Золото Плевны. Золото Сербии

19. Сашко Гулый. Зачем лягушки?

«Неужели дядька Микола был прав, и Беляна подлюгой оказалась? Да как такое может быть?»

Глаза у Сашко предательски подернулись слезой. Поспешно сморгнул и рукой отмахнулся, словно под веко мушка залетела. Затряс чубатой головой и побрел дальше к берегу, таща плетеную ловушку, полную рыбы. Под ивой на сухом беленом бревнышке сидел такой же старый Швырь, наблюдал, как один из сербов выбивает соль из утром замоченной в море кошмы, кивал, давая изредка ценные указания. Соли добывали немного, но на день на семерых хватало и еще чуть-чуть для нужд Швыря.

Дед, перетирал ее в порошок вместе с углями, мешал с белыми комками из турецкого матраса. Сушил, опять перетирал, добавлял порох. Часть забивал в полые камышинки разной длины, часть смешивал с соком чистотела, пропитывал полоски кисеи. Расплетал куски веревки, опять заплетая уже с кисеей.

Узнав, что на крыше форта есть дымовая труба, сказал, что, когда нужно будет, все турки из форта сами вылетят, как пчелы из улики, когда хозяин их дымом окуривает.

– Нет, еще быстрее. Такую вонючку сотворю, мир не видел.

Изредка уходил подальше, испытывал свои запалы и вонючки, по новой тер, перемешивал.

– Батько, а соль вам зачем? Она ж не горит.

– И хорошо, замедлитель тоже нужен.

Сейчас пожилой казак находился в благостном состоянии, видно, все получалось как нужно. Первые звезды через тонкие облака как бы мигали. С озера потянуло влажной прохладой.

«Ну, как же она могла-то, а?! Ведь так смотрела на меня! В любви клялась. Сыскать да спросить. Да так прижать, чтоб ответила!» Сашко вновь не удержался и снова шмыгнул носом. «И как глаза под звездами сияли. Нет, невозможно! Как же жить теперь с этим? Уволокла чертовка с собой сердце».

– Сашко! – раздался голос Швыря.

– Ась? – озабоченно спросил парень, с трудом вынимая из воды вторую «морду» с рыбой. Ноги по колено в грязи, пот крупными каплями со лба стекает.

– Трясь! – передразнил старик и незлобно добавил:

– Я тебя уже третий раз окликаю, а ты все молчишь! И не: «Ась?», а «Слухаю, господин подхорунжий». Дисциплина! – Швырь покачал головой осуждающе. Сашко вытащил подальше на берег плетеную снасть, посмотрел, как темная, шевелящаяся масса начинает блестеть живым серебром, когда из облаков выглядывает луна, и заметил: – Ну, тогда «не слухаю», а «слушаюсь, господин подхорунжий».

– Учи меня. Вечно вы, молодежь, больше знаете. Всегда говорили «слухаю». И не спорь! Молод еще спорить!

– Да не спорю я, – Сашко махнул рукой, отошел на шаг и сел, вздохнул, думая о своем. Чужая забота не укрылась от Швыря. Нахмурил седые кустистые брови. К ним уже спешили два серба, они несли плетенку с крышкой, крякали периодически от натуги. Старик оживился, приподнялся с места, грозно спросил:

– Наловили?

– Так.

– В воду пока опускайте. Да крышку вяжите! И чтоб ни одна не ушла!

Из корзины протяжно заквакали. Сашко смотрел на полную корзину лягушек круглыми глазами.

– Слухаю, господин подхорунжий! – рявкнул бравый серб. Швырь быстро обернулся в сторону молодого казака и указал на говорившего ученика раскрытой дланью, потрясая скрюченными от артрита пальцами:

– Вот! – старик вытаращил глаза. – Вот как надо! Понимаешь? А ты вечно споришь!

– Так ведь так и теля можно научить, – попытался оправдаться Сашко.

– «Теля», – передразнил Швырь. – А ты научи. Ишь, грамотей.

– И научу! – огрызнулся Сашко.

– И научи!

– Чего расшумелись? – Вместе с ручейком мелких камешков спустился Гамаюн.

– Рыбу не потрошим. Жабаков заготавливаем. Зачем?

– Лягушки зачем, – старый казак еще обижался, кряхтел, когда садился на бревнышко, – булгачить сегодня пойдем. С собой молодого возьму. Буду учить уму-разуму…

– Пока жив, – подсказал Сашко. – И лягух возьмем?

– Возьмем. А шо? Вон еще Димитра прихватим. – Швырь повернулся к Гамаюну. – А он все огрызается да скалится.

– Так то со страху. К кому «швыдка Настя» приходит, а малек забыл, как с офицером разговаривать должно. А мы его зараз вылечим, руки по кантику – и под шашку до полуночи.

– Прошу прощения, господин подхорунжий, только я не со страху, а с досады. Неужто девка меня обмануть смогла.

– И вправду ты еще теля. В воинских делах мы о-го-го, а в любовных – девке, у которой только титьки начали расти, в подметки не годимся. У них ум особый, оттого и беды наши и радости неземные. Ты бед-то еще даже не зачерпнул, так, рядышком прошелся, а уже губу отклячил.

Разрядил обстановку Михайло:

– Кто такая «швыдка Настя»?

– Ну, это когда быстро, – Гамаюн жестами показал, откуда быстро.

– «Понос» по-русски называется.

Сербы перебросились парой фраз и засмеялись в кулаки, повторяя себе под нос, чтоб запомнить, «швыдка настя», «швыдка настя». Они стояли в высокой траве, мялись. Один разглядывал улов, другой спросить хотел, да не решался. Швырь изогнул бровь. Здоровенный мужик снял шапку.

– Дозвольте?

– Не топчись уже! А то голова кружится! Чего хотел?

– А правда, что в России казаки все герои?

Старик крякнул. Потрогал мясистый нос. Поглядел пронзительно на сурового Сашка, тот ожесточенно вспарывал рыбинам брюхо, полоскал в воде и кидал на берег, сказал:

– Правда. Но не все в ратном деле. Некоторые – герои-любовники.

– Чего это? – набычился Сашко.

– При французском дворе такие были, – пожал плечом Швырь. – Из гвардии тамошней. Мне бабка одна рассказывала.

Сербы, опять прыснули в кулаки.

– Я не француз. Я – казак. – И дальше себе под нос: – У дядьки Миколы попрошу самое опасное задание, посмотрим, кто из нас француз.

– Красивей умирать в поле, чем в бабьем подоле, – согласился Батька Швырь и улыбнулся. Сотник Билый на задание не поскупился: велел под конец вылазки пристань взорвать, что со стороны береговой казармы.