Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

4. Положение социал-демократов в кастовой системе Германии

Капитализм улучшил социально-экономическое положение наемных работников. Число занятых в немецкой промышленности с каждым годом росло. И одновременно с этим повышался уровень жизни и доходов трудящихся. Рабочие были более или менее довольны. Разумеется, они завидовали богатству тех, кто принадлежал к верхушке среднего класса (но не князьям и аристократам), и мечтали получать больше. Но, вспоминая о том, как жили их родители, и каково им самим приходилось в детстве, им ничего не оставалось делать, как признать, что жизнь не столь уж плоха. Германия процветала, и трудящиеся участвовали в этом процветании.

В Германии еще оставалось много нищеты. Да и вряд ли могло быть иначе в стране, где общественное мнение, правительство и почти все политические партии главным своим делом считали создание всяческих препятствий на пути капитализма. Уровень жизни был слишком низок в восточных сельскохозяйственных районах, в угледобывающих районах и в некоторых отраслях промышленности, которые не сумели приспособиться к новым условиям. Однако рабочих других отраслей судьба их менее удачливых собратьев по классу ничуть не тревожила. Концепция классовой солидарности была одним из марксистских мифов.

Но было одно, что досаждало самым благополучным рабочим именно потому, что они были благополучны. Будучи наемными работниками, они не занимали никакого определенного положения в немецком обществе. В традиционной кастовой системе для них не было места. От них воротили носы мелкие буржуа, лавочники, ремесленники и многочисленный класс низших государственных и муниципальных служащих. Доходы этих мещан были не выше, чем у рабочих; их работа зачастую была более тяжелой, чем у среднего рабочего, но они были заносчивы и самодовольны и к рабочим относились с презрением. Играть с рабочими в одних кегельбанах, позволить им танцевать с нашими дочерьми, дружить? К этому лавочники были не готовы. И самое скверное, бюргеры не принимали рабочих в ветеранские союзы[91]. По воскресеньям и в дни государственных праздников ветераны, нарядившись в строгие черные сюртуки, с черными галстуками и в шелковых высоких котелках, строго соблюдая строй и чеканя шаг, торжественно маршировали по главным улицам городов. Рабочих очень уязвляло, что они не могли в этом участвовать. Они испытывали стыд и унижение.

Социал-демократические организации нашли отличное средство от этих обид. Благодаря социал-демократам у рабочих появились свои кегельбаны, свои дансинги и загородные пикники. Классово сознательные пролетарии создавали клубы любителей канареек, филателистов, шахматистов, любителей эсперанто и т. п. У рабочих были свои атлетические клубы, и они проводили свои чемпионаты. У пролетариев были свои парады, со своими духовыми оркестрами и знаменами. Было несметное число всяких комитетов и конференций; были председатели и их заместители, почетные секретари и почетные казначеи, члены комитетов, профсоюзные уполномоченные, инспекторы и другие партийные функционеры. У рабочих исчезло чувство неполноценности и одиночества. Они перестали быть пасынками общества, заняв свое место в большом сообществе; они стали важными господами, обремененными чувством долга и ответственности. А их официальные представители, очкастые ученые с академическими степенями, убедили их, что они не хуже, а лучше мелких буржуа, поскольку мелкая буржуазия как класс была обречена на исчезновение.

Главным достижением социал-демократов было не распространение в рабочих массах революционного классового самосознания, а, напротив, примирение их с немецкой кастовой системой. Рабочие получили свой статус в сложившейся клановой системе немецкого общества; они сами стали одной из каст, со всем соответствующим фанатизмом и предрассудками. Продолжая бороться за рост заработной платы, сокращение рабочего дня и понижение цен на крупы, они были не менее лояльными гражданами, чем члены других групп давления – крестьяне и ремесленники.

Одним из парадоксов императорской Германии было то, что социал-демократические рабочие имели обыкновение быть дерзкими в публичных выступлениях, но в глубине души хранили полнейшую лояльность, тогда как верхушка среднего класса, а также врачи, юристы и др., публично заявлявшие о пламенной преданности королю и отечеству, были недовольны. Одной из главных причин их озабоченности было отношение к армии.

Марксистские легенды исказили все стороны немецкой жизни, в том числе и эту. Буржуазия, твердили они, склонилась перед военщиной ради чинов и почестей. Это верно, не иметь офицерского чина и не числиться в резерве было серьезным пятном на репутации мужчины, принадлежавшего к верхушке среднего класса. Отсутствие офицерского чина серьезно подрывало карьерные и деловые перспективы государственных служащих, врачей и юристов, предпринимателей и менеджеров. Но в жизни отставных офицеров были свои немалые сложности. И дело не в том, что офицер резерва не имел права принадлежать к какой бы то ни было оппозиционной партии. Судьи и государственные служащие в любом случае принадлежали к проправительственным партиям – в противном случае их никогда не назначили бы на эти должности. Предприниматели и менеджеры, просто в силу особенностей интервенционистской системы, должны были оставаться вне политики или присоединиться к одной из проправительственных партий. Но были и другие сложности.

В силу усвоенных предрассудков юнкерства армия требовала, чтобы в частной и деловой жизни офицеры резерва строго соблюдали кодекс джентльменского поведения. Если отставник был предпринимателем или менеджером, ему было неприлично что бы то ни было делать своими руками на производстве, даже для демонстрации того, как нужно делать. Сын предпринимателя, поработавший короткое время механиком, чтобы познакомиться с производством изнутри, уже не мог стать офицером. Для владельца большого магазина было недопустимо лично обслужить клиента. Лейтенант резерва, являвшийся всемирно известным архитектором, получил выговор от своего полковника, когда, осуществляя надзор за оформлением приемной в здании муниципалитета большого города, он снял сюртук и собственноручно повесил на стену полотно старого мастера. Кто-то был уязвлен тем, что ему отказали в принадлежности к офицерству, а некоторые офицеры яростно ненавидели старших по званию. Короче говоря, люди недворянского происхождения получали мало радости от статуса офицера запаса прусской армии.

Нижним классам, конечно, не было известно об этих переживаниях офицеров запаса. Они видели только оскорбительное высокомерие, которым эти люди с лихвой компенсировали собственное чувство неполноценности. Но при этом они видели и то, что офицеры – в том числе унтер-офицеры – охотно изнуряли так называемых «одногодичников», т. е. выпускников средних школ, служивших всего один год. Они приходили в восторг, когда офицеры обращались по имени к сыновьям их боссов и орали, что в армии ни образование, ни богатство, ни большой бизнес отца не имеют никакого значения.

Общественная жизнь верхушки среднего класса была отравлена нескончаемыми трениями между притязаниями офицеров дворянского и буржуазного происхождения. Но гражданские не имели шансов на успех. В борьбе за переустройство Германии они потерпели поражение.