Книга шороха

Селедка спустила босые ноги на сухую шершавую землю, и вяло потерла щеки. Стоило слегка коснуться воспоминания, как оно оживало в мире разума. Отец стоял позади и холодно глядел на ее тощие плечи, изукрашенные черными узорами-цепями.

– Присаживайся, господин Ферс, – с должным уважением Ветер предложил ему место, – в этот день мы собираем важных гостей.

Маран молча проследовал к столу и сел, все так же безразлично глядя перед собой. Он был измучен и угрюм, давно небрит и вот уже много лет как мертв, и носил поверх черной рубахи серую потрепанную котту с дырой и огромным пятном крови на груди. На его шее болталась оборванная веревка, и он постоянно теребил ее, ослабляя узел.

Аили поежилась, накинула одну из шкур, и медленно приблизилась к отцу. От его головы исходил запах сырой земли и мирта, и ей захотелось зарыться лицом в пышную копну его багрово-рыжих волос, как в детстве. Она подбегала к нему сзади и закрывала ладонями глаза: угадай, угадай меня!

– А где звери?

Голос Марана остудил все внутри, и она невольно отступила назад.

– В гречишных полях обитают звери. Где они?

Эр злобно улыбнулся, и его порванные щеки разошлись в стороны. Он вытер черные обгоревшие руки о голубой передник, подвязанный к правому боку, и ответил:

– Рано. Поле еще не зацвело.

Затем снял передник и, швырнув его на ослепительно-белую скатерть, подошел к Аили. Положил ладони ей на плечи – кожу обожгло, словно он высыпал на нее раскаленные угли.

– Наши гости пришли повидать тебя, так что иди, садись, – Эр подтолкнул ее и выглянул в окно.

В безумных снах, так похожих друг на друга, ей все казалось нормальным – стоящая посреди бескрайнего поля кровать и длинный накрытый стол, ломившийся от еды и питья, висящее в воздухе окно. Дверь, надгробной плитой вгрызшаяся в землю, никуда не ведущая, но отчего-то необходимая.

Аили не стала садиться, а встала у стола и положила руки на спинку стула, крепко сжав пальцы.

– И кого мы ждем? – не отрывая взгляда от отца, наконец, спросила она.

Эр суетливо засеменил к двери, как старая бабка.

– Гляди! – радушно воскликнул он и впустил высокого хмурого человека с лицом из праха. С лицом, впитавшим в себя золы сотен пожаров.

Высокий хмурый человек прошагал к столу, оставляя за собой горсти пепла вместо следов, и тяжело опустился на низкий стул. На его руке, по шею украшенной отвратительным, скрутившим кожу ожогом, красовались перстни тлеющих углей. Черная крошка осыпалась с них на белую скатерть, когда высокий хмурый человек барабанил пальцами по столу. Повелитель огня, если бы не страдание в синих глазах. Губы елозили по лицу, не в силах выдавить хоть жалобный писк, и потому Высокий хмурый человек оставался хмурым, обращаясь в пепел, пока Аили глядела на него с другой стороны стола.

– Ян, – холодно заключила она, наблюдая, как плавится кожа на его запястье, заполняет воздух едкой вонью.

– Шелест, – произнес он, и слова вынесли легкое облачко пепла и дыма из его груди.

– Поводырь, – в пустоту бросил Маран и снял с шеи петлю.

Петля обратилась в тяжелую цепь с крупными звеньями, которую он тут же бросил в центр стола. Со звоном разбились тарелки. Упали деревянные кубки. По белоснежной скатерти расползлись кровавые винные пятна.

Аили глядела, как течет вино, как ткань прилипает к дереву и срастается с ним, и ей внезапно стало очень-очень холодно. Она запахнула плотнее длинную черную шубу из шкур.

– Осталась Панту? – спросила она, глядя прямо перед собой, и от ее взгляда вино застывало, а Ян переставал гореть.

– Не нужна она нам, бездушная, – Эр махнул рукой-головешкой, – за порядком прослежу я. Все по-честному будет.

Он вел себя странно, словно и не Эр был, а кто другой. Аили искоса посмотрела на брошенный голубой передник. Помолчала.

Затем в упор глянула на Яна и сказала, будто что-то вдруг поняла:

– Ведь ты не в первый раз будешь это делать... Эр.

На ее шею с грохотом упала цепь. Затянула кожу. Задушила. Воспоминание об отце яростно крутило поводок на шее дочери, в красках рассказывало, с чего начинал сам Маран.

И хотя это был сон, Аили начала терять сознание. Глаза ее заполонила серая пульсирующая тьма. Она слышала, как отец напевал неколыбельную, Ян что-то кричал и тянулся к ней, а от его рук сильно, приятно пахло зверобоем. Тогда Эр, тот самый, настоящий Черный ветер, а не подделка в голубом переднике, произнес:

– Наконец-то, Маран, поле зацвело.

* * *

Она снова видела темный деревянный потолок и белую стену, затянутую дорогим ковром, сиреневый полог спускался легкими струями по резным узорам кровати. Левую ладонь приятно ласкала гладкая прохлада темно-фиолетовых простыней. Правую она не чувствовала, как не чувствовала ног, не могла повернуть голову и сказать вслух хоть слово.

Пахло дождем. Сырой землей и побитыми градом грушами. Пахло так свежо и сильно, что замерзало горло. Хотелось вдохнуть поглубже, а легкие сжались, стали маленькими и их не хватило. Пахло срезанными ранним утром гортензиями. Они стояли в кувшине и разбивали тугую серость дня.

– Проснулась?

Мирк выплыл откуда-то слева.

– Дже?

Он нагнулся, всматриваясь в ее лицо:

– Ты как там?

Джаху прикрыла глаза и махнула рукой:

– Хочу сесть, – просипела она, – мало вижу.

– Господин Барас обидится, если я до тебя дотронусь. Лежи пока.

Слова кровавой горечью обдирали ей горло, и Дже недоуменно вскинула брови, будто спросив: "С чего вдруг?"

Улыбка на лице Мирка привела ее в замешательство.

– Ютран тебя купил.

Он отступил назад и пропал из ее поля зрения.

– Я еще задержусь в этом доме. Вскоре прибудет Панту, тогда нам всем будет о чем поговорить.

Тишину нарушили звуки его удаляющихся шагов, а после – хлопок закрывшейся двери. Джаху устало закатила глаза. Над ее головой печально темнели синие цветы горечавки, оставленные на балдахине искусными ткачами. Она никогда не видела этих цветов в садах Кан и до встречи с Ютраном даже не думала, что они существуют на самом деле. Это лишь старая сказка. Мирк рассказывал ее, когда Дже впервые увидела герб семьи Барас. Мальчишка, наследник богатой и знатной семьи, потерял отца и мать и попал под опеку дальних родственников – как часто бывает в таких историях, – людей жадных и обделенных состраданием и милосердием. Конечно, мальчик был несчастен, брошен и забыт всеми, кроме самых старых и верных слуг его покойного отца. Кто-то из них рассказал ему, будто в горах соседней страны поселился древний змей и плачет он целыми днями и ночами напролет, а на месте, куда падают его горькие слезы, вырастают синие, как вечернее небо, цветы. Что если сорвать один такой цветок, то на всю жизнь он сделает тебя счастливым. Но змей никого не подпускает к ним. Услышав эту историю, мальчик тут же отправился в путь. Он шел до тех гор много лет и столько же поднимался к логову змея, но, взобравшись на вершину, не нашел ни чудища, ни поляны волшебных цветов. Опечаленный, он пошел назад, только теперь то был уже не мальчик, а юноша. Он возвращался деревнями, большими шумными городами, лесами ведьм и духов и ни с кем не обмолвился словом, но в поле у самого своего дома повстречал старого слугу, который рассказал ему сказку про змея. Слуга справился, успешно ли было путешествие, но юноша лишь покачал головой. Тогда старый слуга достал из-за пазухи высушенный синий цветок и сказал: "Возьми и стань счастливым". Оказалось, что отчий дом вот уже пару лет как пустовал, потому что последние владельцы его скончались, и юноше пришлось долго работать, ремонтировать его, он начал учиться, занял место своего отца, стал новым хозяином, а после – мужем и отцом. Он сделал так, как велел ему старик – взял, и стал счастливым.

Джаху смотрела на вышитую горечавку и думала, что всю жизнь гналась за придуманным счастьем. Теперь она осталась ни с чем, и так хотелось, чтобы кто-то подарил ей этот чертов цветок заветного счастья.

Дже почти улыбнулась, но боль зажевала разбитые губы. Улыбку пришлось стерпеть.

– Доброго утра, сударыня Шади.

Она вздрогнула, и боль сжала все тело.

Скрестив на груди руки, Ютран стоял спиной к окну. Джаху не могла видеть его лица, но точно знала, что это он. Во всем Ареноре только он звал ее по имени.

– Вижу, вам лучше, – он потер шею и протяжно зевнул.

– Хочу сесть, – едва приоткрыв рот, прохрипела она. – И пить.

– Хорошо.

Свет смягчился, стоило ему приблизиться. Дже разглядела его заспанное лицо, мешки под глазами и обескровленные губы. Растрепанные волосы клоками торчали в разные стороны. На халате засохли пятна ее крови. Ютран сел на край кровати и наклонился к Дже. От него пахло миртом. Он осторожно обнял ее и легко усадил. Поправил одеяло, накрыв ее голые плечи. Джаху обдало его теплым дыханием. Теперь она видела Ютрана, оглядывала комнату и даже с трудом, но могла повернуть голову.

В маленькую фарфоровую чашку он налил немного воды и поднес к ее губам. Она выпила и кивнула в знак благодарности. Ютран потянулся к ее руке, коснулся сбитых пальцев и положил ладонь на корягу.

– Прошу, извините меня, сударыня Шади, – Ютран виновато повесил голову, – я перекупил вашу свободу.

– Не стоит, – бесцветно ответила она. – Я должна вас благодарить.

Между ними повисло тяжелое молчание. За окном с глухим стуком падали спелые груши. Расходились тучи.

– Хотите груш? – он встрепенулся.

Джаху смутилась и слабо улыбнулась.

– Я сейчас! – Ютран подскочил к двери и скрылся.

В его поведении было что-то трагичное и тяжелое.

Он вернулся через несколько минут, прижимая к груди охапку маленьких желто-зеленых груш. Их пьянящий аромат донесся до Джаху. Ютран высыпал их на кровать к ее ногам и сел рядом:

– Попробуете? Я помогу.

Она с трудом кивнула, и он выбрал грушу пожелтее, что была самая спелая и мягкая из всех, поднес к ее лицу. Дже укусила. Сладкий холодный сок оживил ее сухие губы, одна капля ускользнула и скатилась к подбородку. Ютран улыбнулся и смахнул ее большим пальцем.

– Я несу вам беды, господин Барас.

Он отмахнулся:

– Я сам их на себя навлекаю. Вы пострадали из-за меня, а я не могу этого так оставить.

Раздался стук в дверь, и через мгновение в комнату вошла управляющая. Она принесла теплой воды, чистых тряпок и одежду для Дже.

– Господин Барас, вам придется покинуть нас ненадолго, – управляющая оставила все на столе и достала из комода шкатулку с мазями, – там к вам пришла какая-то старуха. Говорит, дело важное.

Ютран поднялся, прихватив пару груш.

– Панту... – пробормотал он, остановившись на полпути. – Позови меня, когда закончишь, Раду. Думаю, нам придется переехать, как только сударыня Шади поправится.

* * *

Белесая водянистая кашица, оставленная старухой на завтрак, давно остыла и затянулась тонкой пленкой, через которую проступали темные пупырышки гречки. Селедка грустно улыбнулась им, помешивая кашу деревянной ложкой. Она подумала об Эре и сером поле, теперь усыпанном волнами белых цветов гречихи, и отставила плошку в сторону.

Было раннее утро. Солнце брызнуло рыжими лучами в лицо Проклятого леса, они просочились тонкими струями между кривых деревьев и утонули в недвижимой глади цветущих болот. По коже скользил приятный прохладный ветер, медленно разгонял невысокую стену тумана. Аили плотнее закуталась в грубый кусок ткани, и спрятала босые ноги. Она сидела на верхней ступени кривого высокого крыльца и наблюдала за тем, как Панту, подвязав к поясу длинные юбки, собирала по краю болота какую-то траву. Старуха резво дергала стебли, согнувшись так круто, что почти цепляла головой мшистые кочки, по которым ступала. Аили только оставалось удивляться ее прыти. Как быстро наполнялась корзинка, как шустро бабка работала руками.