Не меньше, чем барон

Впрочем, Руфина и со своим простеньким тёмно-серым платьем носит передник, без которого ей вполне разрешено появляться на улице. Передник у Руфины почти столь же простенький, как и у Софики. Разве что гораздо длиннее и не кажется таким застиранным и древним. Софика однако убеждена, что дело скорее в том, что Руфина в целом гораздо аккуратнее относится к своим вещам, нежели в настоящем возрасте передников.

— Весьма... любопытно, что ты называешь барона Сиенара по имени! — глупо хихикает Амалья, прикрывая рот ладошкой. — Наводит на... определённые мысли. Он ещё не делал тебе предложения руки и сердца? Впрочем, это совершенно неважно — уже представленные ранее королеве девушки подходят к ней отдельно, и им дозволяется перекусить вместе с младшими фрейлинами.

Должно быть, это весьма важно. Софика в этом почти уверена — перекус отдельно от других дебютанток, вместе с младшими фрейлинами королевы или кронпринцессы просто не может быть неважным. Однако это, вероятно, будет ужасно скучно — едва ли дебютанткам дадут возможность поговорить с младшими фрейлинами. Скорее уж снабдят огромным перечнем правил и строгих запретов — что даже дышать будет нельзя.

На Амалье, вопреки обыкновению (она даже в пансионе теперь носит вещи из чрезмерно дорогих тканей, что злит иногда Руфину) — простенькое лазурно-голубое платьице с не слишком роскошными, но старательно накрахмаленными кружевами, что пришиты лишь на воротнике, манжетах и подоле. В этом платьице весьма свободного покроя Амалья хотя бы кажется младшей из сестёр. Не то что в платьях дебютанток, в которых Амалья выглядит несколько старше своих лет.

При отце она и хочет выглядеть самой младшей, догадывается Софика. Это всегда служило Амалье хорошую службу. С самых ранних лет — когда Амалье доставались кусочек ягодного пирога побольше (и обязательно с вишенкой), кукла понаряднее или школьная сумка для книжек получше. Софике даже на мгновенье становится завидно, что ей самой удалось побыть самой младшей всего-то на недельку больше, чем год.

Впрочем, теперь самой младшей из детей пастора Траммо является родившаяся недавно Фиалочка — так что, Амалье определённо осталось совсем недолго наслаждаться своим... превосходством в глазах отца и мачехи. Должно быть, до тех пор, пока Фиалочка не начнёт ползать.

Подумав немного, Амалья (Софике кажется, что она видит на хорошеньком личике Амальи весь мыслительный процесс) тоже достаёт из своего шкафа передник — праздничный, кружевной, накрахмаленный. Всего у Амальи, насколько Софика помнит, шесть передников — один кружевной белый, один кружевной чёрный, два белых передника с оборками и два передника с цветочной вышивкой по краям. Все они смотрятся гораздо более богато, чем у старших сестёр Траммо.

Амалья, как и следует ожидать, смотрится в своей одежде настоящей барышней — юной дворянкой из тех, у которых есть несколько нянь и гувернанток, которые даже в детстве несколько раз в день меняют платья и которые посещают детские балы с тех пор, как им исполняется семь лет.

У Констанции и Арабеллы, кажется, было именно такое детство, и иногда у Амальи от их рассказов загораются восторгом и завистью глаза. Софика не уверена, что их детству можно хоть в чём-то позавидовать.

Софика присаживается к себе на кровать, чтобы надеть и зашнуровать ботинки. Кажется, это последнее, что она должна надеть. Ведь не нужно брать с собой что-нибудь ещё?..

— И всё-таки я против того, что ты теперь носишь серьги, как... — слышит Софика укоризненные нотки в голосе Руфины и поднимает голову.

Руфина стоит ближе к Амалье, чем стояла некоторое время назад, её руки скрещены на груди, а на лице — то неодобрительное и несколько высокомерное выражение. Руфина, полностью уверенная в собственной правоте — что может быть хуже? Софика убеждена, что сама бы обязательно вспылила, если бы Руфина сейчас обратилась таким тоном к ней самой.

Серёжки — единственные у Амальи — аккуратные, маленькие, с крошечными жемчужинками, смотрятся на Амалье вполне неплохо. Это совсем не те громоздкие и неудобные серьги, что носят взрослые, замужние дамы — украшенные россыпью массивных камней и сверкающие на солнце. Подобные небольшие серёжки надевают и другие девочки в пансионе — те же Констанция или Татьяна, кого уж точно не заподозрить в дурном поведении.

Софика, по правде говоря, не понимает недовольства Руфины. Куда больше внимания, должно быть, заслуживает тот факт, что на одном ботинке Софики несколько протёрлась кожа. Или что один бант у Софики получился несколько больше второго. Ой, да что угодно заслуживает больше внимания, чем проколотые недавно уши Амальи и аккуратные едва заметные серёжки!

— Как кто? — прерывает Руфину Амалья с таким оскорблением в голосе, что Софике хочется держаться от сестёр как можно дальше на ближайшие несколько часов. — Ну же! Скажи! Говори!

Лицо у Амальи в один миг становится непривычно серьёзным и даже злым. С него словно слетает то детское, милое и нежное выражение, которое Амалья предпочитает на него напускать. Амалья вдруг кажется Софике непривычно взрослой и даже жёсткой. И в чертах её чудится нечто похожее на Гесима.

— Как хефрианка! — наконец, находится с ответом Руфина. — Не понимаю вообще, отчего тебе даже дома дозволяется носить одежду, что совершенно не пристала брелиакенкам!

Брелиакцам и в особенности брелиакенкам следует одеваться скромно и опрятно, чтобы не позволять тщеславию проникать в душу и отравлять её — кажется, как-то так звучит один из постулатов. Замужним брелиакенкам в свою очередь желательно покрывать волосы (и пусть большинство женщин в деревне скрывает их полностью под белыми покрывалами, некоторые, в том числе мачеха Софики, носят расшитые узорами сетки для волос или весьма строгого вида шляпки, открывая чужим взорам хотя бы некоторые пряди).

Брелиакским девушкам же надлежит быть особенно аккуратными и скромными в одежде, не дозволять себе любых вольностей, избегать дорогих тканей (хотя дозволяется использование кружева или оборок), открытых плеч и рук, носить не слишком привлекающие взгляды причёски и избегать любых украшений, кроме памятных кулонов или живых цветов.

Софика думает — но отчего-то не решается произносить свою мысль вслух, — что Руфина и сама бывает замечена в отступлении от этого правила, а значит — не имеет никакого права пенять на это Амалье. Если уж Руфине хочется порой городить какой-то ужас у себя на голове, то нет ничего удивительного в желании Амальи носить серёжки или дорогие ткани.

Софика замечает, что на лицо её сестры Амальи после слов о том, что она похожа своей тягой к роскоши, на хефрианку, возвращается старое расслабленное, невинное выражение, разве что во взгляде её теперь явственно заметно высокомерное, почти обидное снисхождение. Снисхождение это, кажется Софике, с каждым днём появляется на миловидном личике Амальи всё чаще и чаще. И в этом определённо нет ничего хорошего.

— Ты просто завидуешь! — пожимает плечами Амалья и усмехается, последний раз оправляя перед зеркалом повязанные белой лентой волосы, прежде чем повернуться к выходу из общей спальни. — Что мне — или Софике с Гесимом — всегда уделялось куда больше внимания, чем тебе. К тому же, ты совершенная дурнушка, и никто, даже папенька с маменькой, не видит смысла тебя наряжать.

Если не вмешаться сейчас, то, должно быть, Руфина ведь может и не сдержаться, и расквасить — вполне заслуженно, признаёт Софика — младшей сестрице нос. Это, разумеется, спровоцирует недовольство мачехиной кузина — да и отца тоже — Руфиной, что едва ли может хорошо сказаться на дальнейших отношениях сестёр Траммо — ведь и Руфина, и Амалья совершенно точно попытаются призвать Софику в качестве свидетеля собственной правоты.

Секунду спустя, когда выражение шока исчезает с лица Руфины, а губы её начинают подрагивать, Софика признаёт собственную неправоту — Руфина навряд ли может расквасить Амалье нос, даже если та того определённо заслуживает. Нет уж. Руфина скорее разрыдается, повалится ничком на кровать и твёрдо решит никуда не выходить из спальни до скончания века.

— Так я ведь тоже не красавица, Амалья! — зачем-то хихикает Софика, предупреждая готовый вырваться из груди Руфины всхлип. — А кавалеров у меня, всё ж, побольше твоего!

Руфина только открывает рот и, так ничего и не сказав, захлопывает его обратно. Софика видит благодарность и почти обидное удивление в её глазах. Амалья, должно быть, не найдясь с ответом, горделиво задирает носик и выскальзывает за дверь общей спальни, показательно тихо прикрывая за собой дверь. Софику это раздражает гораздо больше, чем если бы дверь громко хлопнула.

— Не вздумай реветь из-за её подколок! — тут же преувеличенно бодро обращается Софика к Руфине. — Ты ведь знаешь, что не меньше трети платьев, что носила дома Амалья, должны были достаться тебе, но были ей нагло выпрошены у отца и мачехи! Так что, как минимум один из её доводов насквозь лжив!

Софика хватается за ручку двери, окидывает комнату рассеянным взглядом и выходит в коридор. Руфина следует за ней почти мгновенно и аккуратно затворяет дверь, словно та развалится от одного хлопка. Амалья, как и следовало ожидать, ещё не успевает далеко уйти — она уже спускается по лестнице, но Софике не доставляет никакого труда довольно-таки быстро её догнать.

Софика сбегает вниз по лестнице и почти прижимается носом к узкому окошечку рядом со входной дверью. Разочарование от того, что отца ещё нет — или же его не видно — не успевает заполнить её душу — Софика успевает наткнуться взглядом на букет из маков и крупных жёлтых роз, повязанный жёлтой хлопковой лентой, ужасно похожей на те, что вплетаются в Софикины косы.

— Папенька сейчас пьёт чай с тётушкой в её кабинете, насколько мне известно, — усмехается Амалья, снова говоря тем своим нежным голосом, что неизменно производит впечатление на всех взрослых вокруг. — Вероятно, нам стоит пройти туда, а не выбегать без разрешения во двор. Остальные девочки уже отправились на прогулки со своими родителями.

— Разве отец не должен ожидать нас на улице? — удивляется Софика, наклоняясь, чтобы поправить сползший чулок и, заодно, получше разглядеть заинтересовавший её букет. — В пансионе — кроме холла — ведь запрещено появляться мужчинам! Даже родственникам!

Это правило с самого начала кажется Софике совершенно дурацким и обидным — визиты отцов или братьев кого-нибудь из девочек могли бы сделать пребывание в пансионе куда более увлекательным. Во всяком случае, братья — о братьях Софика судит по Гесиму или Георгу, одному из старших братьев Жюли — могут стать довольно-таки неплохими соучастниками в проделках или своеобразной контрабанде запрещённых в стенах пансиона книг.

Ладно, решает Софика, возможно в этом правиле и есть кое-какой смысл, если уж мачехина кузина так трясётся от одной мысли о том, что недостойная литература может попасть в руки кого-нибудь из её воспитанниц.

Впрочем, женщинам, в том числе самым близким родственницам, так же запрещено появляться в пансионе дальше холла и, быть может, если репутация дамы того заслуживает, кабинета мачехиной кузины. В столовую, классы, комнаты воспитанниц им, кажется, тоже хода нет. Это кажется не менее обидным — о, Софика была бы просто счастлива увидеть в стенах пансиона мачеху — и ещё менее объяснимым.