Афанасий Фет

По глубокому убеждению автора, «сектаторы» сознательно нападают на классическое образование: «В ожесточённых нападках на классическое образование мы видим предвзятую мысль, верно рассчитанную меру. <...> Новые сектаторы... говорят о классическом образовании не иначе как с пеной у рта, и с своей точки зрения они правы. <...> Только эта атмосфера воспитывает ту нравственную аристократию, единственно которою вправе гордиться человек — ибо делается сопричастным ей в силу доблестнейших проявлений духа, в силу любви, а не озлобления — в силу сосредоточенности, а не разбросанности и надломленности, в силу благодатного труда, а не завистливой праздности. Сколько причин неумолимой ненависти!»457

«Сектаторы — конечно, те самые «семинаристы» (то есть радикалы-разночинцы), ненавидящие гуманитарное образование именно потому, что оно является опорой государственного порядка. Фет, таким образом, был объективно на стороне Каткова. И такие взгляды вскоре победили: самый недолговечный российский школьный устав был в 1871 году заменён уставом, составленным министерством графа Дмитрия Толстого, по которому реальные гимназии упразднялись, заменяясь реальными училищами, а название «гимназия» сохранялось только за прежними классическими гимназиями. Правда, под «нравственной аристократией», которая может взять в свои руки управление и теми областями государственной и общественной жизни, к которым гимназия не готовила, потому что обладает подлинным пониманием вещей, Фет понимал не аристократию по рождению, но подобных ему самому «культурных» и патриотически настроенных правильных «новых людей» — «земледельцев», не враждебных государственной власти, но способных взять её на свои плечи. В этом смысле в статьях о классическом образовании Фет развивал положения той программы, которая была заявлена в очерках «Из деревни».

Руководствуясь этой программой, Фет пошёл во власть. В 1865 году он избрался гласным земского уездного собрания (200 десятин земли, которыми он владел, позволяли ему пройти имущественный ценз при выборах от землевладельческой курии — собственно, это и был минимум, которым должен был обладать кандидат). Через год он баллотировался на должность мирового судьи в южном участке своего Мценского уезда, для чего ему пришлось брать в Ливнах свидетельство о владении мельницей, которую оценили в 30 тысяч рублей, что в два раза превышало имущественный ценз.

Институт мировых судей был введён в рамках либеральной судебной реформы в 1864 году. Территория уезда делилась на участки (иногда участок совпадал с уездом), для каждого участка выбирался земским уездным собранием и утверждался Сенатом мировой судья на три года. Он имел все полномочия «коронного» судьи, в том числе мог назначать наказания, но судил по упрощённой процедуре: действовал единолично — без прокурора, присяжного поверенного (адвоката) и присяжных заседателей (ему полагался письмоводитель), должен был принимать прошения в любое время и решать тяжбы в тот же день.

Юрисдикции мирового судьи подлежали гражданские дела с исками на сумму не более 500 рублей, о личных обидах и оскорблениях, о восстановлении нарушенного владения; дела по обвинению в проступках, наказанием за которые могли быть выговор, штраф не выше 300 рублей, арест на срок не более трёх месяцев, заключение в тюрьму на срок не более года. При этом, гласил § 124 Устава уголовного судопроизводства 1864 года, «приговор мирового судьи считается окончательным, когда им определяются: внушение, замечание или выговор, денежное взыскание не свыше пятнадцати рублей с одного лица или арест не свыше трёх дней, и когда вознаграждение за вред или убытки не превышает тридцати рублей». При согласии сторон мировой судья мог решать также дела по искам без ограничения размера нанесённого ущерба или стоимости спорного имущества или договора. Плата за подачу прошения не взималась, какой-либо письменный документ не требовался — истец мог устно изложить суть своей претензии. Задачей введения института мировых судей было упрощение процесса судопроизводства, облегчение доступа малограмотного крестьянского населения страны к правосудию, легальной защите своих интересов и удовлетворению законных требований. В сущности, отчасти шла речь о добровольной помощи крупных землевладельцев крестьянам в решении юридических вопросов. В этом смысле и имущественная квота выглядит разумной — она делала сомнительной какую-либо личную заинтересованность мирового судьи в решении того или иного дела; выборность же уездным земским собранием, в котором присутствовали и гласные от крестьян, снижала риск избрания недостойных, не пользующихся доверием «лучших людей» уезда. Но у этого института с самого начала были спорные стороны, которые быстро проявились.

Фет избирался, как сейчас говорят, на соревновательной основе. Его соперником был бывший мировой посредник Александр Николаевич Менщиков, пользовавшийся уважением в уезде, но имевший репутацию радикала. Очевидно, Фет противостоял ему как разумный консерватор. Сам он, однако, приписывал своё решение баллотироваться неизжитому либерализму или, скорее, наивной вере в реформы и лежащие в их основе принципы: «Но ведь и я сам, не будучи радикалом, был самым наивнейшим либералом до мозга костей. Не странно ли, что, постоянно толкуя Тургеневу о том, что в деле художественной критики выеденного яйца не дам за общественный приговор, — я в то же время с простодушием ребёнка верил в общественные выборы и приговоры. Более скептический Борисов старался охладить мой либеральный пыл, уверяя, что тут никаких общественных выборов не предстоит, а что всё заранее прилажено и приказано крестьянам мировыми посредниками, и таким образом, при такой решающей массе шаров, свободная борьба невозможна». В результате «правый» Фет, произнёсший целую речь против таких попыток давления, едва не прерванную из-за публики, пытавшейся её заглушить, победил подавляющим большинством голосов (23 — «за», 9 — «против»). «...Вскорости после выборов я уехал в Москву заказать мундир и купить необходимые для судебной практики книги и бланки. <...> По утверждении выборов назначено было распорядительное заседание, и неоконченные дела бывшего земского суда розданы по четырём участковым судьям, и я получил цепь третьего мирового участка, почти в центре которого приходилась Степановка, куда я и отправился, приискав письмоводителя, более или менее знакомого с канцелярскими формальностями»458, — вспоминал Фет позднее. Можно было приступать к исполнению судебных обязанностей.

Сетовавший в своих очерках «Из деревни» на отсутствие у крестьян уважения к законам, Фет не собирался в роли мирового судьи радикально способствовать изменению существующего положения дел. Программа, которой новоиспечённый мировой собирался руководствоваться, была умеренной. Незнание законов и правил судопроизводства его не смущало — он готов был всё это освоить; сделать это было не сложнее, чем превратиться в успешного сельского хозяина, не имея до сорока лет никакого отношения к земле. Более того, ему представлялось, что именно этого и требует дух реформы, привлекая к судебной деятельности свежего человека, не погрязшего в крючкотворстве и потому способного смотреть на всякое дело не как формалист, а как здравомыслящий человек.

Фет увидел замысел реформы в том, чтобы этот здравый смысл, основанный на опыте, знание не только уголовных законов, но и законов жизни пришли на смену бюрократическому формализму в жизни всего государства, призывавшего в систему управления людей, подобных ему, — разумных, состоятельных, патриотично настроенных, серьёзно относящихся к сложившимся условиям национальной жизни и готовых исправлять и улучшать её исходя из практических соображений её процветания. Так Фет, в общем, и резюмировал свою мотивацию баллотирования на эту должность, которую исполнял десять с половиной лет: «Наглядевшись в течение шести лет на великолепные результаты единоличного управления посредников, я, принимая единоличную власть судьи, был уверен, что, помимо всех формальностей, ясно понимаю основную мысль Державного Законодателя: дать народу вместо канцелярских волокит — суд скорый, милостивый к пострадавшему, а потому самому и правый. Я понимал, что главная гарантия суда — в его гласности и постоянной возможности обжалования, что самые законы суть только компас и морская карта для ограждения кормчего от утёсов и отмелей; но что эти формальности только излишняя связь там, где кормчий и без этих пособий видит прямейший путь в пристань»459. В таком духе Фет и решил действовать на новом поприще.

Он сразу отказался от многих формальностей: например, быстро оставил попытки обращаться к крестьянам на «вы»: «В первое время не оглядевшись на занимаемом месте, я, подобно другим мировым судьям, стал говорить крестьянам на суде: вы, в подражание французским судьям... Но когда свидетельница-старуха крестьянка сказала мне: “я уж тебе два раза говорила, что была одна, а ты мне всё вы”, — я исцелился совершенно от этого приёма, даже непонятного русскому человеку»460. Фет не стремился ограничить сферу своей компетенции узкими рамками закона и в определённых случаях брался решать дела несудебные, видя в этом отличие разумного опытного человека от зашоренного, не видящего дальше служебных инструкций и уставов бюрократа. «Умница Толстой, — писал он Боткину 5 июня 1868 года, — предупреждал меня, что главная трудность в несоразмерности сил и требований нашего брата (идеалиста) с мелочностью задачи. Самый лучший чиновник тот, у кого способностей и запросов как раз хватает на насущное дело. <...> Такой судья чиновник ни за что не примет неподсудной ему жалобы крестьянина на крестьянина, хотя бы истец был видимо и безбожно ограблен. — Я постоянно в важных случаях принимаю такие жалобы, иначе отказался бы от звания судьи, уступая место чиновнику»461.

И на этом пути он часто добивался успеха. Так произошло с пожилым крестьянином, который требовал от него развести его дочь с мужем на том основании, что муж заставляет её доить корову и выполнять другие домашние и сельскохозяйственные работы, к которым дома она не привыкла. Фет не смутился тем, что формально ситуация не подлежала его юрисдикции:

«— Муж тебе завёл корову, а ты это называешь мученьем. Если тебя отец ни до чего не допускал, тем хуже; а ты должна слушаться мужа, а не отца, который ходит да тебя смущает.

— От него-то вся и беда! — воскликнул парень.

— А ты зачем его к себе пускаешь? Гони его вон!

— Как! Меня-то?

— Известно, тебя-то!

— Как же это так?

— Кулаком по шее! Ты отдал добровольно дочь в чужой дом, а в чужой дом можно ходить, только угождая хозяину, а супротивника закон дозволяет наладить в шею. Поэтому в последний раз говорю вам: не желаете ли подобру-поздорову помириться?

— Меня, — снова восклицает молодая, — куда угодно, но только не с ним жить.

— Это, матушка, дело твоё! Я вызвал вас только для мировой, а то дело ваше крестьянское, и я его сейчас же передам на волостной суд. А ты знаешь, что там непокорных баб дерут, и помяни моё слово, что тебя в следующее же воскресенье отлично высекут. Так вот либо миритесь хоть на время, либо передам ваше дело на волость.