного ли изменилась природа человека за последние десять тысяч лет? Менялись общественные формации, стирались с лица земли целые страны, на их месте появлялись другие, одна техническая и культурная революция сменялась другой, а он, сердечный, остался таким же, каким явился на свет божий, как комар в куске янтаря, разве что ума немного прибавилось, изворотливей он стал в житейской буре, не каждый порыв ветра собьет его с ног…

— Арташес, постой… — послышался голос за спиной. Это был Аваг Саруханян.

Арташес замедлил шаги.

Некоторое время они шли молча, затем Аваг, как бы между прочим, спросил:

— Ты сейчас о чем думаешь, Арташес?

— Так, ни о чем…

Аваг не засмеялся.