Золото Плевны. Золото Сербии

20. Водяной шайтан

Ночью, пока перебирались к форту, Сашко все боялся порох подмочить или пулю в мешок поймать, но плыли тихо, без всплесков.

Батько управлялся с шестом, выдав сотоварищам по соломинке, велел надувать лягушек. Глянув на Михайло сурово прошептал:

– Нехрен морщиться, просто вставляешь соломинку, дуешь, вынимаешь, берешь следующую жабу. Главное, у соломинки концы не перепутай, а потом вместе посмеемся.

Никого не потревожив, выгрузили корзину. Выбрались на берег, оставив Сашка удерживать лодку. Ночь наполнилась кваканьем. Одна тень с пустой корзиной метнулась к лодке, другая возилась у одной бойницы, потом у другой. Два удара кресала, уже у лодки. Шипящий, брызгающий во все стороны огонек стал медленно приближаться к каменным стенам.

– Посунься, – Батько по-молодецки бесшумно спрыгнул в лодку.

– Туда, – показал на густую часть камышей.

– Быстрее, у пристани басурманский пост. Хорошо, что костер запалили. Ничего вокруг не видят.

Сердце учащенно билось. В ночи это казалось набатом. Швырь махнул рукой: – Сюда.

Врезались в камыши.

– Еще нажми. Хорош. Ждать здесь. – Он соскользнул по грудь в воду. – Порох давай.

– А запалы?

– Здесь. – Батька коснулся папахи. – С богом!

Через мгновенье растворился в темной чаще камыша. Еще через мгновенье, кроме шелеста камыша под ветром, ничего нельзя было услышать. Сашка потряхивало, не от страха – от возбуждения. Ничего поделать с собой не мог – нервы выкручивали тело так, что руки от возбуждения дрожали. Враг рядом, а он здесь.

Сил столько прибавилось, что хотелось взлететь над речными зарослями, а дальше будь что будет. Михайло, словно чувствуя что-то, за руку придержал, пальцем потыкал вниз. Мол, ждать приказано.

«Нужно было мне идти, – думалось ему, – он же старый», – но в тот же момент одумался, вспомнив, что равным на ножах мог против Швыря выйти только Гриц, а с пороховыми делами вообще, может, только Билый.

Вдруг Сашко понял, что в своем первом походе он был только обузой, не в сшибках, а именно в походе. Действительно, как ребенок, как барчук капризный. Нужно доказать. Он пластун. Родовой. Ах, как поступок нужен. Совсем ватажники его не уважают, и сербы тоже посмеиваются. Словно что-то почувствовав, в спину прохрипел сдавленный голос Михайло:

– Дождись Швыря. Слышишь?

– Да слышу я, понял.

Вдруг скинул черкеску, рубаху. Прижал палец к губам – молчи, мол.

– Подстрахую.

Скользнул за борт. Выбрался на чистую воду. Поплыл по течению вдоль камыша. Увидел огонек костра, осторожно стал пробираться к берегу. Беззвучно пробираясь сквозь камыш, наблюдал за пристанью. Небольшие волны с характерным хлюпаньем разбивались о сваи. У костерка двое караульных. Греются. Варят в котелке кашу. Говор тихий. Настороженный. Обсуждают дела свои служивые. Потянуло гарью со стороны острова.

Сотник приказал зажечь камышовые маты, которыми османы ночью закрывали бойницы. Сашко насторожился, сломал полую камышинку, зажал в зубах, глубже уходя в воду. Запалил маты Швырь так, чтобы загорелись одновременно на всех шести бойницах. Сейчас начнется потеха. Только караульные на берегу не реагировали, увлеченные разговором, а из-за костра своего не видели ничего.

Сашко держался так, что только глаза были над водой. Поднырнул под пучок гнилой тины, листьев камыша и еще чего-то гнилого, вонючего. Этот маневр наклонил дыхательную камышинку, и казак хлебнул водицы. Без паники, поднял лицо, выплюнув воду, потихоньку продул камышинку и опять погрузился по глаза. Все он проделал без звука, но сердце чуть не оборвалось. Теперь он начал сомневаться, правильно ли он поступил.

Лягушачий концерт слышно было даже под водой, а эти горе-часовые не чухаются.

Сашко забеспокоился: «Надо делать что-то! Время теряется». Сейчас на острове начнется. Турки у костра замолчали. Заозирались. Старший караульный за ремень винтовки взялся. Решился сделать шаг к воде, всматриваясь в камыши. Другой солдат вытянулся в сторону горящих амбразур, не понимая очевидного злодейства, залепетал что-то тревожно.

И тогда казачок, не помня себя, решился на безрассудство и резко поплыл к берегу. Турки вскинули винтовки, привлеченные всплесками. Загорланили тревожно, готовые открыть огонь. Один из солдат потянул горящую головню с огнем, и открылась им картина невиданная: по пояс в воде стоял белесый водяной, изгибаясь под ему слышимую музыку, из головы его росли водоросли, он призывно манил и громко шептал слова сладкие:

– Машалла! Машалла! – Воздавая славу Аллаху, обещал, что все будет очень хорошо, твердил не переставая: – Чок гюзель, чок гюзель.

– Машалла, – шептал неземной голос. – Машалла!

Винтовка у напарника предательски дрогнула, готовая выпасть из рук. Безумные глаза с расширенными от гашиша зрачками смотрели с ужасом, не желая воспринимать действительность ночи. Ахмед предостерегающе крикнул, глядя сурово на товарища, повелевая взять себя в руки. Махнул факелом, освещая цель. Щегольские усы ниточкой затопорщились каждым волоском, подчеркивая тонкие алые губы. И вдруг разом они побелели. Из уголка рта потекла струйка крови. Ахмед выронил винтовку и судорожно пытался рукой нащупать что-то в спине. Другая рука продолжала цепко удерживать головешку, освещая немую сцену. Он пытался что-то сказать, но вместо слов фонтаном хлынула струя крови. Ноги его надломились. Внезапный порыв ветра вмиг затушил головню.

Второй турок закричал:

– Ибрис! – выронил винтовку, развернулся, бросился вдоль берега к воротам казармы. – Шайтан! Ибрис!

И что-то про Аллаха неслось в ночи. Рассекая воду, в три прыжка рядом со Швырем оказался Сашко, на ходу скидывая на песок с головы дурно пахнущий клубок, срывающимся шепотом бросил:

– Догоню!

– Нехай бежит! Так даже лучше. Теперь быстро. Винтовки их воткни стволами в дно.

В форте закричали, и вдруг – пушечный выстрел, шрапнель с визгом полетела по воде.

– Ложись! – Хорошо, что в другую сторону. Батько распластался на пристани, пихая мешок куда-то под настил. Сверкнуло огниво.

– Берем дохлого турка – и бегом к лодке, а дальше – иншалла.

– Чего?

– Тащи, говорю. Вот чювяк адыгейский! – на бегу бормотал старик, явно отзываясь о казачке поучительно-назидательно, – а еще учит меня постоянно. Иншалла – как угодно Аллаху. Ложись! Язык врага знать надо. Учись у меня, черт водяной!

«Крики, выстрелы, топот, а он поучать не перестает», – пронеслось в голове молодого пластуна. Взрыв, свист обломков, стоны, крики.

– Ползком давай.

Медленно, но казаки оставляли очаг паники. Из форта опять выстрелила пушка.

– И в кого они там палят?!

На горе опять заполыхал огонь.

– Я останусь, нужно узнать, когда и какое подкрепление они вызывают.

– Батько, давай я. Потом сам доплыву.

– Ну, казаче, Бог на помощь. Будем ждать.

– Вы, Батько, про водяного не рассказывайте никому! – попросил Сашко.

– Ну что ты. Не скажу никому, – заверил искренне старик, в голове которого уже рождалась очередная история-байка для зимнего вечера под самовар. – Здесь никому. Никогда.

Сашко благодарно кивнул головой, скрываясь в темноте. В той же темноте, но на другой стороне, Грицко укоризненно покачал головой, видя, как Микола в волнении крутит трубку.

– Ну хочешь, я ее утоплю, – в сердцах предложил казак, – она же тебе душу выматывает, как ты сам не чувствуешь?

– Тревожусь я, – признался сотник. – Староват Швырь для всего этого, а Сашко слишком горяч.

– Это тебе никак его бабы доложили? – усмехнулся Грицко. Микола махнул рукой, не принимая шутки.

– Успокойся. Справятся. Вон уже и амбразуры зашлись. Видишь?

Сотник кивнул:

– Ну хоть так. Теперь главное, чтоб живыми вернулись.

Из форта выстрелила пушка. Трехметровый факел разорвал ночь. Картечины не долетели до берега два десятка шагов. Казаки залегли за валуны. В ночи грохнул взрыв. Красное пламя зализало небо. Зачадило. Потянуло дымом.

– Нет больше пристани, – сказал Грицко, пожимая плечом. – Все. Пошли досыпать?

– Ты иди. Я дождусь.

Казак кивнул:

– Недолго тебе ждать. Споро лодка к нам движется.

Микола прищурился, стараясь что-то разглядеть в темноте, но только цокнул языком – таким зрением Господь не наградил. Однако чутье подсказывало, что и на этот раз булгачинье прошло успешно. Улыбнулся радостно, пряча трубку в карман. Маты – это ерунда, завтра новые сплетут, но то, что шайтан и внутри достанет, пусть не забывают. Лягушачий концерт до утра мужества тоже не добавит. Лишение береговой пристани заставит ежедневно раздражаться и терять доброе расположение духа в бытовом сношении с крепостью.