Золото Плевны. Золото Сербии

17. Сау бул

Пули огненными шмелями летали в воздухе, били в стены, дырявили доски, разбивая дерево в труху. Рикошетили, ударяясь в металлические скобы, подковы, хлам – старый хомут неоднократно подпрыгивал, кто в полумраке принимал упряжь за лежачую скрюченную фигуру человека. Иван еще несколько раз успел крикнуть «ку-ку», прежде чем приползти к бочке и спрятаться за нее. Два раза он перезаряжал револьверы и стрелял в ответ, но с каждым разом реже предыдущего. Накал злости и ненависти уходил, исчезая во мраке вместе с выпущенными пулями, и вскоре граф больше смотрел на завораживающий танец смеющейся Малики, крохотной феи, зная точно, что видит ее в последний раз, и абсолютно не интересовался происходящим вокруг, потеряв всяческий интерес к игре. Не заметил он и того, что находился в плотном кольце выстрелов. И когда радиус изменился на безнадежный круг, где центром являлся он, кто-то взял на себя роль кукушки и закричал «ку-ку» совершенно в противоположной стороне, сбив многих с толку, посеяв сомнения и приняв удар зарядов на себя.

– Малика! – шептал граф, видя, как танец девушки на огненных шмелях уходит от него все дальше и дальше. Турчанка обернулась на голос, посмотрела на Ивана и улыбнулась, взмахивая рукой. Иван отчетливо понял, что теперь с ним прощаются навсегда.

– Нет. Не уходи. Я не смогу без тебя!

Девушка улыбнулась в последний раз и выпорхнула в крохотную дырочку от пули, исчезая за стеной, в утреннем тумане.

– Малика! – крикнул граф, поднимая голову. Оглохнув от грохота выстрелов, он не сразу понял, что в конюшне больше никто не стреляет.

– Надо говорить «ку-ку», – раздался совсем рядом зловещий голос. Иван обернулся и непонимающе посмотрел на рыжего гусара. Молодой корнет скалился и смотрел на него сквозь прицел револьвера, взведенный курок щелкнул, но ударил уже по пробитому капсюлю – выстрела не произошло. Гусар нажал еще несколько раз на спусковой крючок, прокручивая барабан, но выстрела и на этот раз не произошло. На глазах он побледнел, а с ярко-оранжевых волос стал сходить холеный блеск. Глаза медленно потухали, потому что видели, как граф в ответ поднимает два револьвера. С такого расстояния трудно промазать. Корнет побледнел, не в силах пошевелиться.

Иван Матвеевич задрал чуть выше стволы и выпустил все оставшиеся пули в барабане над головой рыжего гвардейца. Доска над головой корнета разлетелась в мелкие щепы. Граф стрелял до тех пор, пока курок не защелкал вхолостую. С секунду они смотрели друг на друга, потом гусар отшатнулся, сделал шаг назад, споткнулся и растерянно опустился на пятую точку.

– Не люблю рыжих, – пробормотал Иван Матвеевич, отводя глаза, револьверы выскользнули из ладоней, падая на пол, покрытый старыми опилками и сечкой.

Прошло еще несколько томительных минут в полной тишине, прежде чем обер-офицер выкрикнул:

– Господа! Все ли закончили стрельбу?

Ему ответили разрознено, но, кажется, старшего офицера удовлетворили ответы.

– Тогда объявляю игру законченной! Кто ближе к воротам, господа? Сделайте милость, откройте ворота.

Граф посмотрел по сторонам, даже не понимая, в какой стороне находятся створки и в какой стороне он по отношению к ним. Расстояние казалось приличным, Иван принялся садиться, упираясь спиной в разбитую бочку. Совсем рядом скрипнули ворота, и створки стали расходиться в разные стороны. Поручик сощурился от, как ему показалось, яркого света, давая глазам привыкнуть.

Первое, что он увидел, это корнета-драматурга, лежавшего в луже собственной крови. От неожиданности граф вздрогнул и начал подниматься. Герман Афанасьевич смотрел в его сторону остекленевшими глазами, и на его лице навсегда застыло легкое удивление. Иван Матвеевич дернулся было вперед, но его опередили и несколько гусаров, подхватив корнета, понесли его на улицу. Граф молча проводил процессию. Потом пропустил еще пару человек. Старика обер-офицера, который поддерживал раненого, прыгавшего на одной ноге.

В конюшне больше никого не осталось. В помещение вошли вахмистр с юнкером и пустым ящиком под револьверы. В полной тишине они остановились и разошлись в стороны, давая выйти на свет Ивану. На пороге он замер, почувствовав внезапную слабость, остановился и ухватился рукой за врытое в землю бревно.

Снег заскрипел. Кто-то к нему стремительно приближался. Граф отвел взгляд от кровавых натоптанных следов и посмотрел прямо перед собой.

Казак. Кто же еще.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом пластун спросил:

– Не ранен?

Иван Матвеевич мотнул отрицательно головой и начал заваливаться.

– Лекаря! Где ты, черт рыжий?! – Казак резко распрямился, ища взглядом ночного собутыльника.

– Здесь! – Доктор дыхнул перегаром и засуетился. Вдвоем они усадили поручика на снег. Тот прижался спиной к столбу. Доктор провел быстрый осмотр, удовлетворенно хмыкнул, распрямляясь.

– Цел поручик. На-ка дыхни, – сказал он и сунул под нос открытую банку соли. – Жить будет. Я к следующему, господа. Двое раненых, один убитый. Жаль драматурга, – уже на ходу сказал он, оборачиваясь, – так драму и не написал! Не успел, голубчик. А планы-то строил, планы!!!

– Ну как ты? – тревожно спросил казак. Граф поднял голову. Кивнул.

– Мне легче, Николай Иванович. Легче! Словно отпустило что-то.

– Легче? – усомнился пластун, решив, что не расслышал, а поручик просто бредит.

– Легче, – кивнул головой граф и поник. – И Малика, кажется, ушла навсегда.