Истоки инквизиции в Испании XV века

V

Не менее симптоматичным в политической позиции Гарсии и течении мысли, к которому он принадлежал, было его отношение к папе. По существу, его идеи по поводу папских прерогатив тесно связаны с его взглядами на роль короля. Неудивительно, что его критика папы напоминает, более чем в одном аспекте, его критику в адрес короля.

Папа «заткнул уши» и «ожесточил сердце» в своем отношении к справедливым просьбам мятежников, сказал Гарсия[1875]. Он отклонил их просьбу об аудиенции[1876] и тем самым отказался посмотреть в глаза правде. Таким образом, «против святых и против всей справедливости он счел еврейскую расу (genero) и тех, кто пришел из нее…, пригодными занимать общественные и церковные должности и объявил непригодными христиан…, потому что они сжигали еретиков»[1877]. «Невозможно сказать, что такие суждения и апостольские письма проистекали из благоразумности и взвешенного решения Святого Отца»[1878]. На деле папа действовал под влиянием марранов, оказанным на него давлением со стороны кардинала — священника собора св. Сикста, и под влиянием коннетабля Кастилии. «Он предпочитал или боялся зловещего лица Альваро больше, чем Вечного Величества»[1879]. Но что бы ни двигало папой, «любовь к тирану или страх перед ним», он действовал как идолопоклонник, «потому что служить человеку больше, чем Богу, есть идолопоклонство»[1880].

Такие сильные выражения, адресованные простолюдином главе христианского мира, звучат как наглость и исключительная дерзость. Но его декларация о том, что все папские распоряжения против города Толедо, как и против Сармьенто и его самого, будут рассматриваться как несуществующие, была еще агрессивнее, а верхом наглости является его открытое предупреждение о том, что, если папа не пересмотрит свои решения и не примет курса, продиктованного его обязанностями, город предпримет «оборонительные меры» против него[1881]. Город представит свое дело перед собором Церкви[1882].

Откуда такой смелый язык, такое оскорбление папы с открытым пренебрежением к его авторитету и категорический отказ принять его суждение? Было ли это просто признаком упрямой приверженности к крайней позиции, принятой толедцами с самого начала — упрямства, которое было частью тактики Гарсии, средством демонстрации его непоколебимой убежденности в справедливости своего и толедского дела? Или же мы сталкиваемся здесь с симптомом общего поведения, которое подготовило предпосылки для такого ответа? Иными словами, был ли это революционный или эволюционный фактор, продиктовавший его реакцию на папские буллы? Как нам видится, оба эти элемента сыграли свою роль в формировании критики папы Маркосом Гарсией.

Следует напомнить, что Гарсия вступил в пору зрелости в то время, когда в Церкви развернулся большой конфликт между сторонниками соборного движения и папистами. В центре этой борьбы стоял вопрос: кому в делах Церкви должно принадлежать последнее слово — папе или собору? Или, если поставить его в политической форме: является ли папа средоточием власти в Церкви и окончательным арбитром между хорошим и дурным, а собор просто выполняет функции советника, или же собор, представляя церковную общественность, располагает решающей властью, а папа является его послушным чиновником, подчиняющимся инструкциям собора? С чисто юридической точки зрения вопрос может быть сформулирован следующим образом: является ли папа наместником Христа на земле (как часто утверждалось), и, следовательно, его слово — окончательный закон, или же он, как и все христиане, подчиняется церковному закону, толкование которого находится в руках собора, высшего авторитета в вопросах закона и источника всех окончательных указов? Короче говоря, был ли папа в положении короля по Божественному Праву, или же он был просто исполнителем решений собора, выражающих взгляды рядовых представителей Церкви? Вокруг этого разгорелась борьба на Базельском соборе на протяжении всей его деятельности, и в 1439 г. начал назревать новый раскол, который был преодолен только в 1449 г., в год толедского мятежа. Конечно, еще за несколько лет до разрешения этого конфликта победа папской стороны казалась обеспеченной, но папство было по-прежнему весьма озабочено возможностью новой вспышки раскольничества, а взгляды представителей собора все еще были популярны во многих частях Европы[1883].

Испанию, как и другие европейские страны, раздирали конфликтующие тенденции, и хотя Кастилия склонялась на сторону папы, она вовсе не была свободна от соборных влияний[1884]. В Кастилии, как и везде, общественное мнение было разделено между про- и антипапской школами. Был ли папа тем, кем он хотел быть — императором верующих во всех духовных вопросах, или же он должен был быть знаменосцем Церкви и выразителем мнения ее законно избранных представителей? Должна ли была Церковь управляться как абсолютная монархия или быть под демократическим контролем? В этом и заключался вопрос.

Фиггис раскрыл близкие взаимоотношения между идеями, вдохновлявшими соборное движение, и политическими теориями по поводу природы наилучшего правления, развившимися в предыдущих столетиях. Согласно Фиггису, соборное движение питалось течениями мысли, которые поддерживали ограниченную монархию и давали постоянно усиливающееся обоснование власти закона, изданного народом. Напротив, победа папистской философии в середине XV в. усилила движение монархического абсолютизма, установившееся в Западной Европе в XVI и XVII вв.[1885] Этот тезис невероятно широк и глубок и требует дальнейшего исследования. Однако можно быть вполне уверенным в вероятности такой связи.

Это, конечно, не означает, что все те, кто придерживался папистской точки зрения, выражали те же взгляды в отношении короля, или наоборот. Этого не было во время крупного конфликта между папством и Империей и, безусловно, далеко не всегда случалось в период, последовавший за папской победой над соборностью. Но обыватели, которые настаивали на ограниченной монархии, склонялись к симпатии соборному движению. Не случайно соборничество черпало свою силу в Базельском соборе не столько от церковников, сколько от людей светских, в особенности юристов, и те чаще бывали адвокатами ограниченной монархии.

Судя по некоторым выражениям в адрес папства, Маркос Гарсия поддерживал соборность. Он угрожал папе призывом к собору определить позицию, которую Церковь должна занять по вопросу конверсо, и соответственно отреагировать на папские решения по этому вопросу. Он полностью отверг суждение папы, обвинив его не только в неподобающем подходе к этому делу с точки зрения канонического закона, но еще и в пристрастии к покровительству сильных. Для него нет и речи об автоматическом признании всеобъемлющего авторитета папы и отношения к его суждениям как к безошибочным или окончательным. Выше папы стоит собор, к которому христиане могут обратиться со своими жалобами. Но в особенности дух Базеля отразился в следующем пассаже «Докладной записки», в котором Маркос Гарсия недвусмысленно излагает свою теоретическую позицию по отношению к папству:

Не давайте высокомерным и господствующим тиранам быть самоуверенными; и не давайте амбициозным просителям и тайным льстецам надежды на помощь расширением божественной власти, которая гласит: что свяжешь на земле, то будет связано… и т. д. [Еванг. от Матфея 16:19], потому что самим фразированием реченной декларации реченная власть уже ограничена и истинно понимается [что означает], если ты свяжешь справедливо [это свяжется], и если ты не промахнешься [мимо замочной скважины], дверь откроется, как это отмечено в… декреталиях: а если это сказанное понято в другой манере [т. е. как вышесказанные толкователи хотели бы], это обозначит большую темноту и слепоту, потому что посланные будут иметь большую власть, чем пославшие, а меньший — большую силу, чем больший.[1886]

«Льстецы» и «просители» у Гарсии, разумеется, конверсо в Базельском соборе, и особенно Хуан де Торкемада, который воевал за верховную власть папы, его полную независимость и непогрешимость в противоположность позиции соборников. Мы видим, что Гарсии было хорошо известно о том, что происходило на том соборе, и мы можем с ясностью видеть, каким был его собственный взгляд на папство.

Он, конечно, тоже готов предоставить папе высочайший почетный титул, папа является наместником Христа, так же как король — наместник Бога, но наместник Христа — не Христос, а наместник Бога — не Бог. Власть, данная папе, не всеобъемлюща, она ограничена, так же как и власть короля, а судьей поведения папы должен быть собор, как и судьей короля — кортесы. Действительность его решений определяется точно тем же, что и в случае короля — то есть до какой степени они соответствуют справедливости, которая должна направлять все людские решения и которая является мерилом для оценки всех людских действий. «Истина [т. е. Бог], — говорит Гарсия, — не осуждает того, кого мирской трибунал осуждает несправедливо»[1887]. Таков взгляд Писания, и такова позиция собора, которому папа должен уступать и по которой папа должен жить, поскольку его трибунал тоже «мирской».

Мы видим здесь прямой вызов принципу папской непогрешимости. Но этот вызов идет и дальше — к оспариванию идеи об изначальном превосходстве папских суждений, и даже больше того — к вопросу о базисной честности, которая должна служить основой этих суждений. Его критика реакции папы на события в Толедо и на его отношение к мятежникам ясно отражает позицию Маркоса Гарсии. Почему папа вел себя таким образом, — спрашивает Гарсия, — почему он уступил Альваро и конверсо? Как мы видим, он приписывает эти уступки «страху» перед Альваро или «любовью» к этому тирану. Позже он признает или сделает вид, что признает, свое незнание причин поведения папы. «Неизвестно, — говорит он, — какая причина заставила Его Святейшество признать их [т. е. конверсо] добрыми христианами, в то время как декреты и декреталии сопротивляются, подвергают сомнению и противоречат такому признанию». Но если он недоумевает по поводу поведения папы, то у него нет сомнений по поводу реакции, заслуженной этим поведением. «Если существуют какие-то папские письма, — говорит он, — которые признают достойной эту проклятую расу против всякого божественного и людского закона», никакие включенные в них инструкции не должны выполняться. Но это была только негативная сторона рекомендованной им реакции. Что же до позитивной части, то сохраняется его прежнее заключение: «если папа вернется на правильный путь, город примет его приказы; и если нет — город будет вынужден принять «оборонительные меры» в том размере, в котором это позволяет справедливость»[1888].

Это, несомненно, предел обесценивания им папства. Папа может вести себя не только беззаконно, но и аморально, потому что он, как и король, подвержен человеческим слабостям и таким влияниям, как лесть, страх и интересы, как политические, так и материальные, и все это ведет его к насмешке и насилию над справедливыми законами в пользу тех, чьего благоволения он ищет. Хуже того, он может лишиться своей воли и оказаться инструментом воли других, как это случилось с королем Кастилии Хуаном II. В таком случае граждане Церкви не должны уважать его суждения, у них есть право «защищаться» против папы, право «принять оборонительные меры» против введенного в заблуждение и тиранствующего короля.