Не меньше, чем барон

— Какое досадное упущение, что нельзя заставить всех жить лишь по ночам, оставляя утро для сна! — шутливо сокрушается Софика. — А дом у вас весьма красивый!

И ужасно любопытно, как он выглядит изнутри. Настолько, что хочется прямо сейчас свалиться с лошади и сделать вид, что ей ужасно больно ходить. Останавливает Софику только... Да только то, пожалуй, что в таком случае с мачехиной кузины станется запретить ей с этого момента все встречи с Тобиасом — под непреклонными доводами Руфины, что обязательно всполошится сверх всякой меры.

Софика определённо не хочет создавать для себя эти трудности в этом деле. Не тогда, когда даже Руфина настроена ей мешать. Нет уж! Лучше придумать что-то другое, что-то — умнее, хитрее и безопаснее (способностью придумывать планы, в которые входил бы хоть один из пунктов, Софика обычно не славится). Что-то — что не поставит под угрозу её приятное времяпрепровождение.

— Должно быть, мне как-нибудь следует пригласить в гости вашего батюшку, чтобы он мог привести и вас, — замечает Тобиас задумчиво, и Софика дёргается от неожиданности. — Только скажите, когда он будет в городе — я слышал, у дебютанток дважды за лето назначается родительский день.

Отец, думается Софике, приедет в столицу ещё не скоро — мачехе, должно быть, нужна сейчас вся помощь и поддержка, которую могут ей обеспечить муж, сёстры и слуги. К тому же, не исключено, что отец окажется не в восторге от необходимости куда-нибудь брать с собой среднюю дочь. Мачеха, вероятно, может решиться на столь отчаянный поступок ради самой возможности порадовать одну из своих падчериц, но отец... Да никогда!

— Он ни за что на свете не возьмёт меня с собой! Тем более — к такой важной птице, как вы! — смеётся Софика, слишком обрадованная мыслью, что, возможно, напрашиваться в гости всеми окольными путями, что только могут прийти в её бестолковую головку, не придётся. — В детстве я обычно столь дурно вела себя в гостях, что он стал оставлять меня дома вместе с Гесимом!

Гесима, насколько Софика знает, перестали брать к кому-то в гости ещё до рождения Руфины — после того, как он до крови укусил соседского мальчишку за какие-то не слишком вежливые слова. Гесим лет до десяти предпочитал решать любые проблемы зубами и кулаками, не вслушиваясь ни в какие доводы о пользе мирного урегулирования конфликтов.

Софика обыкновенно в гостях была чуточку более доброжелательна к другим детям, нежели её любимый брат (особенно, если приходилось общаться только с девчонками, которых она чаще всего считала зазорным дёргать за юбки или косички без достаточного на это повода), но зато чересчур любопытна ко всяким безделушкам, которых у брелиакцев обыкновенно было немного. О том, что безделушки в свою очередь имеют обыкновение легко ломаться под проворными детскими пальчиками, Софика поняла достаточно рано.

Обыкновенно послушная и покорная родителям Руфина, следует заметить, в детстве тоже не отличалась безупречным поведением в гостях — слишком уж легко её было обидеть, и, всякий раз, когда это случалось, она разражалась таким громким и пронзительным плачем, что её тоже вскоре перестали брать в гости в семьи, в которых росли особенно шаловливые мальчишки.

Идеал поведения в гостях в их семье, несомненно, в нежном детском возрасте демонстрировала только Амалья, не позволявшая себе не только трогать что-либо без разрешения и перебивать разговаривающих взрослых, но даже реветь в голос, если её кто-то обидел, а только прибегавшая к мачехе за утешением и тихонько-тихонько хныкавшая. Достаточно очевидно, чтобы быть способной вызвать у взрослых жалость, но недостаточно долго и оглушающе, чтобы вызывать раздражение.

Софика почти с удивлением замечает, что сейчас театральность Амальи её почти не раздражает. Хотя после происшествия с Жюли Софике следует злиться на младшую сестру.

Так что, нет ничего удивительного, что отец до сих пор считает лишь младшую — сейчас правильнее сказать «третью» — дочь достойной визитов к сколько-нибудь уважаемым особам. Софику он, должно быть, согласится взять лишь принести визит какой-нибудь старомодной тётушке-соседке, у которой дома едва ли есть что-то, что можно сломать или уронить.

— Признаться, я был бы не прочь, если бы вы дурно вели себя у меня в гостях, — замечает Тобиас, и Софике кажется, что от его мягких интонаций у неё пробегают по спине мурашки, а щёки становятся пунцовыми от смущения.

Тобиас открыто и прямо смотрит на Софику почти тем же взглядом, что смотрит тайком Гесим, что отчего-то не решается глядеть на неё так при всех — осознание этого пронзает какой-то странной, едва уловимой и почти стыдной догадкой, но Софика отмахивается от неё, словно от назойливой мухи.

— Да ну вас! — хихикает Софика, пытаясь сбросить с себя едва ли уместное смущение. — Я не настолько обворожительна, как вы пытаетесь мне показать, чтобы вы действительно желали увидеть моё дурное поведение!

Глупо, чувствовать себя так неловко от вполне безобидного замечания, напоминает себе Софика.

Глупо и дурно. Не стоит смущаться от чьих-то слов, пусть лучше смущается тот, кто эти слова произносит — эту мысль Софике подкидывает вместе с очередным необыкновенным букетом граф Уильям, без которого уже невозможно представить этого лета. Мысль эта прорастает в душе Софики так скоро, будто бы всегда ей принадлежала. По правде говоря, не только она — все замечания Уильяма удивительно точно ложатся в Софикино сознание и определённо не желают его покидать.

Должно быть, пройдёт совсем немного времени, прежде чем Руфина невзлюбит графа Уильяма гораздо больше, чем Тобиаса. Кто вообще, помимо Уильяма, способен лелеять в душе убеждение, что Софике не достаёт наплевательского отношения к общественным нормам?.. Разве что Гесим, которого, несмотря на все его академические успехи, деревенские считают паршивой овцой в стаде пастора Траммо.

Руфина, вероятно, будет в ярости, если увидит хотя бы одно письмецо из тех, что потом приходится греть над свечой, чтобы прочесть то, что Уильям действительно ей пишет. Подобные письма со вчерашнего дня приходится тайком читать в комнате для умывания, где Софика теперь задерживается несколько дольше обычного.

Это вот-вот начнёт Руфину настораживать.

Граф Уильям, вероятно, и должен настораживать более-менее здравомыслящих барышень вроде Руфины, Амальи или Констанции, к которым Софика совсем не склонна себя относить. И всё же она вполне уверена, что и сама ни за что на свете не согласится выйти за него замуж, даже если он ей это предложит, что едва ли может быть близким к жизни.

Уильям, на взгляд Софики, не относится к тем мужчинам, за которых можно выходить замуж. Каковой бы силой не обладало его обаяние. С подобными мужчинами, думает она, вполне можно позволить себе дружеское общение или даже открытый флирт, но едва ли — что-то большее.

От одного присутствия Уильяма порой приятно сжимается сердце, но едва ли это радостное волнение может говорить о чём-то достаточно серьёзном. Оно, думается Софике Траммо, скорее говорит о предвкушении чего-то лёгкого, беспечного и возможно капельку дурного, чем о каких-либо чувствах.

Тобиас же... При мыслях о Тобиаса у Софики в последнее время всё чаще кружится голова, что кажется ей вполне достойной причиной, чтобы задерживать свой взгляд на его букетах и записках чуточку подольше и улыбаться тайком при мысли о предстоящей встрече или обещанном танце. Руфина может думать о бароне Сиенаре всё, что её душеньке угодно, но Софика убеждена, что едва ли можно найти в столице человека более порядочного, чем Тобиас.

— Если ваши слова правда, обещаю обязательно когда-нибудь это сделать! — добавляет чуть позднее Софика сквозь прикрытое смехом смущение и несколько нервно пожимает плечом. — И всё же, не уверена, что вам понравится. Я могу быть весьма капризной и невоспитанной.

— И своевольной, вы забыли упомянуть, — как-то слишком уж тепло улыбается Тобиас, словно это не кажется ему хоть какой-то проблемой. — Отродясь не видал столь своевольной девушки, Софика. И отродясь не чувствовал такой потребности на ком-то жениться.

Софике кажется, что краска снова приливает к её щекам. Она вновь чувствует себя совершенно беспомощной, ошарашенной и ужасно взволнованной. И несколько счастливой. Вполне достаточно счастливой для того, чтобы взглянуть Тобиасу в глаза и попытаться угадать, являются ли правдой его слова.

— Даже на леди Еве? — Софика не вполне уверена, что стоит это спрашивать, но слова сами срываются у неё с губ.

Софика, по правде говоря, уже не может представить, каким бы было лето её дебюта, если бы между ней и Тобиасом не стоял извечный призрак идеальной жены и матери леди Евы, которую, кажется, боготворил любой, кто хотя бы раз с ней встречался — даже Уильям, которого Софика не может заподозрить в излишней любви к идеальным, благовоспитанным леди.

И Софике едва ли хочется пытаться выдержать в глазах Тобиаса конкуренцию с безупречным, идеальным призраком женщины, которой даже не встречала. Софике вполне довольно того, что Гесим иногда, будучи сильно пьяным, замечает, что она улыбается почти так же, как улыбалась когда-то их покойница-мать.

Быть может, от этого Софика Траммо терпеть не может идеалы?.. Оттого, что они появляются в сознании других людей, вероятно, обличённые в гораздо более идеальные формы, нежели при жизни, и мешают жить тем, кто едва ли сумеет приблизиться за всю свою жизнь к чему-то подобному.

— Тем более — на леди Еве, — уверенно произносит Тобиас, и призрак леди Евы разбивается в голове Софики на мелкие осколки от его тона. — Брак... не был счастливым для нас обоих. Быть может, по моей вине.

Слышать эти слова Софике Траммо приятно настолько, что она готова счастливо улыбаться весь оставшийся день, даже если мачехина кузина заставит её вышить ещё пару платков, которые непременно придётся отправить в печку.

Софика чуть смущённо думает, что это, должно быть, нехорошо — радоваться чьему-то несчастливому браку. Особенно — если этот человек ей не совсем безразличен. А ещё — что Руфина непременно отчитает её, если Софика будет прыгать от счастья по возращении в пансион и позабудет обо всём как минимум до следующего приглашения.

Но призрак леди Евы исчезает из её головы, и, кажется, ничто больше не способно отягощать беспечную жизнь Софики Траммо. Во всяком случае — сейчас, пока они неторопливо едут по этому парку, вдали от Руфины, отца, мачехиной кузины и любого, кто способен им помешать.

— Вы её не любили? — спрашивает Софика почти испуганно, и тут же ругает себя за этот испуг.

Софика до дрожи в сердце надеется, что — нет. Не любил. Что леди Ева была лишь ошибкой, страницей в жизни Тобиаса, которую он и рад скорее перелистнуть. Что в леди Еве было что-то, за что можно было не питать к ней пылких чувств, быть несчастливым в браке с нею.

Ей безумно хочется, чтобы Тобиас не любил покойную леди Еву. Чтобы при упоминании о ней не вспоминал ни её улыбки, ни тёмных волос, ни голоса — должно быть, непременно нежного и ласкового, как и подобает истинной леди, — ни непременно нежных рук...