Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

5. Колониальный империализм

В XV в. европейцы начали захватывать территории неевропейских стран, населенные нехристианским обитателями. Они гнались за драгоценными металлами и сырьем, которого нельзя было добыть в Европе. Объяснять эту колониальную экспансию поиском новых рынков значило бы искажать факты. Купцам нужны были колониальные товары. За них приходилось платить, но их привлекала возможность заполучить то, чего не было дома. Будучи торговцами, они не были настолько глупы, чтобы верить в абсурдную доктрину меркантилизма, старого и нового, согласно которой выгода внешней торговли заключается в возможности экспорта, а не импорта. Экспорт их интересовал настолько мало, что они были рады возможности получить желаемое безо всякой платы. Зачастую они в большей степени были пиратами и работорговцами, чем просто купцами. В отношениях с язычниками и варварами они не придерживались никаких нравственных норм.

В планы королей и королевских купцов, возглавивших заморскую экспансию европейцев, не входило расселение европейских фермеров на захваченных территориях. Они недооценили обширнейшие леса и степи Северной Америки, где не рассчитывали найти ни драгоценных металлов, ни пряностей. Правителей Великобритании куда меньше привлекало создание поселений на американском континенте, чем всевозможные предприятия на островах Карибского бассейна, в Африке и в Ост-Индии, а также участие в работорговле. Не британское правительство, а колонисты создали англоязычные поселения в Америке, а позднее в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке. В XIX в. колониальная экспансия стала совсем иной, чем в предыдущие века. Она вдохновлялась преимущественно соображениями национальной славы и гордости. Французские офицеры, поэты и застольные ораторы – но отнюдь не весь народ – глубоко страдали от комплекса неполноценности, развившегося из-за поражений в битвах при Лейпциге и Ватерлоо, а позднее еще при Метце и Седане. Они жаждали славы и величия; и эту жажду невозможно было утолить ни в либеральной Европе, ни в Америке, отгородившейся доктриной Монро. Для Луи-Филиппа явилось большим утешением, что его сыновья и генералы смогли снискать лавры в Алжире. В целях восстановления боевого духа армии и флота Третья республика{61} покорила Тунис, Марокко, Мадагаскар и Тонкин. Комплекс неполноценности, вызванный неудачами при Кустоцца и Лисса{62}, привел Италию в Абиссинию, а чтобы компенсировать поражение при Адуе{63}, пришлось взять Триполи. Одним из главных мотивов вовлечения Германии в политику колониальных завоеваний были неуемные амбиции ничтожных авантюристов вроде д-ра Карла Петерса.

Были и другие случаи. Бельгийский король Леопольд II и Сесил Родс были запоздалыми конкистадорами. Но главным побуждением тогдашних колониальных завоеваний служило стремление к военной славе. Слишком сильным искушением оказалась беззащитность жалких аборигенов, единственным оружием которых были непривлекательность и непроходимость их стран. Их можно было покорить без больших усилий и не подвергая себя опасности, чтобы потом вернуться домой героем.

Главной колониальной державой современного мира была Великобритания. Ее владения в Индии превосходили колониальные владения всех остальных европейских стран. В 1820-х годах она была фактически единственной колониальной державой. Испания и Португалия утратили почти все свои заморские территории. Франция и Голландия сохранили после поражения Наполеона ровно столько, сколько решила им оставить Британия; они владели оставшимися колониями только по милости британского флота. Но британский либерализм в корне изменил смысл колониального империализма. Британские поселенцы получили автономию – статус доминиона, а Индия и другие колонии управлялись в соответствии с принципом свободы торговли. Задолго до того, как Лига наций выработала концепцию мандата и подмандатной территории, Великобритания действовала фактически как держатель мандата европейской цивилизации в странах, население которых было, по мнению британцев, не готово к получению независимости. Главное, что может быть поставлено в вину британской политике в Индии, это чрезмерное почтение к некоторым туземным обычаям; например, мало было сделано, чтобы улучшить положение касты неприкасаемых. Но если б не Англия, Индии бы сегодня вообще не существовало. Ее территория представляла бы собой разнородный конгломерат тиранически управляемых крошечных княжеств, воюющих между собой по любому поводу, где царили бы анархия, голод, эпидемии.

Люди, представлявшие в колониях Европу, редко оказывались неуязвимы для особого рода морального риска, вытекавшего из их высокого положения среди отсталого населения. Их контакты с местными жителями были отравлены снобизмом. Удивительные достижения британской администрации в Индии затенялись тщеславным высокомерием и тупой расовой спесью белого человека. Азия открыто восстала против джентльменов, которые в социальном плане почти не проводили различий между собаками и туземцами. Впервые в своей истории Индия была единодушна по одному вопросу – в ненависти к англичанам. Это чувство настолько сильно, что на какое-то время ослепило даже те группы, которые прекрасно сознают, что независимость Индии принесет им горе и угнетение: 80 млн мусульман и 40 млн неприкасаемых, миллионы сикхов, буддистов и индийских христиан. Это трагическая ситуация, угрожающая задачам, стоящим перед Организацией Объединенных Наций. Одновременно это явный крах величайшего в истории эксперимента с филантропическим абсолютизмом. В последние десятилетия Британия не особо противилась постепенному освобождению Индии. Она не мешала укреплению системы протекционизма в Индии, направленного, главным образом, против британских производителей. Она сквозь пальцы смотрела на развитие кредитно-денежной и фискальной систем, которые рано или поздно приведут к фактической ликвидации британских инвестиций и требований. В эти последние годы единственная задача британской администрации в Индии состояла в том, чтобы помешать различным политическим партиям, религиозным группам, языковым группам и кастам воевать друг с другом. Но индусы не ждут милостей от британцев.

Британская колониальная экспансия продолжалась и в последние 60 лет. Но это уже была экспансия, навязанная Великобритании страстью к завоеваниям, которой горели другие народы. Каждый захват куска земли Францией, Германией или Италией сокращал рынок для продукции других стран. Британцы были верны принципам свободы торговли и не делали поползновений исключить из этого процесса другие народы. Но им приходилось захватывать большие территории хотя бы для того, чтобы они не попали в руки соперников. Не их вина, что в условиях, которые создавали колониальные администрации Франции, Германии, Италии и России, только методы политического контроля помогали сохранить открытость торговли[50].

То, что в XIX в. колониальная экспансия европейских держав якобы велась в интересах финансовых и промышленных групп, – марксистское изобретение. Было несколько случаев, когда правительства вступались за своих граждан и их заморские капиталовложения; целью таких интервенций была защита инвестиций от экспроприации или отказа выплаты долгов. Но исторические исследования показали, что инициаторами больших колониальных проектов были не деловые и финансовые круги, а правительства. Декларируемые экономические интересы были всего лишь дымовой завесой. Глубинной причиной русско-японской войны 1904 г. было не стремление русского правительства защитить интересы группы инвесторов, желавших эксплуатировать лесные концессии в Корее. Напротив, поскольку правительству был нужен предлог для интервенции, оно развернуло «боевой авангард, замаскированный под лесопромышленников». Итальянское правительство захватило Триполи не потому, что это было нужно Banco di Roma. Напротив, банк пошел в Триполи, чтобы проторить правительству путь для завоевания. Решение банка вкладывать деньги в Триполи было результатом заинтересованности, созданной итальянским правительством: банк получал привилегию переучета векселей в Банке Италии, а также компенсацию в форме субсидий для его навигационной службы. Banco di Roma был не в восторге от этого рискованного проекта, способного в лучшем случае принести весьма скромную прибыль. Германскому рейху были глубоко безразличны интересы фирмы Mannesmanns в Марокко. Просто ситуация с этой мало что значащей немецкой фирмой была использована как слабое оправдание для притязаний. Немецким крупным промышленникам и финансистам вся эта история была не нужна. МИД безуспешно уговаривал их инвестировать в Марокко. «Как только упоминаешь о Марокко, – сетует министр иностранных дел Германии, герр фон Рихтгофен, – все банки бастуют, даже самые слабые»[51].

Перед началом Первой мировой войны в германских колониях жило менее 25 000 человек, большей частью солдаты и чиновники вместе с членами их семей. Торговля метрополии с колониями была ничтожна – менее 0,5 % внешнеторгового оборота Германии. Италии, самой агрессивной из колониальных держав, не хватало капитала и для внутреннего развития; ее инвестиции в Триполи и в Эфиопии существенно обострили внутреннюю нехватку капитала.

Современный предлог для колониальных завоеваний сконцентрирован в лозунге, состоящем из одного слова – «Сырьё». Гитлер и Муссолини пытались оправдать свои планы ссылкой на то, что природные ресурсы распределены на земле неравномерно. Считая себя обделенными, они жаждали отбить свою справедливую долю у тех наций, которые захватили больше, чем им положено. Как же можно называть их агрессорами, когда они всего лишь хотели получить то, что – в силу естественного и божественного права – им принадлежало?

В капиталистическом мире сырье покупают и продают, как любые другие товары. Не имеет значения, нужно ли их ввозить из-за рубежа или покупать внутри страны. Английский покупатель австралийской шерсти ничего не выигрывает оттого, что Австралия является частью Британской империи: ему приходится платить столько же, сколько платит немецкий или итальянский конкурент.

Страны – производители сырья, которое не добывается в Италии или Германии, не пустуют. Там живут люди; и обитатели этих стран не горят желанием стать подданными европейских диктаторов. Граждане Техаса и Луизианы рады продавать свой хлопок любому, кто за него заплатит, но перспектива оказаться под пятой Италии или Германии их не привлекает. То же самое с другими странами и другими видами сырья. Бразильцы не считают себя приложением к своим кофейным плантациям. Шведы не согласны, что их железная руда оправдывает немецкие притязания. Да и сами итальянцы сочли бы датчан сумасшедшими, если бы те потребовали себе область в Италии, чтобы получить справедливую долю цитрусовых, красного вина и оливкового масла.

Было бы разумно, если б Италия и Германия потребовали всеобщего возвращения к свободе торговли и laissez passer и отказа от всяких – до сих пор неудачных – попыток многих правительств поднять цены на сырье, административными мерами сокращая производство. Но такие идеи чужды диктаторам, которые стремятся не к свободе, а к Zwangswirtschaft и экономической самодостаточности.