Офисная война

ГЛАВА 30

Эдоардо

Гецци Брамбилла сошёл с ума.

Другого объяснения нет.

Мне понадобилась целая вечность, чтобы избавиться от псевдовечеринки, которую он устроил после того, как сбросил бомбу, думая, что делает мне одолжение, в окружении людей, которые одной рукой обнимали меня, а другой хотели бы вонзить мне под рёбра нож, как в лучших цезарианских традициях.

Во время всего этого Камилла ускользнула. Четверть часа назад.

И теперь широкими шагами я направляюсь к нашему кабинету, надеясь, что она всё ещё где-то в здании.

— Камилла! — Я распахиваю дверь на бегу.

Кабинет пуст. Я изучаю интерьер в поисках подсказок. Её парка висит на вешалке, поэтому я исключаю возможность того, что она сбежала. На моей стороне стола, однако, стоит одинокая биоразлагаемая чашка с логотипом кафетерия на первом этаже. Должно быть, Камилла взяла его для меня перед встречей.

Беру маленький стаканчик и пробую кофе. Холодный.

Насколько может быть более наглядно?

«Твою мать».

Я снова выхожу в коридор, гадая, где она спряталась. На этаже есть только один туалет, который всегда занят, когда она убегает на перерыв. Должно быть, Камилла прячется там.

Я подхожу к двери, но она заперта.

— Камилла, я знаю, что ты там, открой! Чёрт возьми, позволь мне объяснить!

Вопреки всему, дверь открывается.

Только из щели высовывается не она.

— Знаешь, но статистика утверждает, что подобные фразы ухудшают спор, особенно если у тебя было много времени на объяснения, прежде чем всё открылось.

— Ты говоришь на основе опыта лучшей подруги? Уйди с дороги.

— Твоё запугивающее поведение ничего тебе не даст. За исключением таких вещей, как место в совете директоров. Кстати, поздравляю!

— Трудно продолжать разговор с тобой и в то же время удержаться от оскорбления, мамочка Барби, поэтому я попрошу тебя в последний раз: уйди с дороги.

— Иди, Беа, — шепчет Камилла из туалета.

Женщина пригвождает меня телепатической угрозой, после чего распахивает дверь и легонько толкает в плечо, прежде чем направится к своему унылому маленькому чулану, который ей втюхали в качестве кабинета.

— Камилла?

Я открываю дверь в предбанник — симпатичную комнату, окружённую декоративными растениями, мебелью где-то между классической и современной, и мягким креслом из ротанга в углу.

Мне требуется мгновение, чтобы найти её. Она стоит ко мне спиной, у раковины, намереваясь освежить лицо.

— Хочешь получить мои поздравления? Только их не хватает для завершения альбома с наклейками «Первоклассный мудак». Поздравляю! — Она с силой вытягивает бумажное полотенце из автомата, вытирает пальцы и бросает его в мусорное ведро. — И счастливого продолжения в одиночестве. Я попрошу о переводе.

— Перевод? — настораживаюсь я. — Куда?

— В архив, в секретариат, в домоуправление, в компанию по очистке и борьбе с грызунами… Меня устроит всё, только не там, где я сейчас.

Дерьмо. Это хуже, чем ожидалось.

— Камилла, всё не так плохо, как ты думаешь.

— Вау, хорошо, что ты здесь, чтобы объяснить, насколько ошибаюсь, иначе как бы я вообще заметила? — усмехается она, отворачиваясь от меня.

Прислонившись к квадратной раковине, она чертовски красива. Но больше всего меня поражает разочарование на её лице.

— Ты права, я ошибся, — осторожно признаю я.

— Да! Да, ты ошибся! Прошлой ночью, у меня дома. Вопрос: «О чём ты хочешь со мной поговорить?». Ответ: «Я буду твоим боссом!»

— Я шёл к этому поэтапно. Объявление не было запланировано на сегодня. Я не знал, что Дамиано собирается обнародовать.

— Это всё улучшает, Зорци. Я поздравляю тебя. Ты обманул меня, заставив доверять и болеть за тебя! Поздравляю, ты прекрасный пример того, как итальянский ученик превзошёл свою бывшую учительницу англичанку. А теперь уходи, мне нужно обновить резюме.

«Гадство». Она права? Неужели я обращался с ней так же, как когда-то Лекси, из-за чего потом страдал годами? Может, и так. Возможно, я и правда заставил бы сучку, которая меня поимела, гордиться мной, вызвав у меня самое большое сожаление в жизни.

— Камилла, это не то, что ты думаешь…

— Предлагаю тебе записаться на курс Беа о том, какие фразы говорить, когда кто-то злиться. Сейчас у тебя получается не очень.

— Ты права. Я должен был тебе сказать. Чёрт, я хотел сделать это вчера у тебя дома, но… — Я запускаю пальцы в волосы, чтобы снять напряжение, которое копилось с тех пор, как увидел, как она выбежала из зала заседаний. «Скажи ей, блядь!» — Мне было страшно.

Брови Камиллы устремляются к линии роста волос на лбу.

— Я боялся потерять тебя, — уточняю я, с вырывающимся из-под контроля сердцем.

— Это не имеет значения. Моя религия — я не встречаюсь с начальством. Я бы не стала заигрывать с ДГБ, даже если бы он был человеческой версией тебя, и то же самое касается мистера Невидимки.

— Я надеюсь на это! — вырывается у меня.

— Поэтому ты автоматически исключил себя из моего радара.

Эта перспектива заставляет меня потерять почву под ногами.

— Хочешь закрыть? Даже не предоставив мне право последнего слова?

— Окей. — Камилла скрещивает руки на груди. — Говори.

Я осторожно приближаюсь к ней. Поднимаю её лицо ладонями к своему.

Я ничего не говорю. Только созерцаю её губы, раскрасневшиеся щёки, блестящие яростью глаза, погружаясь в исключительную связь между нами, когда весь остальной мир исчезает.

— Ты молчишь.

— Посмотри на меня, — умоляю я, — и сама реши, является ли то, что сейчас между тобой и мной, выдумкой или нет.

— Ты патологический лжец, — издевается она.

Но её решимость, скрытая под фасадом чистого презрения, колеблется. Камилла хочет мне верить. Я просто должен дать ей вескую причину для этого.

— Ты права, я солгал тебе о повышении. Но я больше ничего от тебя не скрывал. Я больше не хочу воевать с тобой, а ты не должна воевать со мной.

— Разумеется! Тебе это больше не нужно, я буду в твоём подчинении, как ты и хотел, Зорци!

— Я не твой фактический начальник.

— Ты в совете правления, это всё равно что так.

— Только по организационным вопросам. Внутри офиса, в повседневной работе мы будем равны. Я обещаю тебе. Я не хочу, чтобы мы разрушили то, что у нас есть…

Камилла издаёт возмущённый звук.

— А что у нас есть? Восемнадцать лет и в карманах иллюзия, что снятие трусиков друг с друга означает нечто большее? Мы весело провели несколько дней, это было мило… конец истории.

— Не говори «мило». Это грёбаное оскорбление. Венеция была самым настоящим, что происходило со мной за последние десять лет.

— Венеция была перемирием. Знаешь, в чём фишка перемирия? У него есть срок действия.

Я стискиваю зубы.

— Тогда давай превратим его в прочный договор о союзе.

Камилла скептически морщится.

— О чём бы ты хотел договориться, чего у тебя ещё нет?

— Разве это не очевидно? — Я ласкаю её лицо пальцами. — Я хочу, чтобы мы оба оставались там, где мы есть.

— В этом туалете?

— В нашем фальшиво-экологичном кабинете, полусупер организованном, полусвалке.

— Ты становишься членом совета, а тебе даже не дают ни одного углового гигантского офиса?

— Я отказался. Я внушил ДГБ, что мой сегодняшний кабинет удобнее для управления командой. Я не хочу уходить и не хочу, чтобы уходила ты. — Прижимаюсь лбом к её лбу, пьянея от мятно-ванильного аромата. — Пожалуйста, хоть раз послушайся меня. Мы найдём новый баланс, и ты останешься с нашими командами. Ты им нужна. Ты не можешь оставить их со мной наедине, ты же знаешь, что они застрелятся.

Камилла растягивает губы в мимолётную саркастическую улыбку.

— Подтверждаю.

— Мы снова найдём равновесие. — Воспользовавшись её нерешительностью, я наклоняю голову и касаюсь её губ своими. Дыхание Камиллы — это концентрация разочарования. — Эй, это намёк в пользу сомнения, который я вижу там внизу?

— Нет, это «убей меня, но я не могу тебе поверить».

— Конечно, можешь. — Я закрываю глаза и прижимаюсь губами к её губам. Я знаю, что она неравнодушна к этому. К нашим поцелуям, к тому, как мы стоим, когда наши тела притягиваются друг к другу. К тому, что мы разделили против нашей воли, и к тому, что мы подарили по собственной воле. И если это поможет заставить её остаться, я поставлю на карту всё.

Интересно, чувствует ли Камилла насколько я принадлежу ей?

— Ты проклятие, — слабо протестует она. — Так нечестно…

Я провожу дорожку поцелуев от её рта к щекам, к уху.

— Может быть, нечестно, но ты пробуждаешь во мне самое лучшее, так что это не может быть неправильным. И я больше не причиню тебе вреда. Обещаю.

Не знаю, верит ли она мне.

Но моя самая большая ошибка в том, что в это верю я.