Не меньше, чем барон

Уильям, впрочем, всё понимает без всяких просьб — покупает сразу шесть разноцветных леденцов. И Амалья, которой достаются розовый в форме нарядной барышни и красный в виде столичного щёголя, счастливо улыбается, хватает Софику (Софике достаются фиолетовый слон и синий ястреб) свободной рукой за запястье и оттесняет её от Руфины — Амалья говорит, что собирается сесть рядом с Софикой (с другой стороны от средней из сестёр Траммо располагается Уильям), а Руфина, должно быть, не желает, чтобы её сёстры шушукались, перегнувшись со своих кресел за её спиной.

Амалья, несмотря на некоторое своё изначальное недоверие к публике цирка, всё-таки, приходит в полный восторг, когда слышит барабанную дробь, когда на арене цирка появляется мужчина в золотом мундире — яркий, обаятельный, со звучным, сильным голосом, который слышно в любом уголке каменного шатра.

О, Амалья трещит почти без умолку, едва давая Софике и Уильяму вставить хоть словечко — комментирует всё происходящее на арене: смеётся над выступлениями клоуна, обезьянок, крошечных умных собачек, как заворожённая следит за тем, как кувыркаются прямо под куполом цирка ловкие акробаты (и даже это не заставляет Амалью помолчать хотя бы минуту). И Софика хохочет — смех её не столь аристократичен и достоин юной леди, как у Амальи, — и ахает, и толкает локтём то Амалью, то Уильяма, который и сам, кажется, очарован представлением.

Наконец, слышится звонок — как в театре. Мужчина в золотом мундире с важностью и гордостью объявляет, что во втором акте представления — когда гости цирка уже получат возможность угоститься предложенными восточно-иберскими сладостями за вполне умеренную плату — выступят укротители с самыми опасными животными, которых только можно вообразить, и иллюзионисты с самыми увлекательными и невозможными фокусами.

Уильям — к восторгу Амальи и недовольству Руфины — покупает и ещё леденцов, и всяких разных лакомств в шебуршащих бумажных пакетиках. В одном из пакетиков — он, к счастью, достаётся Софике — обнаруживаются лакричные конфеты. Софика достаёт одну из них из пакетика и с удовольствием — по лицу Амальи явно читается недоумение — отправляет её к себе в рот.

За всем этим — Амалья тормошит Софику едва ли не ежесекундно — Софика как-то пропускает появление неподалёку незнакомца в накидке, что ужасно напоминает накидку Уильяма. У незнакомца волосы гораздо светлее, чем у Уильяма — такого же цвета, как и у Амальи, — а ростом он чуточку выше, пусть и несколько уже в плечах. Да и на лице его больше неловкости и любознательности, а не насмешливого самодовольства.

— Вильгельм, ты слыхал о дуэли барона Сиенара сегодняшним утром? — нетерпеливо интересуется у Уильяма незнакомец, заставляя на мгновенье замолчать даже щебечущую о прошедшем выступлении акробатов Амалью. — Говорят, он вызвал на дуэль юного герцога Майнорта ночью!..

Повисает мучительная пауза.

— Дуэль? — сердце Софики сжимается до боли, и она едва не подскакивает со своего места, когда известие окончательно достигает её сознания.

Ей кажется, что сердце её вот-вот выпрыгнет из груди от ужаса, какого она никогда прежде в жизни не испытывала. Голос её не дрожит, но Софике кажется, что это оттого, что связки её превратились в натянутые струны, которые вот-вот лопнут, стоит лишь приложить хоть чуточку усилий.

Софике ужасно хочется сорваться со своего места, выбежать из цирка, броситься к Тобиасу — она не знает, где он может оказаться и куда ей стоит бежать — и, возможно, выплеснуть наружу весь свой страх. Прямо сейчас — оттолкнуть Уильяма, сидящего ближе к проходу, оттолкнуть этого несносного незнакомца, принёсшего дурную весть.

Софика вдруг с ужасом вспоминает утренний букет от Тобиаса и жёлтые мелкие соцветия руты.

Рута переводится с языка цветов как «раскаяние».

Раскаяние — связанное с вызовом кого-то на дуэль, а вовсе не с выбором другой девушки. И Софика думает, что второй вариант теперь кажется ей гораздо более предпочтительным.

А у Руфины лицо искажается презрением — Руфина считает дуэли совершенно аморальными. Руфина никогда в жизни не заговорит без крайней необходимости с дуэлянтом. И презрение её к Тобиасу словно ножом режет сердце Софики.

— Альберт! Милый мой братец! — укоризненно качает головой Уильям, который определённо выглядит недовольным, и незнакомец по имени Альберт тут же тушуется под его взглядом. — Зачем вы говорите о дуэли в присутствии трёх впечатлительных дебютанток?..

Уильям говорит ещё что-то — но Софика ничего не слышит. Её словно оглушили этим известием. Словно лишили всех сил. И дышать становится так тяжело, что в глазах едва ли не рябит.

Остаток представления Софика почти не видит — смотрит на него невидящими глазами и старается иногда невпопад поддакивать Амалье, которая определённо не в состоянии заметить перемены в настроении сестры. Восторг Амальи от представления, кажется, неспособна умалить даже смерть близкого ей человека — не то что известие о дуэли случайного знакомца.

А потом... По дороге домой Софика едва в состоянии связно разговаривать (и по пути к коляске Уильяма чуть не падает, споткнувшись о подол собственного платья). Нет — Софика старается улыбаться, старается держать себя в руках и не выглядеть слишком уж обеспокоенной, но беззаботно щебетать, как щебечет Амалья, Софика никак не может. Она и слушать щебет Амальи может лишь в полуха, как и слушать некоторые комментарии Уильяма, касающиеся встречающихся по дороге домов.

Софика хочет то ли домой, то ли к Гесиму, то ли к Тобиасу. Она боится — боится так сильно, как не боялась никогда в жизни. И в этом страхе она, пожалуй, едва ли имеет право поделиться с кем-либо из родных. Разве что, быть может, с Жюли...

Время тянется неумолимо и вместе с тем бежит, словно бешенное — Софика теряется в ощущениях и с трудом дышит. У неё болят рёбра и пульсирует в висках. И когда коляска останавливается перед домом мачехиной кузины, Софика спрыгивает из неё первая, опережая попытку Уильяма подать ей руку — и едва удерживается на ногах, что, кажется, остаётся незамеченным.

Судя по шелесту юбок, следующей из коляски вылезает Амалья.

— Дуэли, — с безжалостным легкомыслием чеканит она, хихикая так же легкомысленно и безжалостно, когда Уильям помогает ей вылезти из коляски перед домом мачехиной кузины, и голос Амальи вдруг слышится Софике как нельзя звонко и чётко, — имеют обыкновение оканчиваться смертью одного из противников. Я об этом читала!

В романах Амальи множество сцен с дуэлями. Софика, улыбнувшись (довольно-таки натянуто, пожалуй,) напоследок Уильяму и сделав книксен, неторопливо шагает к крыльцу. Уильям, кажется, помогает спуститься Руфине — и та даже говорит несколько ничего не значащих приличествующих ситуации фраз.

До крыльца остаются считанные шаги.

Совсем некстати вспоминается: в многочисленных дурацких книжках Амальи всегда побеждает молодой герой — очаровательный, полный энергии, сил, восторженного блеска светлых глаз и некоторой беспечности юности. Более старший герой всегда остаётся лежать в луже собственной крови где-нибудь за заброшенным старым зданием или в чистом поле. И в памяти всплывают слова Альберта из цирка — Тобиас вызвал на дуэль юного герцога... как его там звали?..

Софика представляет вдруг побледневшее, мёртвое лицо Тобиаса, представляет, словно наяву, кровь на белоснежной рубашке.

В глазах у Софики почти тут же темнеет, и она падает, словно подкошенная, услышав напоследок лишь приглушённое чертыхание и почувствовав, как чьи-то руки подхватывают её бесчувственное тело.