Золото Плевны. Золото Сербии

10. Табор на берегу

Вчерашний спуск так вымотал казаков, что, спустившись, просто попадали в кустарник, совсем не подумав о такой обильной росе. Утром мокрые пластуны, быстро натаскав плавника, разделись до подштанников, так было теплее.

Пока хлебали горячий кулеш, туман пропал, а с ним и роса. Пока Горазд варил кофе, атаман распределил обязанности на сегодня.

– Сегодня отдыхаем, наблюдаем, обследуем скудные окрестности, обживаем наше убежище.

Хвощи и папоротники даже днем спокойно позволяли передвигаться и наблюдать за островом. Солнце всходило за спиной из-за скал, склон был в тени, а остров освещен. Выходило, что, пока солнце не достанет, ходить можно было не скрываясь.

Определили два пункта наблюдения за островом и один за морем.

За пару часов наблюдений поняли, что ничего полезного с этого берега казаки не разглядят. На их сторону выходила глухая стена форта, сложенного из крупных камней с двумя бойницами для пушек. Противоположный берег устья-озера порос камышом. Глубину привычного для пластунов укрытия определить было невозможно. От полосы камышей до острова было на треть ближе, чем от их берега. Скорость течения увеличивалась, чем дальше от берега, но какова она у острова, предстояло промерить, как и глубины, а вода ледяная, и вряд ли будет теплее. Значит, какие задачи нужно решить? Первое: никто не должен бездельничать, так как в воде плескаться можно только ночью, безлунной ночью и по два человека, нет, по четыре, двое с одной стороны острова, двое с другой. Второе: охота и рыбалка. Третье: подготовить путь отхода для пешей группы и знак для Батьки.

Справа зашуршали кусты. Камень недолго застучал, прокатившись. Сербские ругательства сквозь зубы. Показался Горазд.

– Что ж ты, друже, как барсук шумишь, – застыдил его наблюдавший за островом сотник.

– Тут же чужих нет.

– Ты или можешь ходить неслышно, или нет. Сейчас вернись, найди тот камень, о который споткнулся, выкинь в воду, только тихо. И запомни, если двигаешься и думаешь, что больше никогда второй раз здесь не пройдешь, убирай все, что мешает, может, ноги уносить бегом придется тем же путем и по-тихому. Ложись рядом, рассказывай, что видел.

– В эту сторону коса сужается и упирается в скалу. Так что туда хода нет.

– Значит, и оттуда никто не пройдет?

– Только по воде.

– Сегодня, время будет, двадцать раз пройдешь туда-обратно. Сперва медленно, как будто подкрадываешься, так, чтоб сам себя не слышал. Плавать без шума умеешь?

– Конечно. Я ж моряк, – гордо заявил серб.

– А говорил – пастух.

– Каждый серб наполовину пастух, наполовину моряк. Мы такие! Сербы нигде не пропадут!

– А где по скалам так насобачился лазить, с веревками ловко управляться?

– С парусами во время шторма работать без веревок, ремней нельзя. Вот и насобачился.

Говорит, а сам в сторону смотрит. Глаз не показывает. Руками шарит вокруг. Вон что. Знать бы – это правда или голову мне дурит братушка.

– Ночью до того берега доплывешь?

Серб замялся. Мысль ему не понравилась:

– Не знаю. Вода сильно холодная.

– Ладно, разберемся. Ты мне вот что скажи, раньше времени не было для такого разговора, сейчас у меня есть время спросить, а у тебя подумать, да и ушей лишних нет. Почему греки один раз поднялись и выгнали османов. Государство свое объявили. Вы десять лет бьетесь, а толку нет. Народ вы храбрый, отчаянный, русские вам помогают. Ты не хмурься и не вздумай обижаться, ты ведь мне как кунак, побратим по-вашему. Понять причину – это больше вам нужно.

– Грекам деньги французы давали, англичане, русский флот турок отогнал, даже американцы два корабля подарили. Весь мир за них!

– Ну так и вам помогают.

– Теперь, атаман-четник, ты не обижайся. Какие русские к нам приезжают? Смелые да умелые, но все безденежные. Мы, конечно, никогда не забудем вашу помощь, но…

– Дык шо, мабуть, мы вам ще гроши платить должны? – опешил сотник, даже заикаться начал, так дыхание перехватило от сербской простоты и наглости.

– Негодовать нет нужды, ты пойми. У меня дружина есть, жонка, – я кивнул, что понял, – детишек двое. Их кормить кроме меня кто будет? Вот я два месяца четник, а десять – работник. Так и все у нас. Кроме таких неприкаянных, как Вук Сречко.

Он замолчал, сунул в рот травинку.

«Ох и усы у него. Черные, блестящие, густые. Не то что у меня, – некстати пронеслось у Билого. – Ладно бы чисто пшеничные, так черные волосины вылазят то там то сям. Несолидные у меня усы».

Солнце уже хорошо пригревало. От срезанной травы пахло домом, первым сенокосом. Речная вода легонько плюхала о камни. Из камышей на другом берегу несколько уток вывели утят на чистую воду. Вот у кого жир. Только сколько же взрослых уток нужно, чтоб одного казака измазать с ног до головы?! Тогда ледяная вода не так страшна.

– Горазд, добудем мы гроши – изгоните османов, как думаешь?

– Не знаю. Ты ведь, наверное, уже понял – сербы разные. Турки этим пользуются. Одни, как мы – православные, другие католическому папе в рот смотрят. Сербы мусульмане и мусульмане босняки вообще не сильно хотят перемен, а еще есть албанцы мусульмане. Сосед, австрийский император, за приличный кусок исконных наших земель предлагает помощь, италийские князьки только османов пока боятся. При турках мы единая провинция – пашалык. Так что не знаю… Намылит русский царь туркам шею, сразу православным сербам налоги уменьшают, католикам поднимают, те на нас волками смотрят. Австрийский император выиграет битву, католикам послабление, мы на них крысимся. Не знаю, атаман, не знаю.

– Верить нужно, молиться. Бог поможет, только верить истинно нужно. Храмы у вас есть, монастыри, на службы люди ходят, а крепости в людях не чувствуется. Нет, Горазд, я не о трусости говорю, народ ваш отважен, иногда безрассудно смел, но как-то – не знаю, как сказать словами. У вас Бог сам по себе, а вы сами по себе. Вот и ты – говоришь, не знаешь, доплывешь ли до берега, да разве Бог позволит тебе утонуть здесь, если для его славы здесь страдаешь. Конечно, доплывешь, и нырять будешь, глубину мерить, возможно ли ящик протащить способом Батьки Швыря. Когда совсем туго будет, молись, не бросят тебя ни Бог, ни ангел-хранитель, вся небесная рать тебе поможет. Даже когда ты забываешь о Боге, он всегда с тобой.

– Николо, правду скажи, успокой душу. Если с золотом все получится, отдадите его на борьбу?

– Десятую часть себе заберем, по нашим обычаям. Оттуда и твоя доля, и Михайло с Димитрием. Васыль Довгий в монастырской больнице лежит с простреленной грудью. На лечение и обратную дорогу ему денег нужно?

– Нужно.

– Войско кубанское в деньгах тоже нуждается, опять же, семьи и у нас имеются.

– Никто не против, лишь бы все не забрали.

– Вот, а ты проследить можешь, чтобы Сречко оружие купил, а не…

– Вук Сречко много лет на свои деньги покупает припасы и оружие, но я не отойду от него ни на шаг.

– Добыть – это одно, а сохранить – совсем другое, ты со своими поговори, Сречко дядька умный, но с таким грузом и ему охрана требуется.

– Жизни положим, если потребуется. Никола, расскажи про сад Богородицы.

– Сто раз рассказывал.

– Расскажи сто первый.

– Прослышал султан турецкий, что в монастырях греческих молятся за изгнание османов с балканских земель, и удумал, собака, хай черт забере его душу, попугать монахов, да заодно и пограбить. За сотни лет в храмах скопилось подношений великое множество. Направил целый корабль своих гвардейцев-янычар злато-серебро забрать, а монахов, если перечить будут, порубать. Начать порешил с главной – Афонской обители. Случилось это за месяц-полтора до нашего прибытия на Афон. Так что своими глазами я видел только икону простреленную и игумена живого и здорового.

– Про турок расскажи.

– Чего про них рассказывать, только язык свой поганить, высадилась эта бражка с корабля – и с оружием в Хиландарский монастырь. Христианам всем известно, на земли афонские нельзя оружным приходить, а собаки турецкие поперлись прямо в обитель. Игумен увещевать их стал, стыдить. Они в трапезную, еды, мол, давай и утварь дорогую собирайте. Братия молиться стала, а бусурмане, кальянов своих вонючих накурившись, вообще дуреть начали. Игумен зашел увещевать, начал, мол, Пречистая осерчает, накажет иродов. Главный турок за бороду его и по полу возить – «Сейчас, – говорит, – образ прострелю, и ничего мне не будет!» – хватает ружье и в лик Святой целится. Игумен кинулся, грудью закрыл икону. В эту грудь и всадил турок, сто чертей его батьке, пулю размером с добрую сливу. Дым, кровь, стенания, монахи истекающего игумена в келью унесли, а башибузук главный ружье перезарядил и в лик Пречистой Матери – бабах! Доска деревянная насквозь, штукатурка, кирпичная пыль, и вдруг, – здоровенный Горазд схватил меня за руку, словно в первый раз слышал эту историю, – ну? – Глаза у него сверкали. – Из отверстия луч зеленый прямо в лоб турку. Тот как заверещит, горю, мол, братцы янычары. Воды! Не помогла колодезная вода, побежал поганец в море, и там огонь испепеляющий изнутри потушить не смог, тогда развязал свой кушак и на оливе повесился. Оливу эту мы видели и икону Матери Божьей с дырой от пули.

– Прости, атаман, а дальше что было с турками и монахами?

– Убежали турки, вечером намаз свой сотворили, утром душу укрепили молитвой и опять с оружием к монахам. Навстречу живой и здоровый игумен выходит – и давай гнать их матюгами турецкими. Первого же поднявшего оружие стеганул зеленый луч и пошел гулять по туркам. Оставшиеся в живых османы доложили своему папе, чтоб он халвой подавился в Истамбуле, тот навечно запретил приближаться к саду Матери Иссы. Так мусульмане Матерь Божью называют. Сподобились мы благословения на борьбу с иноверцами у игумена того получить. Гриц не удержался, попросил показать место, куда пуля ударила.

– Не только того следа не осталось, но и шрамы, следы от ожогов, еще в детстве полученных, пропали. Ночью, когда в келье своей лежал, кровью захлебываясь, явилась Матерь Пречистая и сказала, что будет здоров, как новорожденный, и в щеку поцеловала. Я, Горазд, когда к руке его припал, такой благодатью в один миг пропитался, словами это не описать, а ты, братушка, воды холодной испугался. Иди в табор, через час сменишь меня, полежишь тут, подумаешь.

Тысячи зайчиков, отражая солнце, били по глазам. Мелкая рябь разливала серебро во все стороны. Наблюдать было незачем. Ничего не происходило. Что в форте кто-то есть, выдавала только узкая вертикальная полоса струящегося воздуха над трубой. Еду готовят басурмане. В голове неспешно крутились мысли о разговоре с Гораздом.

Вот и пойми этих четников, ты ему про веру, а он про золото.

Не ошалеют ли, когда увидят столько, сколько за жизнь не потратишь. Странные люди эти сербы. Веселиться любят, как греки, но в разгар гулянья с вином легко впадают в грусть. Запросто могут слезу пустить. В бою отважны, но похожи на наших черкесов, каждый за себя, и нет над ними командиров. Собираются в отряды без единого командования, без каких-либо планов. Повоюют, отпоют павших, поделят добро – и по домам.

Василь Довгий получил пулю в спину от раненого османа, проверить которого должен был сербский четник. Как тот потом объяснял, мол, благородному воину не пристало убивать раненого врага. Ладно, это понять можно, но обыскать ты его мог?! Да и какое благородство, когда с захваченных сербов живьем кожу сдирают, потом солью посыпают. Не сразу всего, а постепенно, пока пленник от боли не умрет. На кол сажают. Медленно. Постепенно поднимая заостренный столб, чтоб не менее суток православный мучился. Чего говорить, сотня злодейских способов у них в запасе имеется. Огнем, водой, железом, камнем и деревом. На Кавказе казаки быстро отбили охоту мучить пленных или похищенных. За каждого замученного ловили и жестоко казнили трех мужчин этого рода. Очень быстро захваченных в полон стали менять или выкупать целых и невредимых. Часто такие истории заканчивались куначеством или сватовством. Отцы приглянувшихся девиц не могли прилюдно одобрить такой брак, и тогда невесту воровали. Снаряжалась шумная, но безрезультатная погоня, и все были довольны.