Это было на фронте

15

Как ни старалась зима удержать свои позиции, как ни яростно крутила она метелями, забивая сугробами каждую щель, каждую впадину израненной земли, в конце концов силы ее иссякли, и она, огрызаясь и фыркая промозглой кашицей из дождя и снега, уступила, не в силах больше сдерживать победного шествия тепла и света. Долгожданная весна наступила. В траншеях и ровиках еще стояла холодная мутная вода, а на брустверах, на скатах высот уже зазеленела молодая трава. Бледно-зеленые, хрупкие ростки и побеги робко показывались из земли, осматривались, как бы прикидывая — не рано ли, но, ободренные ласковыми лучами солнца, осмелев, торопились друг перед другом влиться в неудержимый поток обновленной жизни.

К полудню в защищенных от ветра местах стало припекать по-настоящему, и солдаты, лежа во время перекура в орудийных ровиках, блаженно щурились под лучами солнца, впитывали в себя тепло и свет, выгоняли простуду и застарелый запах сырых, продымленных землянок. В небе, то лихо пикируя, то серебряными точками взмывая вверх, без устали звенели и резвились жаворонки. От нагретой земли поднимался дрожащий пар, и если лежа смотреть через него, то предметы становились расплывчатыми и тоже дрожащими. Несколько таких погожих деньков, и метели, пронзительные холодные ветры покажутся уже далеким прошлым, как будто всегда так грело солнце, всегда звенели жаворонки.

Запылили подсохшие дороги в тылу — верный признак, что к фронту, к передовой подвозят кое-что такое. И люди заговорили о скором наступлении, ждали его.

Наступление… Это слово, как воздух, проникает всюду, несмотря на строжайшую тайну в штабах, где оно рождается. Сотнями невидимых каналов доходит оно, это слово, до рядового бойца. То водитель, который привез продовольствие, видел в перелеске скопление наших танков; то письмоносец узнал случайно, что в штаб дивизии был доставлен пакет с тяжелыми сургучными печатями; то лицо большого начальника, недавно проверявшего подразделения, всем показалось многозначительным. И вот уже всем известно, что наступление будет. И чем дольше идет подготовка, тем нетерпеливее ожидается наступление.

Но у врага свои планы и свои надежды. С наступлением ясной погоды наглеет фашистская авиация. А вскоре дали о себе знать вражеские снайперы. Они дерзко подбирались к передовым позициям, укрываясь в зазеленевших кустарниках. В соседних пехотных полках с этим злом вели борьбу тем же оружием: наши стрелки выходили на поединок с немецкими. У артиллеристов дела обстояли хуже. На наблюдательных пунктах работать стало трудно. Во второй батарее был убит разведчик и выведена из строя стереотруба. В третьей батарее пуля разбила буссоль. На НП командира дивизиона была пробита рация.

Костромин попросил командира соседнего пехотного полка, и тот откомандировал к нему в дивизион двух молодых снайперов. Они прибыли вечером, почистили и проверили свои винтовки с оптическими прицелами, ознакомились с местностью по карте, а перед рассветом в сопровождении разведчиков отправились на опасный промысел. Вечером они вернулись радостные, сияющие. Немецкого снайпера им удалось убить в тот момент, когда он сделал выстрел по нарочно выставленной на НП негодной стереотрубе.

Артиллеристы от души поздравляли удачливых стрелков-пехотинцев. Сержант Крючков произнес даже по этому случаю довольно цветистую речь. Восхваляя взаимодействие различных родов войск, он несколько раз упомянул «царицу полей» и «бога войны», причем в конце, дабы пехотинцы не возгордились, намекнул все же на превосходство артиллерии.

Но радость оказалась преждевременной. Немецкий стрелок так скоро поплатился жизнью только потому, что привык к безнаказанности на этом участке переднего края. Его коллеги стали вести себя хитрее и осторожнее. И все последующие дни не принесли успеха дружкам-пехотинцам. На пятый день они не вернулись вечером, как обычно. Разведчики, высланные командиром дивизиона узнать, в чем дело, не доходя до того места, где должны были находиться наши стрелки, повстречали одного из них. Он шел, согнувшись под тяжестью ноши: нес на спине тяжело раненного товарища и две винтовки, свою и его.

Вражеский снайпер, опытный волк, перехитрил их.

Костромин и Беловодская дожидались возвращения разведчиков. Когда они прибыли и осторожно положили на траву раненого бойца, Беловодская нагнулась над ним, пощупала пульс.

— В землянку, быстро! — отрывисто приказала она.

Бойцы, подняв за углы плащ-палатку, на которой неподвижно лежал раненый, внесли его в землянку первой батареи. Здесь, кроме дневального у входа, никого не было. Шла раздача ужина, и солдаты предпочитали есть на вольном воздухе, у орудий.

Раненый был без сознания. При свете коптилки входное отверстие пули выглядело невинно: темно-красное пятнышко на груди, у левого соска, немного запекшейся крови — и все. Но Беловодская, не отрывая руки от пульса бойца, поморщилась. Раненого осторожно перевернули вниз лицом. Гимнастерка на спине была сухой, без единого пятнышка: пуля застряла внутри.

— Странно, — проговорил капитан, который стоял рядом. — Так бывает, когда пуля на излете, а ведь тут — прицельный выстрел…

Беловодская нащупала в левом кармане гимнастерки бойца что-то твердое. Металлический портсигар. На его хромированной поверхности, почти в центре, светилась пробоина. Все стало ясно.

Беловодская тихо сказала:

— Сейчас пулю достать не смогу.

Стараясь прощупать пульс раненого и глядя куда-то в угол, она добавила еще тише:

— Да это и бесполезно.

Боец, не приходя в сознание, умер в тот момент, когда она делала ему укол.

Беловодская медленно поднялась с колен, вялым движением опустила руку со шприцем. С иглы свисла янтарная капля, помедлив, сорвалась и, сверкнув, упала на пол.

— Умер? — спросил осиротевший напарник, и голос его дрогнул. В каждой руке он держал по винтовке с оптическим прицелом. Сказал хрипло: — Неделю есть-пить не буду, а выслежу гадюку!

Разведчики, стоявшие поодаль, сочувственно смотрели на осиротевшего снайпера.

Капитан коротко распорядился, и все ушли, унеся с собой умершего.

— Товарищ боец, — окликнул капитан дружка погибшего, который уходил последним, — оставьте винтовки здесь, поужинайте и идите отдыхать. До моего распоряжения на «охоту» не выходить.

— А как же… — начал было боец, но капитан оборвал его:

— Вам понятно?

— Слушаюсь.

Капитан взглянул на него, сказал мягко:

— Горячиться в вашем деле нельзя. Отдохни, успокойся. А мы тебе напарника добудем.

Боец ушел. Капитан присел на скамейку, закурил и задумался. Легко сказать: «добудем». Опять просить помощи в соседних полках? Там самим снайперы нужны до зарезу. Но и нельзя оставлять в постоянном напряжении наблюдательные пункты. Именно теперь, когда наблюдения и разведку надо усилить.

Придется все-таки просить — может, даже штаб дивизии. Дивизион сформирован недавно, и нет вины в том, что не подготовили снайперов своими силами. Без того дел много, да и кто бы их стал обучать? Никто из офицеров не знает этого дела…

Капитан вздрогнул от лязга винтовочного затвора. Оглянулся. Только теперь увидел, что, кроме него, в землянке была Беловодская. Она сидела в углу на табуретке и осматривала снайперскую винтовку, оставленную бойцом. Капитан не заметил, вернулась ли она или не выходила вместе со всеми.

Почувствовав на себе взгляд Костромина, Беловодская подняла глаза. Не выпуская из рук винтовки, как бы продолжая уже начатый разговор, спросила:

— А что, если мне попробовать, товарищ капитан?

— Что попробовать?

— Выследить того молодчика.

Капитан даже не удивился. Потом, когда до него, наконец, дошел смысл ее слов, он, подавив раздражение, проговорил:

— Если бы вы сказали это в другое, более подходящее время, я принял бы ваши слова за шутку.

— Да, для шуток время неподходящее, — поспешно согласилась она.

— Нет, что вы говорите? — невесело усмехнулся капитан. — Врач вдруг возьмет винтовку и пойдет охотиться на снайперов. — Он не удержался, добавил: — Не на ворон, а на снайперов!

Беловодская чуть побледнела. Она встала, осторожно поставила винтовку в угол.

Глядя в глаза Костромину, сказала:

— Извините, но мне показалось, что именно теперь я могла бы помочь вам. В пехотном полку я служила в снайперском подразделении. — Откинув назад висевшую через плечо санитарную сумку, она проговорила быстро: — И ворон на моем счету нет. Зато есть девятнадцать гитлеровцев, из них четыре снайпера…

Капитан согнал со своего лица удивление, досаду и любопытство — все сразу. Сказал спокойно, почти с безразличием:

— Я не знал этого. Ваше личное дело осталось в санбате.

Он бросил недокуренную, потухшую папиросу в пустую консервную банку.

Беловодская села на скамейку, спросила настойчиво:

— Так разрешите, товарищ капитан?

— Нет, конечно.

— Почему?

— Хотя бы потому, что я не имею на это права. Если с вами что-нибудь случится, что тогда?

Тягостное чувство, которое Костромин пережил при виде умиравшего солдата, охватило его с новой силой. Он сказал устало:

— Оставим этот разговор, Юлия Андреевна. Вы должны понять, что это невозможно.

— Да, я поняла, — заговорила Беловодская с горечью. — Теперь всюду порядок. А тогда, перед зачислением в полк, спросили только, нет ли шоферов и трактористов. Другими профессиями не интересовались. И получилось неплохо… Ведь я стала медиком в мирное время, а теперь: «Смерть немецким оккупантам!», кажется, ясно? На моем счету девятнадцать фашистов, а может быть, было бы сто… Разве это меньше, чем труд врача?

Она сделала паузу, вздохнула. Продолжала спокойней:

— Гораздо позже моя студенческая зачетная книжка попала старшине. Он отнес ее комиссару. Присвоили медицинское звание. И вот служу. — Она спросила неожиданно: — Вот вы… хотели бы вы сейчас работать инженером-строителем?

— Как это? Где?

— Где — неважно. На Урале, в Сибири.

— На Урале и в Сибири теперь строят заводы, — задумчиво проговорил Костромин. — Там выполняют срочные заказы для фронта. И люди там, видимо, едят и спят меньше нашего…

Костромин помедлил, спросил неуверенно:

— Юлия Андреевна… Могу я вам сказать откровенно?

— Да?

— Так вот. — Он встретил ее ожидающий внимательный взгляд. Проговорил решительно: — Вам не следовало уходить из медсанбата. Ну, что тут за работа, в санчасти? А там… Вы могли бы, видимо, стать хирургом. Вот мое мнение.

— Спасибо за откровенность.

Она вздохнула, встала с лавки.

— Разрешите идти, товарищ капитан?

— Да, пожалуйста.

Когда она, опустив плечи, пошла к двери, Костромин подумал о том, что, может быть, лучше было бы высказать свое мнение в другой раз.

Через несколько минут Костромин прошел мимо дневального, сидевшего на крыше землянки. Вечер был темный, тихий. С запада надвигалась туча. Ветра еще не было, но уже тянуло влагой и запахом свежих огурцов. Из темноты, от орудий, доносилось позвякивание котелков, приглушенные голоса солдат.

Костромин пошел в караульное помещение.