Это было на фронте

30

Плох тот командир, который не имеет авторитета у своих подчиненных и постоянно внушает им, что он незаменим, что без него все пойдет к черту. Как ни странно на первый взгляд, но чем меньше подразделение будет чувствовать в бою потерю своего командира, тем, значит, лучше был командир. И если капитану Костромину во время затишья на фронте действительно удалось что-то сделать, то люди сумеют сражаться и без него.

И его дивизион сражался. На огневых позициях орудийные номера вели огонь в таком темпе, что на стволы орудий приходилось набрасывать мокрые мешки, — для охлаждения. Бойцы с залитыми потом, закопченными лицами в каком-то исступлении посылали снаряд за снарядом. Командиры и телефонисты охрипли от команд. Не было времени глотнуть из фляги воды, свернуть папиросу. Казалось, что большего напряжения уже не выдержат ни люди, ни металл орудий.

При отражении танковых атак сказалось удачное расположение батарей: первая и третья были выдвинуты вперед, вторая — чуть сзади. На танки обрушивался огонь с трех сторон, и орудия не мешали друг другу. Прямо через позиции дивизиона танки так и не прошли. Только обойдя фланги, несколько танков вышли в тылы, где напоролись на артполк.

После неудачных танковых атак немцы обрушили ураганный артиллерийский огонь и на огневые позиции дивизиона. Вражеские батареи, видимо, стреляли по карте, без пристрелки. Их огонь был настолько плотным, что наши орудия не имели никакой возможности сменить позиции.

Заместитель по политчасти Шестаков сидел в это время в ровике рядом с телефонистом на правом фланге третьей батареи. Отсюда ему было видно и вторую батарею. Вокруг рвались снаряды, свистели осколки. Командир третьей батареи выскочил из ровика, намереваясь перебежать в ход сообщения, но тут же упал, вскочил с залитым кровью лицом — осколок разворотил ему щеку, упал опять; Юлия Андреевна стащила его в траншею, стала делать перевязку.

За все время боя это были самые страшные, напряженные минуты. Наши батареи прекратили огонь, и бойцы отсиживались в укрытиях. Шестаков видел и чувствовал, что вести огонь невозможно, и вместе с тем понимал — надо. Не поднимая головы из ровика, он дышал в спину согнувшемуся в три погибели телефонисту и мучительно, до боли в затылке, думал. Что предпринять? — только этот вопрос старался решить Шестаков, но одновременно внутренним взором он видел и хотел постичь многое другое.

Сколько раз и телефонисту и другим бойцам он говорил о храбрости, о мужестве. Тогда не было огня. Сейчас он, как и телефонист, беспомощен, не может высунуть головы из ровика. А может, все-таки высунуть? Встать во весь рост, закричать, чтоб вели огонь?.. Рядом грохнуло. Крупные комья земли обрушились в ровик. Шестаков, не стряхивая землю, ответил сам себе: «Нет, не то!» Никто даже не увидит и не услышит его. В ответственный момент поднять пехоту в атаку — это да. Там имеет смысл подняться в рост, крикнуть «Ура!». Здесь — другое. А что же? Что надо делать здесь?

Вражеский огонь не ослабевал, и наши батареи продолжали молчать. Шестаков все-таки приподнял голову из ровика. В просветы между разрывами, выворачивавшими землю, он увидел третью батарею, вторую. Еще раз окинул взглядом позиции справа налево. Чувство, похожее на радость открытия, охватило его: «Да нет же, нет! Не везде вражеский огонь одинаково плотен. Можно стрелять побатарейно, повзводно».

Шестаков взял у телефониста трубку, приказал первому взводу второй батареи вести огонь. Дождавшись первых выстрелов, велел телефонисту следовать за собой и побежал по боковой траншее. Пробежав метров сорок, Шестаков остановился. Здесь траншея проходила по бугру с редкими кустами крушины. Теперь с возвышения видны были все три батареи.

«Свой собственный командный пункт», — подумал Шестаков и приказал по телефону командирам батарей слушать его команду.

То, что вражеская артиллерия не покрывала огнем равномерно всего фронта дивизиона, меняло дело. Когда вражеский огонь особенно усиливался на левом фланге, он, как правило, ослабевал на правом или в середине. Шестаков поочередно приказывал командирам батарей и взводов вести огонь: там, где нельзя было высунуть носа, люди отсиживались в глубоких ровиках и боковых укрытиях возле орудий, но зато те батареи, где «можно было дышать», работали за всех.

— Ничего, ничего — кричал Шестаков в телефонную трубку командирам батарей, — это даже на пользу, такая очередность — орудия остывать успевают!

Гимнастерка Алексея Ивановича была измята и перепачкана глиной, тяжелая кобура сбилась назад, фуражка, тоже в глине, съехала на затылок. И все же никогда, за все время пребывания в армии, он не чувствовал себя так, по-настоящему военным. Он приказывал командирам батарей и знал, что его приказы нужны, что они необходимы, потому что только он видит все три батареи и только он может руководить их стрельбой в зависимости от того, как пульсирует и перемещается вражеский артогонь. До этого, наладив доставку снарядов, Шестаков лишь наблюдал за боем: непосредственно у орудий были командиры батарей, и они знали, что делать. Тогда у Шестакова было лишь право приказывать. Теперь он командовал в силу, необходимости и так, как требовал бой.

После того как прекратилась связь с наблюдательным пунктом командира дивизиона, Шестаков послал двух связистов исправлять линию, но один боец был убит сразу же, другой приполз обратно раненый.

По траншее подбежал командир взвода управления, спросил:

— Разрешите послать еще связистов?

Шестаков высунулся из ровика, примыкавшего к траншее, увидел вокруг черные столбы дыма, почувствовал на лице горячие упругие толчки воздуха, сказал:

— Нет. Обождите… — И одновременно подумал о Костромине: «Эх, голубчик!..»

В это время в общем грохоте обозначилась брешь: вторая батарея прекратила огонь.

— Комбата-два! — крикнул Шестаков телефонисту.

— Связи нет.

— А черт!..

Связь с батареями была до сих пор надежной — провод тянулся по дну траншеи, но на этот раз, очевидно, было прямое попадание. Устранить разрыв — дело нескольких минут, но Шестаков не стал дожидаться и по ходу сообщения побежал во вторую батарею.

Комбат-два сидел у телефона и кричал в трубку. Вражеские снаряды здесь рвались редко.

— Почему замолчали?! — крикнул Шестаков, переведя дух.

— А куда стрелять? — также крикнул комбат.

— Как куда? По подавленным целям, чередуйте!

Командир батареи подал команду. Четыре орудия почти одновременно дернулись, выбросив тусклые языки пламени. Не успели стволы вернуться после отката в прежнее положение, как заряжающие вновь загнали снаряды.

— Темп, темп давайте! Без моей команды огня не прекращать! — властно крикнул Шестаков и по траншее бросился назад, в третью батарею.

Сзади Шестакова кто-то догонял. Он обернулся и увидел Крючкова и с ним еще двух бойцов.

— Вы куда?

— В ваше распоряжение, товарищ старший лейтенант, — доложил Крючков.

— Почему?

— По техническим причинам: орудие подбито, а вакансии пока, слава богу, нет.

— Хорошо. На подноску снарядов.

Подноска снарядов при таком бешеном темпе огня имела первостепенное значение. Ящики со снарядами были рассредоточены в котлованах позади орудий из-за опасения взрывов от прямых попаданий. Согнувшись, обливаясь потом, бойцы сновали по узким траншеям с тяжелыми ящиками на спине.

Когда Шестаков вернулся на свое прежнее место, телефонист уже исправил местную связь. Комбат-один доложил, что разбито орудие, и спросил, нет ли связи с НП.

— Нет, — сказал Шестаков. — Пока нет. Чередуйте огонь по старым целям. Не снижайте темпа. У нас пока жарко, переждем.

Поблизости рвануло. Дымом и пылью заволокло ровик. Шестаков нагнулся еще ниже, высыпал землю из-за ворота. Дым рассеивался, стало видно мелькавших по траншее солдат с ящиками на спине. Вот пробежали Крючков и пожилой заряжающий из его расчета, и Тонкорунов…

— Ну? — спросил Шестаков телефониста, который с остервенением кричал в трубку.

— Ничего. Не отвечают.

«Эх, голубчик!..»

По ходу сообщения подошла Юлия Андреевна.

— Алексей Иванович, тут раненых перевязала. Разрешите пробираться на НП?

— Что?!

— Разрешите пробираться?..

Опять рядом грохнуло. Шестаков с силой надавил на плечо Юлии Андреевны, так что она упала на колени.

Когда разрывы чуть отдалились, он сказал:

— Нет. На НП вы не пойдете. Когда стихнет, пойдут санитары.

— Но ведь…

— Нет! — повторил Шестаков и отвернулся.

В это время вражеский огонь стал ослабевать. Шлепнули запоздалые снаряды, раз-другой, и совсем стихло.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант? — спросила Беловодская.

Шестаков хотел опять сказать «нет», но живо представил себе Костромина, Громова, телефониста…

— Да, — сказал он. — Одну минуту…

Он схватил телефонную трубку.

— Командир взвода управления? Ко мне двух связистов! И захватите с собой санитара, — сказал он Беловодской, но, подняв голову, увидел, что Юлии Андреевны нет. Она, пригнувшись, уже бежала вдоль телефонного провода, в сторону НП. Шестаков хотел закричать, чтоб она вернулась, но тугая волна от близкого разрыва снаряда швырнула его на дно ровика. Он вскочил, огляделся. Немцы били опять почти по всему фронту дивизиона, и Шестаков не мог даже сразу понять, где было «затишье» и какая наша батарея еще ведет огонь. Кто-то кубарем скатился в ровик, прямо на телефониста. Шестаков увидел Крючкова.

— Товарищ старший лейтенант, куда же вы ее одну? Ведь женщина… Разрешите сопровождать?

Шестаков несколько секунд смотрел на Крючкова, не понимая, потом сказал:

— Разрешаю, сержант Крючков.

Крючков вымахнул из ровика, пригибаясь до земли, побежал. С размаху плюхнулся в свежую дымящую воронку, вскочил, добежал до следующей воронки. Все заволокло дымом.

Минут десять стоял сплошной грохот. Затем вражеская артиллерия перенесла огонь дальше, в тыл. Шестаков огляделся. Ближайшее от него орудие было подбито. Без щита, оно лежало почти на боку. Остальные орудия стояли в своих ровиках.

«Так, — подумал Шестаков, — немцы полагают — нам крышка. Сейчас мы покажем, что это не так!»

— Вызови командиров батарей, — сказал он телефонисту, который одной рукой выгребал землю из-за ворота гимнастерки, а другой прижимал трубку к уху.

— Командиры батарей слушают.

— Распределить пристрелянные цели по взводам, зарядить орудия и доложить, — приказал Шестаков.

Когда все три батареи доложили о готовности, Шестаков скомандовал:

— Наводчикам взяться за шнуры! — И, выждав несколько секунд, крикнул: — Огонь!

Залп дивизиона. Десять орудий выстрелили почти одновременно.

— Хорошо! Теперь темп, темп давайте! И ждите танковой атаки.

Но танковой атаки не последовало. Неожиданно немецкая артиллерия умолкла, а немного позже командир дивизии передал по рации приказ прекратить огонь.

«Вот так!» — вздохнул Шестаков, вылез из ровика и, затянув ремень на две дырочки и тщательно разогнав складки на гимнастерке, пошел осматривать батареи.