Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

5. Антисемитизм как фактор международной политики

Превращение антисемитизма в важный фактор мировой политики было обеспечено очень странной коалицией политических сил.

Сразу после Первой мировой войны марксизм триумфально охватил англосаксонские страны. Общественное мнение Великобритании попало под влияние неомарксистской доктрины империализма, согласно которой войны ведутся только во имя эгоистических классовых интересов капитала. Интеллектуалы и левые партии стыдились участия Англии в мировой войне и были убеждены, что в моральном плане нечестно, а в политическом – неразумно принуждать Германию к выплате репараций и к ограничению вооруженных сил. Они были твердо намерены не допустить, чтобы Великобритания еще раз когда-нибудь была втянута в войну. Они сознательно закрывали глаза на все неприятные факты, которые могли ослабить их наивную веру во всесилие Лиги наций, переоценивая эффективность санкций и таких мер предотвращения войны, как пакт Бриана – Келлога. Интеллектуалы и левые партии выступали за политику одностороннего разоружения, оставившую Британскую империю почти безоружной в мире, который неутомимо готовился к новым войнам.

Одновременно те же самые люди требовали от британского правительства и от Лиги наций сдерживать притязания «динамичных» держав и всеми мерами, кроме силовых, ограждать независимость малых наций. Они обращались с угрозами к Италии и Японии, но их бескомпромиссный пацифизм и стремление к разоружению фактически поощряли империалистическую политику этих стран. Под их влиянием Британия отвергла план госсекретаря Стимсона{98} остановить японскую экспансию в Китае. Они провалили план Хора – Лаваля{99}, который мог бы обеспечить независимость хотя бы части абиссинской территории, но пальцем о палец не ударили, когда Италия захватила всю страну. Они не изменили политики, когда Гитлер захватил власть и немедленно начал подготовку к войнам, которые должны были принести Германии господство сначала на европейском континенте, а потом и во всем мире. Они придерживались страусиной политики перед лицом самой серьезной опасности, когда-либо угрожавшей Британии[114].

В принципе, правые партии ничем не отличались от левых. Первые были только более умеренными в высказываниях и пытались найти рациональное оправдание для вялой и пассивной политики, проводившейся левыми с полнейшим легкомыслием и без малейшей мысли о будущем. Они тешили себя надеждой, что Германия не станет нападать на Францию и ограничится войной с Советской Россией. Все это были благие пожелания, не желавшие брать в расчет планы Гитлера, изложенные в книге «Майн кампф». Левые были в ярости. Ставя свои классовые интересы выше интересов народа, кричали они, наши реакционеры помогают Гитлеру. Однако английская помощь Гитлеру заключалась не столько в антисоветских чувствах высших классов, сколько в состоянии вооруженных сил Великобритании, и здесь на левых лежит еще большая ответственность, чем на правых. Чтобы остановить Гитлера, нужно было тратить больше денег на перевооружение и восстановить всеобщую воинскую повинность. Не только аристократия, но весь народ Британии решительно выступал против таких мер. В таких условиях выглядело весьма разумным шагом, что небольшая группа лордов и состоятельных людей незнатного происхождения попыталась улучшить отношения между двумя странами{100}. У этого плана, разумеется, не было ни малейших шансов на успех. Миролюбивые речи англичан, занимавших видное общественное положение, не могли изменить планы нацистов. Общая антипатия англичан к вооруженным силам и всеобщей воинской повинности была важным фактором в нацистских планах, а вот симпатии дюжины лордов были им безразличны. Не для кого не составляло секрета, что, когда начнется новая война, Великобритания не сможет отправить во Францию экспедиционный корпус в составе семи дивизий, как это было в 1914 г., что королевские военно-воздушные силы численно сильно уступают немецким, и даже британский военно-морской флот лишился превосходства, которое он имел в 1914–1918 гг. Нацисты прекрасно знали, что многие политики Южной Африки выступают против участия доминиона в новой войне и что они поддерживают тесные контакты с антибританскими партиями в Ост-Индии, Египте и арабских странах.

Проблема, стоявшая перед Британией, формулировалась очень просто: заинтересована ли страна в том, чтобы дать Германии возможность завоевать весь европейский континент? Великий план Гитлера состоял в том, чтобы любой ценой сохранять нейтралитет Британии, пока не будут захвачены Франция, Польша, Чехословакия и Украина. Должна ли Великобритания оказать ему такую услугу? Тот, кто давал отрицательный ответ на этот вопрос, должен был переходить от слов к делу. Но британские политики просто прятали головы в песок.

Учитывая состояние британского общественного мнения, Франции следовало понять, что она оказалась в изоляции и что нацистскую угрозу ей придется встречать в одиночестве. Французы плохо понимали немецкие умонастроения и политическую ситуацию в Германии. Но когда Гитлер пришел к власти, каждый французский политик должен был понять, что в его планах главная цель – уничтожение Франции. Левые партии во Франции, естественно, разделяли все предрассудки, иллюзии и ошибки британских левых. Но во Франции была группа влиятельных националистов, которые никогда не доверяли Германии и являлись сторонниками энергичной антигерманской политики. Если бы в 1933 г. и в последующие годы французские националисты всерьез выступили за предотвращение перевооружения Германии, они получили бы поддержку всего народа за исключением непримиримых коммунистов. Перевооружение Германии началось уже в период Веймарской республики. Тем не менее в 1933 г. и еще несколько лет после этого она была не готова к войне. Ей пришлось бы либо подчиниться требованиям Франции, либо воевать без надежды на успех. В то время еще была возможность с помощью угроз остановить нацистов. И даже в случае войны в тот момент Франция была в силах победить.

Но тут случилось нечто совершенно неожиданное. Те самые националисты, которые более 60 лет занимали непримиримо антигерманские позиции, которые требовали энергичных мер против Веймарской республики, в одну ночь переменили позицию. Те самые люди, которые именовали еврейскими происками все попытки улучшить франко-германские отношения, отвергали планы Дауэса, Янга и Локарнские соглашения{101} как еврейские махинации и подозревали Лигу наций в том, что она действует в интересах только евреев, вдруг начали симпатизировать нацистам. Они отказались признать тот факт, что Гитлер намерен раз и навсегда разгромить Францию. Гитлер, намекали они, враг не столько Франции, сколько евреев; он старый солдат, и с симпатией относится к французским воякам. Они преуменьшали масштабы немецкой программы перевооружения. Кроме того, говорили они, Гитлер вооружается только для борьбы с еврейским большевизмом. Евреи хотели бы втянуть Францию в войну против нацистов. Но Франция достаточно мудра и не станет таскать каштаны из огня для евреев. Франция не намерена проливать кровь за евреев.

Это был не первый случай в истории Франции, когда националисты поставили антисемитизм выше своего французского патриотизма. В деле Дрейфуса{102} они сделали все возможное, чтобы избавить от наказания офицера, совершившего предательство, и вместо него отправить в тюрьму невинного еврея.

Некоторые утверждают, что нацисты подкупили французских националистов. Возможно, некоторые французские политики и в самом деле брали взятки. Но в политическом плане в этом не было смысла. Для рейха это было бы напрасной тратой денег. Антисемитские газеты и журналы и так издавались большими тиражами; они не нуждались в немецких субсидиях. Гитлер вышел из Лиги наций, в одностороннем порядке аннулировал статьи Версальского договора, ограничивавшие перевооружение Германии, оккупировал демилитаризованную зону на левом берегу Рейна, разжигал антифранцузские настроения в Северной Африке. Французские националисты критиковали эти действия только для того, чтобы обвинить во всем своих политических противников во Франции: во всем были виноваты они, заняв враждебную позицию по отношению к нацизму.

Затем Гитлер вторгся в Австрию. Семью годами ранее Франция решительно выступила против германо-австрийского таможенного союза. Но теперь правительство Франции поспешило признать насильственное присоединение Австрии. В Мюнхене, при поддержке Великобритании и Италии, Франция заставила Чехословакию уступить немецким требованиям. Все это встречало одобрение большинства французских националистов. Когда подстрекаемый Гитлером Муссолини заявил о притязаниях Италии на Савойю, Ниццу, Корсику и Тунис, националисты ответили весьма робким протестом. Не нашлось Демосфена, чтобы предостеречь народ о том, что Филипп опасен{103}. Но если бы новый Демосфен и выступил, националисты объявили бы его сыном раввина или племянником Ротшильда.

То, что французские левые также не выступили против нацистов (в этом отношении ничем не отличаясь от своих британских друзей), не может служить извинением для националистов, которые были достаточно влиятельны, чтобы побудить Францию к энергичной антинацистской политике. Но для них все планы сопротивления Гитлеру были проявлением еврейского коварства.

Любовь к миру и готовность избежать войны даже ценой самопожертвования делает честь французскому народу. Но вопрос стоял совсем иначе. Германия открыто готовила войну с целью окончательного уничтожения Франции. Намерения нацистов не вызывали ни малейших сомнений. В этих условиях единственно правильная политика заключалась в том, чтобы любой ценой сорвать планы Гитлера. Тот, кто при обсуждении франко-германских отношений отвлекался на проблемы евреев, тем самым предавал интересы собственного народа. Не имело значения, является Гитлер врагом или другом евреев. На кону стояла судьба самой Франции. Только то имело значение, а не желание французских врачей или лавочников избавиться от еврейских конкурентов.

Именно антисемитизм был причиной того, что Франция вовремя не сорвала планы Гитлера, что она долго не замечала его приготовлений к войне, и, когда война уже разразилась, оказалась совершенно не готовой сражаться. Антисемитизм французов сослужил хорошую службу Гитлеру. В противном случае войны удалось бы избежать либо вести ее при куда более благоприятных условиях.

Когда началась война, французские правые заклеймили ее как войну за интересы евреев, а французские коммунисты – как войну за интересы капиталистов. Непопулярность войны сковала действия руководства вооруженных сил. Это замедляло темп работ на военных заводах. С чисто военной точки зрения ситуация в июне 1940 г. была не хуже, чем в первые дни сентября 1914 г., и лучше, чем в сентябре 1870 г. Гамбетта, Клемансо или Бриан не стали бы капитулировать. Не сделал бы этого и Жорж Мандель. Но Мандель был евреем, а потому не мог быть политическим лидером. Вот так случилось невероятное: Франция отреклась от своего прошлого, объявила еврейскими самые достойные страницы своей истории и провозгласила утрату политической независимости национальной революцией и возрождением истинного духа страны.