Не меньше, чем барон

Хочется знать, что Тобиас относился к леди Еве иначе, чем пастор Илмари Траммо относился к своей первой жене Матильде. Софика никак не может понять, отчего это вдруг так важно для неё.

— Я едва ли любил кого-либо, помимо сестры и сына, Софика, — говорит Тобиас так серьёзно, что Софика не знает, стоит ли ей испугаться или смутиться его тону. — Должно быть, это дурно с моей стороны и звучит не слишком красиво, учитывая то, что я делал вам предложение.

И этих слов ей вполне достаточно, чтобы вновь ощущать себя иррационально, неправильно счастливой. Настолько — что, кажется, сейчас её вот-вот покинут все мысли вообще. Не только здравые, но и те глупости, которые то и дело теплятся в её не слишком-то умной голове.

— Мне было бы тяжело думать, что вы её любили, — почти шепчет доверительно своё признание Софика, заметив, что они, сделав круг по парку, уже подъезжают к беседке, в которой оставлена Руфина.

Руфина с готовностью подскакивает со своего места и почти бежит к ним. Выражение на её побледневшем, почти посеревшем лице весьма взволнованное и словно бы виноватое — должно быть, решает Софика, злится на себя за то, что не решилась сопровождать сестру в прогулке с мужчиной, которого считает не вполне достойным права ухаживать за добропорядочной брелиакенкой.

Тобиас, разумеется, помогает Софике спешиться, когда они подъезжают достаточно близко. Довольно легко помогает, надо заметить. Словно всё, чему он посвящает жизнь, это помощь дамам в схождении на землю.

Софике же доставляет большое неудобство необходимость сдерживать себя от слишком глупых и счастливых улыбок, что могут заставить Руфину забеспокоиться ещё больше.

— Выяснилось, что я терпеть не могу дамские сёдла! — довольно-таки бодро смеётся Софика, стараясь выдать своё, возможно, чрезмерное возбуждение за смех от очередной неловкости.

Руфина от этого не становится менее взволнованной или настороженной, а вот на лице у Тобиаса словно появляется смущение, которого Софике трудно было от него ожидать.

— Мы могли бы выбраться на прогулку, подобную этой, дня через три, — мягко предлагает Тобиас. — Необязательно на конную — можно покататься на лодке, сходить на выставку или в один из музеев. Я буду рад провести с вами время в любом месте, в котором вы того захотите.

Возможность ещё разок не просто выбраться из-под опеки мачехиной кузины вместе с приятным ей кавалером, но и, возможно, увидеть дом Тобиаса ещё чуточку ближе, представляется Софике настолько удачной и замечательной, что она — в очередной раз за сегодняшнее утро — просто теряет голову от восторга.

Софика уже поворачивается к Тобиасу и раскрывает рот, чтобы сказать, что она с радостью будет ждать его через три дня на, например, прогулку в лодке по реке или пикник с сэндвичами и пирожками под каким-нибудь раскидистым деревом, или чаепитие в каком-нибудь пристойном, добропорядочном заведении, против которого не будет возражать даже мымра вроде мачехиной кузины, когда Руфина хватает её за руку.

— Через три дня не получится! — то, каким сильным является Руфинино волнение, выдаёт не только тот факт, что голос у неё дрожит от возмущения, но и то, что она позволяет себе повысить голос на сестру в чьём-то присутствии. — Через три дня — родительский день! Отец приедет! Софика! Только не говори, что ты об этом забыла!

Софика в первый миг не может понять, о чём именно речь. Когда до неё, наконец, доходит (и всё-таки Софика не уверена, что слышит об этом мероприятии не впервые), разочарованию её нет предела. Не из-за Тобиаса, разумеется, с которым она ещё успеет сходить куда угодно до конца лета. Да и дом Тобиаса, должно быть, ещё удастся увидеть, особенно учитывая его искреннее желание её пригласить.

Из-за Гесима, который, должно быть, снова схватится за бутылку, стоит ему только пересечься с отцом. Из-за Гесима, который опять будет чересчур задумчив и вместе с тем яростно красноречив. Из-за Гесима, взгляд которого снова станет больным и колким, злым, словно у смертельно раненого зверя.

Софикино сердце почти пронзает болью при мысли о том, как будет себя чувствовать её любимый брат. Снова. Будто бы недостаточно того, что он совершенно исхудал, того, что он несёт какую-то совершенную чушь о готовности сделать нечто, за что его не простят, того, что он прикладывается к горячительным напиткам всякий раз, когда разговор с отцом перерастает в яростную, подобную даже не драке — войне, ссору. Софика почти готова желать, чтобы отец не приезжал никогда-никогда — только бы не видеть в глазах брата этой больной ярости.

Разочарование, должно быть, весьма полно отражается на её лице, чтобы Руфина, кажется, действительно ждавшая встречи с отцом, возмущённо всплеснула руками, а Тобиас, вероятно, принявший эту эмоцию на свой счёт и то, что их очередная прогулка может не состояться, улыбнулся ещё теплее и мягче прежнего.

— Лучше пригласите меня, скажем, на вальс или на ещё один котильон на ближайший бал! — заставляет себя улыбнуться как можно бодрее Софика, снова выпрямившая спину почти до хруста и боли. — У меня остались нерасписанными два танца — я хотела оставить один из них для вас!

Руфина бросает на Софику укоризненный взгляд, но всё же молчит, вероятно, решив не портить и без того хрупкого спокойствия сестры. Софика с каким-то злорадством думает, что правильно — если хоть кто-то из сестёр упомянет о её недостойном поведение в ближайшую неделю, она определённо не станет это терпеть с благодушием, в котором пребывала в последнее время.

— Могу я рассчитывать сразу на оба? — интересуется Тобиас, должно быть, окончательно разбивая в дребезги свою репутацию в глазах Руфины.

Софика отвечает ему кивком и вполне благосклонной улыбкой.