Золото Плевны. Золото Сербии

13. Награда

За тяжелой дверью кабинета раздался тихий детский плач. Неясный, он то пропадал, то нарастал. Я решил, что показалось: откуда взяться младенцу в военной ставке, скорее, может, коту лапу отдавили или еще что – допутался под ногами пушистый. Есть такие – противные, вечно голодные и о голенища сапог трутся, глянец стирая. Не знаешь, что и хуже. Иосиф Владимирович сначала нахмурился, но тоже, видно, решил, что показалось, и выяснять ничего не стал, продолжил, желая меня подловить и вывести на откровенность:

– Не знаю, кто хитрее из вас: ведь Суздалев – граф, а ты – казак. Абсолютные две противоположности. В чем выгода каждого? Ведь есть она? – По-отечески улыбнулся, приглашая развить тему. В руках он крутил луковицу золотых часов, перебирая толстые звенья. Сердце на миг замерло. Неужто подарок приготовил? Решил отметить наградой за старания в воинской службе. Батьке в коллекцию такие бы пригодились. Потом у самовара рассказывал бы внукам байки. А те хлебали бы чай вприкуску да слушали раскрыв рты, мечтая о подвигах. Сам таким был. И деда тоже слушал.

От такой картины представленной домой захотелось. Но пришлось вернуться из грез в действительность.

Я слегка покривился, вспоминая вкус незрелых зеленых яблок в соседском саду – пацаном думал, что у них слаще, и ответил сухо, так как не по нраву пришлось такая тема:

– Да нет никакой выгоды, и хитрости тут тоже нет.

Гурко покивал головой, делая вид, что согласился, потрогал себя за бакенбарды, но сам, кажется, остался при своем решении: один кресты зарабатывает да военную карьеру делает, другой дружбу водит со знатной фамилией и титулованной особой. Да только ошибается генерал, и мы сами не промах! Тоже фамилию имеем. И за графа обидно – за такие подвиги крест могут и на могилу поставить, а то и некуда будет ставить. И так из Суздалева пулю уже вытащили, а хандра так и вовсе осталась навсегда – угораздило же подцепить дурную болезнь. Теперь лечи, траться на лекарства заморские. А может, стоит к ведунье сходить?

В дверь тихо заскребли.

Я же говорил: кошка или кот, есть, видно, любимица или любимчик у генерала. Может, даже из Петербурга возит с собой. Может, и лысого? Из самого Египта. Кто знает. Здешних котов всегда не хватает.

– Чай принесли, – пояснил мне Гурко и зычно крикнул: – Войдите.

Молодой адъютант робко заглянул в проем. Тонкая ниточка усов топорщилась на утонченном холеном лице, делая его оттого еще более удивленным. Захлопал длинными ресницами сконфуженно.

– Заходи, голубчик. Давай-ка нам чая и чего покрепче. И чтоб лимон был! И баранок хочу!

– Ваше высокопревосходительство, прием начался, – адъютант виновато улыбнулся и кашлянул – видать, в горле от волнения запершило.

– Пускай подождут. Не закончили мы разговор, – властно сказал генерал-адъютант. – Поспешай с чаем, голубчик.

– Делегация это от местных.

– И что? Опять кого-то обидели мои неспокойные гусары? Ждут пускай. Сегодня день особый. Пускай все ждут!

– Так второй час ждут. Дите плакать стало, и преподобный старец Паисий V волнуется. Дело у них к вам необычное.

– Паисий пятый? – растерянно пробормотал Гурко, теряя генеральский накал и суровость в каждом слове, и мне уже с едва скрытой усмешкой: – Слыхал о таком?

Я медленно закачал головой:

– Не имел чести. Не разбираюсь в болгарском духовенстве. Одну церквушку видел, и то без колоколов. Непривычно как-то.

– Так им не дают звонить. А младенец при чем? – это уже адъютанту. Офицер замялся:

– Просят личной аудиенции. Но я, конечно, все узнал. Крестить хотят младенца. Герой им нужен в крестные. – И молодой подпоручик заикал от волнения, боясь быть осмеянным.

– Герой, – протянул Гурко и посмотрел на меня. Щелкнув крышкой на золотых карманных часах, посмотрел в циферблат, кивнул и, спрятав часы на длинной цепочке в карман, скрестил руки на груди. – Забавно. Вот ведь совпадение какое. Есть у меня один на примете. Пусть зайдут.

– Я, может, пойду? – привстал из-за стола, вспоминая о делах нерешенных, – проведаю поручика. Он уже, наверное, пришел в себя и беспокоиться начал – интересно ему знать, как все прошло.

– Сиди, сиди, – деловито начал генерал, – появилась у меня мысль, как наградить тебя. Довольным должен остаться.

– Да я и так доволен, и аудиенция у вас личная, – напомнил я, поднимаясь и расправляя старую латанную черкеску, подаренную сердобольными станичниками-казаками. Не могли они спокойно смотреть на мой турецкий мундир. А к своей одежде я еще не добрался. И, видно, не доберусь никогда. Гурко отмахнулся от меня, не оборачиваясь. В кабинет степенно вошла процессия. Возглавлял ее старец в черной рясе и в скромной такого же цвета скуфье – повседневном головном уборе. Складки мягкой шапочки образовывали вокруг головы знамение креста. Примечательный был и старинный черный посох, такой же древний, как и его обладатель. Перекладина с рожками напоминала перевернутый якорь. Преподобный мягко глянул на нас, и мы закрестились. В кабинете стало светлее, чище, хоть народу и прибавилось. В процессии старца было много женщин в расстегнутых верхних одеждах, они как бы напоказ демонстрировали свои расписные передники, добавляя своим образам еще больше торжественности и нарядности. Хотя их сукманы, которые имели много общего с сарафаном, были и так украшены красивыми вышивками и декорированы изысканной тесьмой. Пожилые женщины были одеты в яркие шерстяные юбки и имели по два фартука. Скромнее выглядели редкие мужчины, их наряды включали в себя рубаху, жилет, брюки, украшенные тесьмой, и пояс с яркой вышивкой.

Я в своей старой черкеске готов был сквозь землю провалиться и чувствовал себя лишним и ненужным, как та китайская ваза в обстановке кабинета. Наверное, поэтому они и разбиваются всегда.

После приветствий старик начал издалека. Говорил он чисто, и выяснилось, что в молодость свою, будучи обычным болгарским иноком, как и многие тогда, обучился в русской духовной академии. И уже с тридцать восьмого года по всей Болгарии стали появляться образованные монахи-болгары, среди которых и он был. И были гонения великие и расправы кровавые, но после крымской войны в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году султан Абдул-Меджид издал особую грамоту «Хатти-Хамаюн», предоставляющую христианам равные права с мусульманами в империи. И жить стало легче.

После изложения такого важного факта старец замолчал, вспоминая свою бурную молодость, а потом изрек:

– Все мы ждали «деда Ивана». Немногие дожили до чуда.

– Какого деда? – не понял сразу хозяин кабинета, переспросив. Старик посмотрел на него внимательно, вздохнул, почти обесцвеченные губы его мелко подрагивали:

– Братского русского народа. Только он мог помочь освобождению болгарской земли. Подвиг ваш будет воспет и не забыт никогда.

Генерал улыбнулся. Он верил и знал.

– Надеюсь, не забудете. Или не сразу. Сейчас-то вас к нам что привело, люди добрые? – Гурко посмотрел над головой преподобного старца на болгар, ожидая услышать ответ. Паисий пятый грозно пристукнул посохом, привлекая внимание к себе. Кустистые седые брови его шевелились, сходясь в прямую линию на переносице.

– Дело святое, с таинством и требами. Люди, что пришли со мной, крестить хотят своего первенца в старой церкви имени славного мученика святого Георгия Нового, который пострадал в болгарском городе Сердец в возрасте восемнадцати лет за дело правое. И чтоб крестным младенца был непременно русский богатырь, герой этой войны! – последние слова старец сказал так торжественно, что все шевеление прекратилось, и тишина задавила на перепонки. Генерал осторожно прокашлялся в кулак, портя момент величия.

– Да время вроде как неподходящее. Может, подождете немного? Когда победа будет полной. Тогда и праздники будем устраивать.

Старец вздохнул, опираясь на посох, но сесть по-прежнему отказывался.

– Да, – протянул он, – время сейчас такое. – И замолчал привычно.

– Вот и я говорю – неподходящее, – мягко заметил Гурко.

– Время убивать и время врачевать. Время разрушать и время строить. Время плакать и время смеяться. Время искать и время терять. Продолжать?

– Не надо, – Иосиф Владимирович улыбнулся. – Я понял мысль.

– Хорошо, – старец кивнул головой. – Так как с богатырем? Видел я ваших гвардейцев в нарядных мундирах, все двухметровые – русские богатыри! Думаю, среди них есть герой.

– Да зачем далеко ходить? Гоняться за гусарами? Рядом герой стоит.

Старец посмотрел на генерал-адъютанта, не веря, что такая честь выпала для обычной крестьянской семьи. Но кто их знает, русских? Может, и вправду герой у них один? Вот этот бравый генерал!

Гурко не мог сдержать улыбки.

– Нет. Не я. Есть у меня настоящий герой войны. Вот. Сотник Билый, казак.

– Казак? – протянул старец и чуть не выронил посох из рук. Младенец, стиснутый в руках наряженной молодухи, громко всплакнул. Успокоился, когда качать начали. Генерал усмехнулся:

– Самый настоящий казак и герой.

Несколько долгих секунд преподобный старец смотрел на меня, изучая. Лицо его, вначале сумрачное, подобрело. Морщины разгладились, а голос стал певуч, затянул слова, заговорил со мной, никого в кабинете больше не замечая:

– Вижу в уме твоем заложенный Символ веры. Испытание у тебя было дьявольское, когда сидел в каменном мешке, но не отрекся ты от веры. Сильнее только стал духом. – Задумался, выискивая нужные слова. – Такой, как ты, скорее умрет, чем откажется от веры. – Старец вновь замолчал. Тяжко ему было говорить. – Многое пережил, и это тоже вижу. – Ожил наконец. Посмотрел на генерала. – Хороший герой – чистый. Нам такой нужен. – Сделал под конец вывод, обращаясь уже ко всем. Люди отмерли, заулыбались, стали переговариваться да на меня поглядывать.

А я стоял и молчал, чувствуя, как холодный пот бодрит спину, покрываясь мурашками. Откуда он узнал про каменный мешок? Как мог увидеть наш схрон, где мы с поручиком дьявольщину пережили, видя сны вещие да страшные. Думал, от газов видения. Выходит – нет.

И теперь уже мир мне казаться простым не будет.