Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

3. Немецкие рабочие и немецкое государство

Для понимания роли социал-демократического рабочего движения в имперской Германии не обойтись без четкого понимания основных черт профсоюзного движения и его методов. Обычно к проблеме подходят с точки зрения права рабочих на объединение. Но дело совсем не в этом. Никакое либеральное правительство никогда и никому не отказывало в праве на создание союзов и объединений. Более того, не имеет значения, дает ли закон рабочим и служащим право на расторжение трудового договора ad libitum{82}. Потому что даже если закон обязывает рабочих возместить предпринимателю наносимый увольнением ущерб, практического значения претензии работодателя не имеют.

Главным методом, используемым профсоюзами для достижения своих целей (более благоприятных условий труда), является забастовка. На данном этапе нашего исследования нет необходимости обсуждать вопрос, могут ли профсоюзы достичь устойчивого и длительного превышения ставок заработной платы для всех рабочих над уровнем, который бы установился на нестесненном рынке; достаточно отметить тот факт, что экономическая теория – теория классической школы, включая марксистское крыло, и современная, включая ее социалистическое крыло, – отвечает на этот вопрос категорическим отрицанием[85]. Здесь нас интересует лишь вопрос о том, какое оружие используют профсоюзы против работодателей. Главное в том, что все переговоры о заключении коллективных договоров идут под угрозой прекращения работы. Профсоюзные деятели доказывают, что желтые профсоюзы, т. е. профсоюзы компаний, – это фикция, потому что отказываются от забастовок. Если бы профсоюзы не угрожали забастовками, ведущиеся ими коллективные переговоры достигали бы не большего, чем личные переговоры каждого рабочего с администрацией. Но забастовка не достигнет цели, если часть рабочих к ней не присоединится либо компании наймут штрейкбрехеров. Профсоюзы используют угрозы и насилие против всех, кто пытается противиться забастовщикам. Они прибегают к насилию против личности и собственности штрейкбрехеров и предпринимателей или управляющих, которые пытаются их использовать. В XIX в. рабочие всех стран добились этой привилегии не столько благодаря изменениям законодательства, сколько в силу попустительства судов и полиции. Общественное мнение поддерживало притязания профсоюзов. Оно одобряло стачки и клеймило штрейкбрехеров как предателей и негодяев, одобряло акты насилия профсоюзов в отношении противящихся их требованиям предпринимателей и штрейкбрехеров и решительно осуждало действия властей, пытавшихся защитить последних. Человек, пытавшийся противиться профсоюзу, оказывался практически вне закона, и государство не могло его защитить. Утвердилось прочное убеждение, что профсоюзы имеют полное право прибегать к принуждению и насилию.

Такое невмешательство государства меньше бросалось в глаза в англосаксонских странах, где обычай всегда предоставлял больший простор для выражения личного недовольства, чем в Пруссии и в других частях Германии, где всемогущая полиция привыкла вмешиваться во все сферы жизни. Горе любому, кого в королевстве Гогенцоллернов находили виновным в малейшем нарушении одного из бесчисленных декретов и «verboten!»{83}. Полиция вмешивалась незамедлительно, и суд тут же выносил драконовский приговор. Лишь к трем видам правонарушений отношение было снисходительным. Дуэли были запрещены законом, но при этом на практике они были фактически разрешены офицерам, студентам университетов и другим представителям этого социального слоя. Кроме того, полиция сквозь пальцы смотрела на буйства и безобразия, сопровождавшие традиционные пирушки студенческих клубов. Однако значительно важнее было невмешательство государства, когда закон нарушали забастовщики. К насилию со стороны бастующих власти были в определенных пределах терпимы.

Насилие, по своей природе, стремится к выходу за пределы, в рамках которых к нему относятся терпимо и считают легитимным. Даже при наилучшей дисциплине полицейский может нанести удар более сильный, чем требуют обстоятельства, а тюремные надсмотрщики – жестоко обращаться с заключенными. Только совершенно оторванные от реальности педанты способны впасть в иллюзию, что можно заставить солдат в пылу сражения всегда соблюдать правила ведения войны. Даже если бы область терпимого насилия со стороны профсоюзов была очерчена намного строже, все равно имели бы место действия, выходящие за отведенные рамки. Попытки установить границы этих особых привилегий постоянно порождали конфликты между силами правопорядка и забастовщиками. А поскольку властям время от времени все-таки приходилось вмешиваться, иногда даже с применением оружия, возникла иллюзия, что правительство действует в интересах работодателей. По этой причине от внимания публики ускользнул тот факт, что личная и имущественная безопасность работодателей и штрейкбрехеров в значительной степени отданы на милость забастовщиков. В условиях забастовки противники профсоюза оказывались в известных пределах беззащитными. Таким образом, профсоюзы, по существу, превратились в государственное ведомство, уполномоченное на применение насилия для достижения своих целей, как позднее было с бандами погромщиков в царской России и с отрядами штурмовиков в нацистской Германии.

Привилегии, дарованные правительством Германии профсоюзам, оказали огромное влияние на судьбу страны. Успешные забастовки стали возможны, начиная с 1870-х годов. Правда, в Пруссии забастовки случались и прежде. Но в то время условия были иными. Тогда предпринимателям трудно было найти штрейкбрехеров, поскольку производства размещались в небольших городах, а неразвитость транспорта, законы, ограничивавшие свободу передвижения внутри страны, и недостаток информации о состоянии рынка труда в других районах препятствовали привлечению рабочих из отдаленных мест. Когда обстоятельства изменились, успех забастовкам могло принести только применение угроз и насилия.

Имперское правительство никогда всерьез не собиралось отказываться от политики покровительства по отношению к профсоюзам. В 1899 г., делая вид, что уступает требованиям работодателей и не охваченных профсоюзами рабочих, правительство внесло в рейхстаг законопроект о защите тех, кто не участвует в забастовке. Это был просто обман. Желающие работать оказывались беззащитными не из-за пробелов или несовершенства уголовного кодекса, а вследствие сознательного неисполнения соответствующих законов полицией и другими властными структурами. Ни законы, ни приговоры судов не имели в этом вопросе никакого реального значения. Поскольку полиция не вмешивалась, а прокуроры не возбуждали дел по факту нарушения законов, у судов не было возможности принять решение. В суд дела попадали только в тех случаях, когда забастовщики выходили из границ, установленных полицией. И правительство не собиралось менять это положение дел. У него явно не было желания добиваться от парламента принятия этого закона, и парламент его отверг. Действуй правительство серьезно и решительно, парламент отнесся бы к законопроекту иначе. Правительство Германии прекрасно знало, как сделать рейхстаг покладистым.

Самым поразительным фактом современной немецкой истории было то, что имперское правительство фактически вошло в союз и политическое сотрудничество со всеми группами, враждебными капитализму, свободе торговли и нестесненной рыночной экономике. Воинственные Гогенцоллерны для борьбы с «буржуазным» либерализмом и «плутократическим» парламентаризмом вступили в союз с рабочим движением, крестьянством и мелким бизнесом. Целью была замена того, что они называли системой несправедливой эксплуатации, системой государственного регулирования экономики, а в дальнейшем всесторонним национальным планированием.

Идеологические и теоретические основы этой системы были заложены катедер-социалистами, т. е. группой профессоров, монополизировавших факультеты общественных наук в немецких университетах. Эти люди, придерживавшиеся практически тех же принципов, что и позднее британские фабианцы и американские институционалисты{84}, действовали, по сути дела, как «мозговой трест» правительства. Саму систему ее сторонники называли Sozialpolitik или das soziale Königtum der Hohenzollern{85}. Ни одно из выражений не удается перевести дословно. Возможно, лучше всего их перевести как Новый курс{86}, потому как основные черты – трудовое законодательство, социальное страхование, стремление поднять цены на продукцию сельского хозяйства, поддержка кооперативов, симпатии к профсоюзному движению, высокие налоги для корпораций – соответствуют американской политике, начатой в 1933 г.[86]

Первые мероприятия новой политики начали осуществляться с конца 1870-х годов, а 17 ноября 1881 г. правительство торжественно сообщило об этом стране. Бисмарк стремился перещеголять социал-демократов в заботе об интересах трудящихся. Старомодные аристократические наклонности подтолкнули его к безнадежной борьбе против вождей социал-демократов. Преемники Бисмарка приняли законы против социалистов{87}, но продолжали неуклонно проводить в жизнь их Sozialpolitik. Уже в 1889 г. Сидни Вебб мог сказать о британской политике: «Теперь можно вполне определенно утверждать, что философия современного социализма заключается в осознанном и четком проведении принципов организации общества, которые уже в значительной степени приняты на бессознательном уровне. Экономическая история нашего столетия представляет собой летопись почти непрерывного продвижения к социализму»[87]. Однако в те годы немецкая Sozialpolitik была далеко впереди тогдашнего британского реформизма.

Немецкие катедер-социалисты гордились социальным прогрессом своей страны. Они похвалялись тем, что Германия держит первенство в прорабочей политике. От их внимания ускользнуло то обстоятельство, что Германии удалось затмить Великобританию в вопросах социального законодательства и в развитии профсоюзного движения только потому, что ее протекционистские тарифы и картели подняли внутренние цены выше мирового уровня, тогда как Англия все еще придерживалась политики свободы торговли. Реальная заработная плата в Германии росла не быстрее, чем производительность труда. Не правительственная Sozialpolitik и не профсоюзная деятельность, а развитие капиталистических предприятий обеспечили повышение общего уровня жизни. В том, что предприниматели совершенствовали методы производства и насыщали рынок все более качественными товарами, нет ни малейшей заслуги правительства или профсоюзов. Немецкий рабочий мог потреблять больше, чем его дед и отец, потому что благодаря новым методам производства его труд стал более эффективным и создавал больше более качественных товаров. Но в глазах профессоров сокращение смертности и рост потребления на душу населения были доказательством превосходства системы Гогенцоллернов. Они приписывали рост экспорта тому, что Германия стала одной из наиболее могущественных держав, и ее имперские сухопутные и военно-морские силы приводят в трепет все другие народы. В общественном мнении засело убеждение, что не будь государственного вмешательства, положение рабочих было бы не лучше, чем 50 или 100 лет назад.