Уроборос

Глава 2

…и открываю от яркого света! Мелькание цветов как в калейдоскопе, в ушах звон…я чувствую, как мое тело что-то держит в воздухе, не могу сфокусироваться…

— Af hverju er hann ekki að gráta[1]?

Среди шума мой мозг вычленил какую-то фразу на незнакомом языке. Я и подумать не мог, что в наших неотложках работают иностранцы. Приложило меня знатно, судя по тому, что кроме цветных бликов видеть ничего не могу. Может наркоз вкололи, и это его действие?

— Brjóstagjöf, frú[2].

Да, точно наркоз, надели маску и что-то вливают. Сознание начало мутнеть, глаза закрываются…Может еще поживу?

Это похоже на какую-то шутку. Младенец?! Это невозможно! Я могу понять, когда человек считает себя Наполеоном, но грудным ребенком? Не знаю, что со мной сделали, но и знать не хочу. Где мое тело, где я нахожусь?!

Ох… Не знаю, сколько прошло времени, с тех пор как я оказался здесь. Большую его часть я проводил во сне. Вскоре зрение прояснилось. Надо мной свисали какие-то корешки, таблички с узорами и пучки трав. Выше был бревенчатый потолок. Приглушенный свет исходил от тлеющих лучин и тускло мерцающих свеч, а воздух давил тяжестью закрытого помещения. Очень часто я слышал гвалт извне и разговоры на том же неизвестном языке. Некоторые слова я разбирал, будучи кузнецом и любителем ролевых баталий. Я знал некоторые фразы на датском, норвежском и исландском, но этот язык был немного другим.

Когда я проснулся в очередной раз, над колыбелью стояла… Даже не знаю, ведьма? Она не походила на страшенных киношных «баб-яг», но при этом тяжелый взгляд этих зеленых глаз, которые смотрели будто сквозь меня, немного пугал. Сложно назвать ее возраст, но ее волосы были седы, хотя лицо выглядело молодо. На ней было зеленое платье, обрамленное вышитыми узорами, в которых я увидел скандинавские руны (да я и сам такие наносил на мечи и доспехи), тонкую шею охватывали бусы и оберег с руной Беркана[3]. А у ее ног терлась огромная пушистая кошка. Целительница-повитуха? И что это означает?

Меня сбила машина, просыпаюсь младенцем в обществе скандинавской знахарки? Если это сон, то мне пора уже проснуться…Она подняла меня на руки, и я увидел, где нахожусь. Моя колыбель стояла справа от большой кровати, к резным стенам были прикреплены различное вооружение и пестрые ткани, а перед кроватью находилась деревянная ширма, через которую я увидел все остальное пространство. Мы зашли за ширму, туда, откуда слышались голоса. И оказались в большом помещении с пылающей по центру жаровней, выложенной из дикого камня, слева и справа от которой стояли длинные столы и лавки вдоль комнаты. А дальше, ближе к стенам, ютились узенькие шхонки. Неужто «медовый зал»[4]? За лавками сидело несколько десятков сплошь бородатых мужчин. Все разговоры умолкли, как только повитуха вошла в зал. С обратной стороны ширмы громоздилась еще одна высокая лавка, занятая женщинами. Мы прошли дальше и остановились посреди зала. И справа от себя я услышал голос, который первым встретил меня в этом мире. Я так и не успел увидеть ее, но голос узнал.

Если описать эту девушку одним словом, я сказал бы княгиня. Ее светлые волосы были заплетены в тяжелую косу, спадающую до лавки. Молодое лицо с прямыми чертами и легкая улыбка на губах. Справа от нее восседал мужчина. Помимо серьезных габаритов и суровой внешности он выделялся своими глазами. Льдистые, колючие, скрытые под густыми бровями, они устремились на меня и будто притягивали к себе. Мы остановились за два шага от этой пары. Ведунья положила меня перед ними на землю, прикрытую соломой, и отошла.

— Синдри, сын Стейна! Принимаешь ли ты этого ребенка в свой род? — звоном прошелся по залу голос повитухи, на незнакомом мне языке.

— Я принимаю его! Принимаю пред Богами в свой род! — прогремел мужчина и взял меня на свои руки.

Он переложил меня так, чтобы я лежал на его предплечье, свободной рукой взял бадью с водой и окропил меня ей. Потом ему подали миску с чем-то красным, и он, макнув туда палец, начертил что-то на мне.

— Ты родился храбрым, мальчик. Твои глаза не знают слез, а голос — крика. — Так пусть Боги услышат твое имя и запомнят его! Эгиль, сын Синдри! Мой сын! Мой первенец!