Не меньше, чем барон

По светлой ткани расползается пятно чёрной краски. Софика равнодушно следит за ним и отодвигается от рисунка как можно дальше, надеясь его не испортить. Кисть она возвращает в стакан с водой.

Софике почти тошно от того, что Руфина простила вчерашние обидные слова, стоило только Софике грохнуться в обморок, словно последняя кокетка из книжек Амальи. Но показать это, показать Руфине то, что она действительно стыдится своей вспыльчивости и резкости — определённо выше её сил.

— Я не могла спать! — нервно дёргает худеньким плечом Софика, поворачиваясь к сестре. — Мне кажется, что я сошла бы с ума, не будь у меня возможности хоть чем-то заняться.

Руфина неторопливо подходит ближе. Она, в ситцевом чистеньком платьишке и с распущенными волосами, кажется Софике очень домашней и родной. К Руфине хочется прижаться — как Софика обычно прижимается к мачехи в минуты страха или грусти. Софика, впрочем, этого не делает.

— Похоже на наш дом, — кивнув на рисунок, улыбается Руфина, присаживаясь на соседний стул.

Софика пожимает плечами, усмехнувшись. В конце концов, она никогда не рисовала так хорошо, как Руфина — той удавалось красками показывать всё таким трогательным, аккуратным и прелестным, что Софике каждый раз становилось завидно. Она же сама никогда не могла усидеть на одном месте слишком долго, чтобы рисунок получился действительно хорошим.

— Это наш дом и есть, — усмехается Софика, предлагая Руфине краски и чистые листы. — Я, быть может, не слишком хорошо рисую, но, посмотри — наша крыша, окна наших комнат, крыльцо... В конце концов — наша мачеха с пирогом. Конечно же, это наш дом!

Руфина от слов о мачехе едва заметно вздрагивает. Губы у неё чуть недовольно кривятся. Руфина берёт в руки карандаш и долго сидит за столом молча — а Софика из любопытства поглядывает из-за её плеча, но тоже долго не говорит ни слова, боясь, что в таком случае Руфина никогда не закончит этот рисунок, а она, Софика, так и пойдёт на завтрак, снедаемая жгучим, почти болезненным любопытством.

— Кто это? — не выдерживает Софика, когда Руфина отстраняется от карандашного рисунка, что уже почти закончен — на рисунке изображены серьёзная, но спокойная женщина, волосы которой скрыты под чепцом, и маленькая девочка на её коленях.

У девочки волосы перевязаны лентой (даже интересно, какого она будет цвета, когда Руфина возьмётся за краски). Женщина и девочка что-то лепят из теста. Что-то, не слишком уж похожее на пирог. Быть может, пирожки? Софика не особенно может разглядеть со своего места и пододвигает стул чуть ближе.

— Наша мама. И я. Мы часто лепили из теста пирожки или равиоли, пока она была жива, — вздыхает Руфина, и лицо у неё становится очень грустное. — Знаешь... Мне так больно, что я не могу ни с кем из вас о ней поговорить — отцу самому слишком больно о ней вспоминать, ты и Амалья совсем её не помните, а Гесим... Гесим никогда не хочет о ней говорить.

Софика не знает, что на это ответить. В конце концов, она сама действительно её не помнит — для неё всегда существовала только мачеха, громкая, улыбчивая и неизменно потакающая мелким шалостям Софики (пусть и бранящая порой за нечто более серьёзное). А для Амальи — тем более.

Софике вдруг становится почти совестно за это, хотя она и не видит своей вины — уж если кому и следовало чувствовать себя виноватыми за то, что Руфина ни с кем не может поговорить о матери, так это отцу или Гесиму. С чего Софике или Амалье говорить о женщине, голоса, лица и рук которой они даже не помнят?..

Зовут к завтраку. Софика почти благодарна этому, ибо молчание затягивается почти неприлично.

Руфина заставляет Софику умыться как следует — смыть краску хотя бы с лица и рук. Говорит — не стоит идти прямо так, измазанной, словно мальчишка-трубочист из всяких детских сказок. Софика не спорит — испытывать доброту мачехиной кузины, пожалуй, не стоит. Не по таким мелочам, которых Софика вполне способна избежать без особого для себя труда.

На завтраке Софика садится между Жюли и Руфиной. Долли уже сидит слева от Жюли. У Долли всё ещё испуганное, взволнованное личико, а Жюли кажется настроенной довольно решительно. Напротив сидит Амалья — между Камиллой и Арабеллой. Амалья перешёптывается с ними о чём-то, но тут же замолкает, стоит только Софике сесть за стол.

— Я уверена, что тебе просто необходимо отвлечься от этих несносных мужчин! — говорит Жюли чуточку громче, чем следует, когда, видимо, устаёт от предназначенных Софике жалостливых взглядов Долли и любопытных взглядов Арабеллы и Констанции. — Мужчины вообще — не самое важное в жизни. Тебе стоит ценить себя гораздо больше. Тебе должно быть плевать на них и их дурацкие дуэли!

Последние слова заставляют Руфину крепко сжать локоть Софики. Та даже вздрагивает и оборачивается к сестре — на лице Руфины отражается явное неодобрение последних слов. Хотя — Софика отчего-то весьма уверена в этом — с остальными словами Руфина вполне согласна.

Мачехина кузина, разумеется, слышит неподобающее высказывание от Жюли — было бы даже удивительно, если бы оказалось иначе.

— Жюли Клермонт! — чуть повышает голос мачехина кузина, недовольно нахмурив лоб. — Настоятельно рекомендую вам впредь воздержаться от подобных выражений, если вы не желаете провести все свободные от балов вечера в этот сезон запертой в своей спальне! Подобные слова не могут звучать из уст леди.

Руфина вздрагивает и отпускает руку Софики.

— Какие именно из слов, что я сказала? — интересуется Жюли с самым невинным видом. — Чтобы я могла от них воздержаться.

В глазах у Жюли — неприкрытая насмешка. Софика едва сдерживает рвущийся из груди хохот (и заодно думает, что Жюли кажется ей вполне достойной уважения). А лицо мачехиной кузины едва не багровеет от гнева. Девочки из пансиона разом замолкают, словно боятся теперь произнести хоть слово.

— Вон из-за стола, мадемуазель Клермонт! — выдаёт та, наконец, когда несколько отходит от шока. — После сегодняшнего выступления вы по вечерам будете переписывать четвёртую главу «Воззвания к добродетели»!

Жюли вздыхает и выходит из-за стола. Напоследок она весело подмигивает Софике — так, словно бы не оказалась наказана (и довольно сурово, зная тот нудный язык «Воззвания к добродетели» и то, насколько большие там были главы). Перед дверью столовой Жюли на мгновенье останавливается и, обернувшись, строит Софике презабавнейшую гримасу. Не только Софика не может сдержать хихиканья.

Впрочем, одного сурового взгляда мачехиной кузины вполне хватает, чтобы все постарались вернуть на лица серьёзное выражение.

На завтрак подают творог с черничным вареньем. Софика едва может его терпеть — и с вареньем, и без, и потому не ест. Мачехина кузина замечает это и посылает к её месту какао — вместо молока, к которому она, как и к творогу, даже не притрагивается. Какао Софика выпивает почти что поспешно.

Проходит ещё немного времени — и девочки из пансиона заканчивают есть. Они поднимаются из-за стола и, сделав книксены мачехиной кузине, выходят из столовой. Кто-то шёпотом замечает, что сегодня совсем не до арифметики и истории.

Занятия!.. Софика вспоминает про них только теперь и едва удерживается от возмущённого стона. Софика едва может представить, как высидит целых два урока сейчас, когда меньше всего на свете ей хочется заниматься чем-нибудь полезным! Ох, только не теперь!..

— Вам не стоит перетруждаться сегодня. Вы, быть может, порой считаете, что я не слишком-то к вам справедлива, но, уверяю вас, портить вам здоровье я точно не желаю, — замечает мачехина кузина словно слыша её мысли, когда Софика уже готовится последовать за сёстрами в класс. — Не нужно вам посещать занятий — отдохните и распойтесь. У вас вчера был сложный день — да и сегодня вечер предстоит непростой. Отдохните как следует и постарайтесь сегодня выступить настолько хорошо, насколько только сможете.

«От этого многое зависит» словно повисает в воздухе. Софике и не нужно слышать это вживую — эти слова много раз повторяли Руфина и Амалья. И даже Долли. Маленький спектакль, на котором недавние воспитанницы пансионов показывали свои таланты, считался важным этапом в жизни дебютанток. Тридцать спектаклей — по одному на каждый из пансионов. Шесть из них уже успели отгреметь с начала сезона. Пансиону мачехиной кузины достался седьмой номер. И он должен был состояться сегодня.

Мачехина кузина уходит прежде, чем дожидается от Софики вежливого книксена — оно и к лучшему.

Поднявшись к себе в комнату Софика минут пять молится всем божествам, которых знает — только бы Тобиас оказался жив. А потом... Потом устаёт. Она подскакивает к платяному шкафу, достаёт оттуда одолженную у Жюли книжку и за пару часов умудряется прочесть то, что никак не могла дочитать уже несколько дней. Софика словно проглатывает всё написанное в книжке. И история о сыщике ей приходится по нраву. Софика даже думает, что нужно будет одолжить у Жюли другие книжки про него.

Софика убирает книжку обратно в шкаф — прячет от мачехиной кузины — и сменяет домашнее ситцевое платьишко с кучей пятен на красное клетчатое. Это подойдёт гораздо больше, если Софика собирается не привлекать к себе лишнего внимания и улизнуть сегодняшней же ночью в квартирку Гесима — иначе она просто не сможет удержаться от какой-нибудь иной глупости.

В этом платье она и спускается вниз, когда воспитанницам пансиона пора отправляться — выступление должно состояться в домашнем театре какого-то важного человека, имени которого Софика не помнит, если и знала когда-нибудь.

Внизу она оказывается едва ли не первая — прежде неё в холле появляются лишь трое: Камилла, Марта и Констанция. Камилла и Марта причёсаны несколько небрежнее обычного и одеты они довольно просто, а вот на Констанции — вышитое голубым светло-бежевое платье с пышными кружевными манжетами и шёлковым голубым поясом, а волосы локонами рассыпаны по плечам и спине, и это кажется почти что вызывающим.

Потом спускаются Арабелла — в платье с вырезом, что граничит с недопустимым, — Долли — одетая и причёсанная так же, как сёстры — и Амалья — в нежно-розовом хлопковом платье с оборками и перламутровыми крошечными пуговицами на груди и манжетах. Арабелла, на взгляд Софики, смотрится слишком уж по-взрослому. Амалья же — напротив кажется сущим ребёнком.

Руфина — в простом розовом платье — оказывается в холле лишь после ещё почти дюжины девочек. Но до Жюли, которая, одетая в синее платье в белой горошек, улыбается и машет Софике рукой ещё стоя на верхней ступеньке. Минутой позже Жюли едва не спотыкается, кинувшись бежать по лестнице.

Жюли едва не отталкивает Руфину в сторону со своего пути и обнимает Софику так крепко, что той впору снова свалиться в обморок — воздуха едва хватает, чтобы хоть как-то дышать. Отстраняется Жюли так же порывисто и резко, как и обнимает — и тут же отходит в сторону, отвлекаясь на Долли.

Они о чём-то шепчутся — но глядя на них Софика почему-то думает, что на этот раз речь не о ней. Быть может, о пропавших серёжках?.. О, Софика надеется, что на неё перестанут смотреть так любопытно и сочувствующе!.. От этого лишь хуже. И потому поведение Жюли и Долли Софику, пожалуй, даже радует.