Золото Плевны. Золото Сербии

14. Залога в Яшкиной балке

Сперва просигналили птицы, затем ухо услыхало топот копыт.

Первым чертом влетел заросший по глаза худой черкес, возле круглого валуна придержал лошадь, поднял ее на дыбы.

«Ты смотри, чертяка, хай бесы заберуть всю его родню, что творит». Не опуская передние копыта, повернул по кругу коня. Сам из-под густых бровей внимательно осмотрелся и зарысил дальше. А что он, собственно хотел увидеть? Стоящих в рост пластунов, отдающих ему честь?! Да тут в двух шагах пройдешь и никого не увидишь! Дальше балка поворачивала, и лихой абрек скрылся из виду, а вот и товарищи его появились.

Руку вверх, огонь. Схватил ружье, пальнул в третьего с ощущением, что промазал, как-то мой абрек быстро упал на спину своего коня. Схватил пистоль, хотел спуститься вниз через пороховое облако, тут раздался сдвоенный ружейный залп за поворотом.

– Коноводы отметились, – пояснил Гамаюн, перебивая перегаром кислый запах пороха. И еще один выстрел оттуда же. Здесь без меня разберутся, нужно бежать на лишний выстрел. Гамаюн понял.

– Вон там беги, – показал направление. Бежать, стрелять лучше, чем ждать. Я бежал на той же высоте, где была наша лежка, параллельно низине. Вспомнились строки из устава «параллельные ряды верховых воинов называются…» Пистолетный выстрел. Да там бой идет! Выскочил на пологую тропку, пробитую дождевыми потоками, по ней и помчался вниз, изредка гася скорость прыжками на две стопы наискось спуску. Метров на десять ниже открывается картина боя. Коноводы выгнали лошадей на тропу и полностью ее перекрыли. С одной стороны абрек-разведчик, не решается спешиться, орет чего-то, машет шашкой.

Один казак сидит, привалившись к дереву, видно, ранен. Шашка рядом, перезаряжает пистоль. Спиной к нему второй, рубится сразу с двумя. Наверное, один из них тот, в которого я не попал. Поднял пистоль, прицелился так, чтоб своих не задеть. Не попаду, хоть отвлеку. Нет, опасно. Рубящиеся все время двигаются, а горбоносый разведчик хоть не приближается, но криками своими отвлекает.

Вот в него и пальну. Выстрел. Папаха горца полетела на землю, а абрек, нырнув под брюхо, развернулся и был таков. Да что ж такое!

Два раза выстрелил и оба промазал. Один из черкесов уже бежал мне навстречу. Пистоль за пояс, шашку вон, и с казачьим посвистом тоже сбегаю вниз на противника. Ему удобнее атаковать меня снизу. Ноги или живот. Мне голову и плечи. Тут кто быстрее и смелее. Мой носатый соперник решил сперва защититься от удара сверху, я же не ударил, а кольнул в плечо. Зимой так атаковать я бы не решился, можно и не пробить кожушок, да и урон не велик, но теперь торопиться было некуда, вот-вот прибежит подмога.

Делать ставку на один победный удар не следовало, всегда есть риск нарваться на более опытного и быстрого фехтовальщика. Пользуясь набранной скоростью, я проскочил абреку за спину, попутно полоснув чуть выше тонкого горского сапога из козлиной кожи. Между делом отметил гримасу боли на остром, как топор, лице. Сейчас он рубанет с разворота сверху вниз, вложив все силы в удар, понимая, что обессилит через несколько секунд.

Свист шашки, гортанный крик, я отступил на шаг назад, и сразу шаг вперед, протыкая горло противнику. Шашку на себя, меняя кистью угол лезвия. Уклониться от падающего тела с одновременным поворотом к последнему врагу. Устали ребята. Просто бьют железку об железку, кто первый сомлеет.

– Эй, джигит, сдавайся, – а сзади топот ног, сейчас тут весь десяток будет.

– Сдавайся, ты один остался, никто из твоих не видит.

Горец крутнулся в одну сторону, в другую, а ведь Митька его подрезал! Припадает на одну ногу.

– Землякам расскажем, как ты тут героически бился, пока от потери крови не упал. Выкуп заплатят, и гуляй по своим горам.

Абрек бросил шашку, опустился на землю, вытянув раненую ногу. Плачет. От злости плачет, ну за дуваном ходить – дело такое. Хорошо, что жив остался, хотя, может, ему и не хорошо. Кто достаток имеет, в набеги не ходит. Хлопцы сняли пояс с кинжалом и сабельными ножнами, с моего убитого тоже, протянули мне – законная добыча. Пленному кто-то бросил чистую тряпицу – рану закрыть. Не из сострадания, он теперь станичное добро. Черкес что-то лепетал про бедность, мол, жениться пора, а денег нет. Его никто не слушал. Родственники скинутся, хоть пару добрых лошадок за него дадут. Честь рода не позволит самого захудалого, даже изгнанного из аула, в плену держать.

С шутками, поговорками подошел Гамаюн. Задержался у черкеса с порванным горлом. Глазами спросил:

– Кто? – Ему также указали на меня. – Ось, хлопцы, учитесь, як охфицеры рубятся. Два часа в станице, одного в полон, другого к Аллаху. А ты, Митяй, чего ж рубился, а в полон не уговорил?

– Верткий, зараза, весь дух на рубку ушел.

– Ничипор, чего в теньке отдыхаешь?

– Шкуру мне аспиды попортили.

– Перевязался?

– Не имел часу, пистоль перезаряжал.

– Гляньте, хлопцы, что там у него. Разбирай лошадей, грузите убитых, хоронить будем.

– Один ушел, самый первый.

– Нехай, быстрей родне расскажет, тогда хоронить пока не будем. Тела на лед, может, и их выкупят.

Вот как это было. Словно минуту назад, какая там вечность – по ощущениям, будто бы и не жил все это время.

Теперь замерзший Гамаюн в чужих камышах должен высмотреть то, чего с нашего берега не разглядишь.

Вернулся опытный пластун только на третью ночь, когда море к вечеру стало штормить. Вода в озере стала прибывать, и практически всю обжитую береговую полосу заливали частые волны. Всех, кроме Грица, я отправил наверх, с заданием заготавливать пропитание. Ежедневно утром и к ночи Гриц вытаскивал полные рыбы плетенки. Ее варили, жарили, запекали. Наверху сделали коптильню, стали коптить впрок, но хотелось и мяска, свежатины. После прихода корабля уходить придется по-скорому, возможно, будет не до охоты и рыбалки, а голодный человек слабеет быстро, еще эти засланцы из головы не выходят, что с ними робыть. Погано, что они, или он, точно знают, что им делать, а мы пока – нет.

Степана Гамаюна заметил только по узлу с одеждой на голове.

– Гриц, давай головню, Гамаюн плывет. То закрывая папахой головню, то открывая, показал казаку правильное направление. Когда до берега Гамаюну оставалось шагов десять, стало ясно, что сил доплыть и выбраться у него не осталось. Частая отбойная волна не давала ему приблизиться.

Сбросив черкеску, полез в воду, поскользнулся на скользких камнях, ухнул в воду с головой. Дыхание перехватило. То ли вода сегодня холоднее, то ли без подготовки, ну очень холодно! С трудом разглядел среди черных гребней волн узел Гамаюна, погреб к нему.

– Степа… Степан, хватай за шею.

От берега донесся всплеск, Грицко спешил на помощь. С большим трудом доплыли до берега, с еще бо́льшим вытащили одеревеневшего казака в наш прибрежный лагерь. Часа два отогревались, сушились, растирали овчинными папахами Гамаюна, кормили, в общем, приводили в нормальное человеческое достоинство. Когда закончил хрустеть жареной рыбой, доложил:

– На острове постоянно человек двадцать пять – тридцать.

– Что-то маловато.

– О тож. А на берегу метрах в ста казарма человек на сто, больше пятидесяти османов я там разглядел. Есть три большие лодки и две маленькие. Пристани деревянные с обоих берегов. Похоже, на острове дежурят по очереди.

– Ладно, давай спать, завтра всем расскажешь подробно.

– Добре, – пробормотал Гамаюн.