Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

4. Агрессивный национализм

Этатизм – в виде интервенционизма или социализма – неизбежно ведет к конфликтам, войнам и тоталитарному угнетению больших групп населения. В условиях этатизма правильным и настоящим государством считается такое, в котором главенство принадлежит мне и моим друзьям, говорящим на моем языке и разделяющим мои мнения. Все остальные государства поддельные. Не приходится отрицать, они тоже существуют в этом несовершенном мире. Но они являются врагами моего государства, единственного настоящего государства, даже если оно пока что существует только в моих мечтах и желаниях. Наше немецкое нацистское государство, говорит Штединг, – это рейх; все остальные государства – это отклонения от него[45]. Политика, говорит главный нацистский юрист Карл Шмитт, – это различение между друзьями и врагами[46].

Для понимания этих доктрин нужно сначала ознакомиться с отношением либерализма к проблеме языкового антагонизма.

Тот, кто принадлежит к языковому меньшинству, живущему в окружении языковой группы, составляющей большинство, лишен возможности влиять на политику страны. (Мы не рассматриваем особый случай, когда языковое меньшинство занимает привилегированное положение и угнетает большинство, как это было, например, с немецкоязычной аристократией в прибалтийских герцогствах до их русификации). В условиях демократии исход выборов, а значит и политические решения, определяет общественное мнение. Чтобы сделать свои идеи политически значимыми, нужно повлиять на общественное мнение с помощью слов – речей и публикаций. Если человек сумеет убедить сограждан, его идеи получат поддержку и восторжествуют.

Языковое меньшинство лишено возможности принимать участие в этой борьбе идей. Оно оказывается безгласным зрителем политических дебатов, подготавливающих исход выборов. Оно не может участвовать в дискуссиях и переговорах. Но исход выборов определяет их судьбу. Для них демократия не означает самоопределения; они находятся под властью другого народа. Они граждане второго сорта. Именно поэтому в демократическом мире люди считают принадлежность к языковому меньшинству недостатком. Это же объясняет, почему не было языковых конфликтов в прежние времена, когда еще не было демократии. В наше демократическое время люди в основном предпочитают жить там, где они говорят на том же языке, что и большинство сограждан. Поэтому в ходе референдумов по вопросу о принадлежности к тому или иному государству люди – как правило, хоть и не всегда – голосуют за ту страну, где они не будут принадлежать к языковому меньшинству.

Однако признание этого факта никоим образом не ведет либерализм к признанию принципа национальности. Либерализм не говорит: каждая языковая группа должна создавать одно и только одно государство, и каждый отдельный человек, принадлежащий к этой группе, должен, если это только возможно, быть гражданином этого государства. Но он не говорит и следующего: никакое государство не должно включать народы, принадлежащие к разным языковым группам. Либерализм постулирует самоопределение. То, что люди, осуществляя это право, считают возможным руководствоваться языковыми соображениями, – для либерализма просто факт, а не принцип и не нравственный закон. Если люди решат иным образом, как это было, например, с немецкоязычными эльзасцами, это их личное дело. Такое решение также следует уважать.

Но в наше время торжества этатизма все стало иначе. Этатистское государство по необходимости стремится к максимальному расширению территории. Блага, которыми оно может наделить своих граждан, увеличиваются прямо пропорционально размеру территории. Все, что может дать интервенционистское государство, более крупное государство может предоставить в большем объеме, чем меньшее по размерам. Привилегии тем ценнее, чем обширнее территория, на которой они имеют силу. Сущность этатизма в том, чтобы забирать у одной группы и наделять этим другую. Чем больше государство может отнять, тем больше в состоянии дать. Группы, патронируемые государством, заинтересованы в том, чтобы оно расширялось насколько возможно. Отсюда популярность политики территориальной экспансии. Народ начинает стремиться к завоеваниям не менее сильно, чем правительство. Любой повод для агрессии считается оправданным. Теперь люди признают лишь один аргумент в пользу мира: вероятный противник достаточно силен, чтобы отразить атаку. Горе слабым!

Внутренняя политика националистического государства вдохновляется целью улучшить положение каких-то групп граждан за счет притеснения иностранцев и тех, кто говорит на иностранном языке. Во внешней политике экономический национализм означает ущемление иностранцев в правах. Во внутренней политике это означает умаление в правах тех, кто говорит на языке, отличном от языка правящей группы. Эти парии не всегда являются меньшинством в буквальном смысле слова. В районах компактного проживания немецкоязычные обитатели Мерано, Бозена и Бриксена{58} составляют большинство; они являются меньшинством только потому, что их земли были аннексированы Италией. То же самое относится к немцам в Эгерланде{59}, украинцам в Польше, мадьярам в транссильванском Секлере (Сикуле), для словенцев в оккупированной итальянцами Карниоле. Человек, для кого родным является язык, иностранный для того государства, в котором он живет, представляет собой изгоя, для него гражданские права практически не существуют.

Лучшим примером политических последствий такого агрессивного национализма служит положение дел в Восточной Европе. Если опросить представителей языковых групп о справедливых границах их национального государства и нанести эти границы на карту, вы обнаружите, что на значительную часть территории претендуют минимум по две нации, а нередко и по три и даже больше[47]. Каждая языковая группа защищает свои претензии с помощью языковых, расовых, исторических, географических, стратегических, экономических, социальных и религиозных аргументов. Даже из соображений целесообразности ни одна нация не поступится наименьшим из своих притязаний. Каждая готова отстаивать свои притязания силой оружия. Не удивительно поэтому, что каждая языковая группа воспринимает своих непосредственных соседей как злейших врагов и полагается на то, что соседи их соседей силой оружия помогут отстоять территориальные претензии к общему врагу. Каждая группа пытается выгадать на каждой возможности удовлетворить свои притязания за счет соседей. История последних десятилетий доказывает правильность этого меланхолического описания.

Возьмите, например, случай украинцев. Сотни лет они находились под гнетом русских и поляков. В наши дни украинцы не имеют собственного государства. Можно было бы предположить, что представители народа, столько натерпевшегося от иностранных угнетателей, будут сдержанны в своих притязаниях. Но националисты не в силах поступиться ничем. Поэтому украинцы претендуют на территорию площадью более 360 000 кв. миль с населением около 60 млн человек, из которых, даже по их собственным словам, украинцев «более сорока миллионов»[48]. Угнетенным украинцам недостаточно собственного освобождения; они хотят притеснять 20 или более миллионов неукраинцев.

В 1918 г. для чехов создания собственного независимого государства оказалось мало. Они включили в состав своего государства территории, на которых проживали миллионы немецкоязычных людей, всех словаков, десятки тысяч венгров, украинцев из Закарпатья и – для удобства железнодорожного сообщения – некоторые районы Нижней Австрии. А какой спектакль устроила Польская республика, за 21 год своей независимости попытавшаяся отхватить куски территории у соседей – России, Литвы и Чехословакии!

Очень точно эту ситуацию описал Август Стриндберг в своей трилогии «Дорога в Дамаск»[49]:

Отец Мельхер: Хорошо! На станции Амстег Готардской железной дороги ты видел башню, называемую Цвинг-Ури, воспетую Шиллером в «Вильгельме Телле». Она воздвигнута в память о чудовищном угнетении жителей Ури немецкими императорами! Великолепно! По другую сторону Сен-Готарда в направлении Италии находится, как тебе известно, станция Беллинона. Там множество башен, но самая примечательная – Кастель-де-Ури. В память о чудовищном угнетении итальянских кантонов жителями Ури! Ты понял?

Неизвестный: Свобода! Равна свободе угнетать! Моя последняя!{60}

Стриндберг, однако, забыл добавить, что в условиях либерального XIX в. эти три кантона (Ури, Швиз и Унтервальден) мирно сотрудничали с Тичино, народ которого они подавляли почти три столетия.