Истоки инквизиции в Испании XV века

I

Вскоре после издания «Толедского статута» Толедо стал сценой другого события, с нетерпением ожидаемого его жителями. Прибытие принца Энрике в Толедо давало пищу и для надежд, и для мрачных предчувствий. В зыбкой политической ситуации беспредельный оптимизм мог с лёгкостью соседствовать с самыми пессимистическими прогнозами. Такими и были настроения в Толедо накануне визита принца.

Согласно «Хронике Сокольничего», он вступил в Толедо «в начале июня»[897]. По всей вероятности, автор этой хроники не знал точной даты. Он мог знать о «раннем июне» и интерпретировать это как «начало». По нашему мнению, прибытие принца в Толедо последовало за выпуском «Толедского статута»[898]. Поэтому он вряд ли вошёл в город до 8-го июня.

Его появление в Толедо и встреча были организованы, как приличествует наследнику королевского престола. Энрике верхом на коне вступил в Толедо во главе процессии, насчитывающей 1500 всадников и многих аристократов. По обе стороны от него скакали его фаворит, Хуан Пачеко, со своим братом, Педро Хироном[899]. Энрике был с большой помпой встречен Перо Сармьенто, который признал принца властелином города, и ликующими гражданами, которые видели в нём друга и патрона. Несмотря на всю неуверенность в будущем, одно было ясно по поводу настоящего: принц освободил город от осады королевскими войсками, от агонии войны и от страха перед наказанием со стороны мстительного министра и разгневанного короля.

Во время визита принца в Толедо, который, согласно источникам, длился 15 дней[900], в управлении городом произошли два изменения: одно из них — военное, а другое — гражданское. В военной сфере изменения состояли в переходе ворот Алькантара и Бисагра под контроль принца[901], а в гражданских делах — в новой политике по отношению к конверсо. Граждане Толедо могли теперь с ясностью видеть, что военный контроль над городом был поделен надвое. И они, конечно, заметили иное отношение к «новым христианам», потому что прекратились суды, казни и изгнания, что подняло дух многих толедцев. Прекратилось и насилие, характеризовавшее акции, предпринятые против очень многих «новых христиан». Разумеется, преследования конверсо продолжались, но это были преследования уже другого типа. Они отличались презрением, язвительной враждебностью, лёгкими оскорблениями и, прежде всего, дискриминацией — резкой, неприкрытой и болезненной дискриминацией, в полном соответствии с правилами и духом «Толедского статута»[902].

Какова была реакция принца на этот Статут, о котором он должен был слышать при своём вступлении в Толедо (если даже не слышал о нём до того)? У нас нет никаких указаний на то, что он вообще как-то отреагировал, и есть все основания думать, что так оно и было. Он или его советники наверняка сообразили, что Статут был хитрой уловкой для того, чтобы санкционировать криминальные акты — такие, которые он должен был запретить в процессе переговоров с Сармьенто об условиях его вступления в город. Но при этом он знал, что мятежники смогут утверждать, что не сделали ничего, выходящего за рамки соглашения, что принятые ими меры были превентивными, с целью защиты их прав и интересов, и что они опираются на старые законы и привилегии. Следовательно, если принц хочет отменить их, то ему придётся вступить в юридический диспут, который невозможно быстро закончить к его удовольствию, если только он не применит силу. Но в тот момент ничто не могло быть дальше от его намерений, чем юридические пререкания или использование силы. Поэтому он игнорировал публикацию Статута, как если бы это являлось внутренним делом города и не касалось его напрямую, как патрона и хозяина Толедо.

Надо полагать, что Сармьенто и его окружение ожидали реакции принца с тревожным нетерпением. Они знали, что загнали принца в угол, из которого ему будет нелегко атаковать их, но ведь ничто не выдавало планов принца и его действий в момент, когда он обнаружит, что его надули. Мятежники могли рассчитывать на прагматизм Пачеко и его обычное предпочтение полезного благородному, и они знали, что для него Толедо являлся опорной базой, которую он не захочет потерять из-за ссоры с жителями города. Точно так же они наверняка почувствовали облегчение от того, что принц не подверг критике Статут. Это было первым экзаменом их взаимоотношений с принцем в их будущем совместном контроле над городом, и он прошёл, к их вящему удовлетворению, гладко. Теперь Сармьенто мог править городом на основе вновь установленного закона.

Совсем иной должна была быть реакция конверсо на молчание принца по поводу их ужасающего унижения. Их, несомненно, постигли изумление и разочарование. Они надеялись, что, придя в Толедо, принц восстановит их прежнее положение в городе или хотя бы обозначит начало восстановления. Но то, что случилось на деле, почти не давало им надежды на то, что это произойдёт. Разумеется, теперь они могли дышать свободнее. Физические нападения на них и на их имущество прекратились или хотя бы весьма заметно уменьшились. Но в то же время дискриминация продолжалась и была строжайше проведена в жизнь. Из этого исходило, что принц ничего не сделал, кроме того, что остановил самые чудовищные формы преследования, но при этом подтвердил или по меньшей мере смирился со Статутом и всем, что из него вытекало. Такой вывод могли сделать конверсо не только в Толедо, но и везде, и это должно было заставить их дрожать от страха и тяжёлых предчувствий.

В каком бы мрачном свете они ни видели свои страдания под властью Сармьенто, гораздо большую озабоченность и опасения вызывало принятие и проведение в жизнь «Толедского статута», потому что это не было больше незаконными действиями взбунтовавшихся против короля мятежников, захвативших город. Теперь это было официальной политикой города, руководимого национальным лидером. Поэтому Статут был узаконенным преследованием. Тот факт, что подобный закон и такой режим могут быть терпимы принцем Энрике, наследником престола и будущим королём Кастилии и Леона, сулил несчастья для всех «новых христиан». Раньше или позже пример Толедо распространится на другие города страны и под конец охватит всю Кастилию и остальную часть полуострова.

То, что это не было просто ночными кошмарами, рождёнными паникой, оторванной от реальности, вскоре стало очевидным из нападений на конверсо, случившихся в разных районах страны[903]. Особенно ужасными были беспорядки в Сьюдад-Реаль, вспыхнувшие 7 июля 1449 г., ровно через месяц после принятия Статута. Из всех мест, где произошли нападения на конверсо, Сьюдад-Реаль предоставил самое жестокое свидетельство того, что дух Толедо распространился повсюду. Погром, организованный «старыми христианами» против обращённых соседей, преступления и чудовищная жестокость не случались в Испании со времён погромов 1391 г. Атака на конверсо не была связана ни с какой политической целью (как освобождение Толедо от власти Альваро) и не была возглавлена мятежниками, которые могли поднять толпу для поддержки своих планов и амбиций (как это произошло в Толедо). И потому ярость «старых христиан» в Сьюдад-Реаль кажется естественным ответом на призывы народа, охватившие город, как, например, Убить конверсо! и Разграбить их дома! Результаты были ужасающими. Большая часть квартала богатых конверсо, шикарный район Барринуэво, была разрушена оргией грабежа, которая длилась не меньше двух недель (с у по 20 июля). Двадцать два маррана были убиты, многие другие искалечены, изуродованы и ранены. Большинство тел убитых протащили по улицам, затем, следуя примеру Толедо, повесили за ноги на центральной площади[904].

Два больших города в сердце страны теперь ощутимо продемонстрировали чувства своих граждан по отношению к «новым христианам». То, что во многих частях Кастилии и Арагона неприязнь к конверсо была широко распространена, знали в обоих королевствах, но тем не менее не представляли себе, до какой степени насилия и ненависти это может дойти. Означали ли эти взрывы глубоко укоренившееся отношение к конверсо среднего «старого христианина» в городских центрах или же они отражали способность некоторых агитаторов привести городские массы к актам безумия? Толедо, захваченный такими людьми, поддерживает, похоже, второе предположение, Сьюдад-Реаль придаёт доверие первому[905].

Как бы то ни было, конверсо не впали в отчаяние. Они, конечно, согласились с тем, что многие «старые христиане» могут поддаться подстрекательству и вести себя, как дикие звери, но их большинство, как верили конверсо, были разумными людьми, которых можно привести к законопослушанию путём честного призыва, и тогда вместе со «старыми христианами» они, конверсо, могут вылечить страну, сейчас охваченную лихорадкой, положив конец толедскому режиму, источнику распространения заразы[906]. Особенно опасным, на их взгляд, был Статут — наиболее полное выражение этого режима, который повсеместно узаконил чувства, намерения и действия врагов конверсо. Таким образом, уничтожение толедского режима и аннулирование «Толедского статута» стали самой неотложной задачей конверсо.

Чтобы достичь этой цели, они мобилизовали свои лучшие силы, все свои связи в правительстве и Церкви, всё своё влияние дома и за границей. Альфонсо де Картахена написал Хуану II несколько писем, касающихся толедских событий[907]. Один из высокопоставленных церковников в Толедо отправился в Рим, чтобы побудить папу Николая V предать мятежников и их Статут анафеме[908]. Письма и меморандумы были отправлены в курию, конверсо срочно обратились к кардиналу Хуану де Торкемаде с просьбой встать на их защиту[909]. Кардинал бросился в бой, и, как мы увидим, его вклад и достижения были весьма важны.

У нас нет никаких указаний на то, что вся эта деятельность была согласована с королём Хуаном II, но нет сомнения в том, что некоторые шаги, предпринятые в этом же направлении, помогли, ибо король тоже обратился к папе с призывом немедленно вмешаться[910]. У нас есть причины полагать, что обращение короля касалось в основном антироялистских действий мятежников, в то время как конверсо сконцентрировались на их преступлениях против правоверных христиан и против христианства. Обе жалобы вели к одному и тому же заключению и закончились одной и той же просьбой — осудить мятежников, предать анафеме их и их сообщников.

Папа, таким образом, подвергся двойному давлению (со стороны короля и со стороны конверсо) для принятия немедленных мер. Его осуждение мятежников могло быть объявлено в течение нескольких дней, максимум — недель. Но папа не спешил; он тянул время. Очевидно, что другие соображения и другое давление тоже имели место.