Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Глава 21. Подрастающий мальчик

Вестибюль отеля «Космополис» был любимым местом прогулок мистера Дэниела Брустера, его владельца. Ему нравилось бродить там, отеческим оком наблюдая за всем и вся в манере веселого содержателя постоялого двора (в дальнейшем именуемого «Мой гостеприимный хозяин») из старомодного романа о днях былых. Споткнувшись о мистера Брустера, клиенты, торопящиеся в ресторан, обычно принимали его за детектива при отеле – так пронзителен был его взгляд, а лицо несколько дышало суровостью. Тем не менее он в меру своих способностей был-таки веселым содержателем постоялого двора. Его присутствие в вестибюле обеспечивало «Космополису» тот оттенок душевности, которого лишены остальные отели Нью-Йорка. И уж во всяком случае, оно понуждало продавщицу в газетном киоске быть изысканно вежливой с покупателями, что можно только одобрить.

Большую часть времени мистер Брустер стоял на одном месте и просто выглядел внимательным и заботливым. Но время от времени он направлялся к мраморной плите, позади которой поместил портье, и проглядывал книгу регистрации, чтобы узнать, кому сданы номера, – ну, как ребенок исследует чулок в рождественское утро, выясняя, что именно принес ему Санта-Клаус.

Как правило, в завершение этой процедуры мистер Брустер метал книгу назад по мраморной плите и возвращался к своим раздумьям. Но как-то вечером недели две спустя после того, как Кус Колбаски все вспомнил, он в нарушение обычного распорядка почти подпрыгнул, побагровел и испустил восклицание, которое, безусловно, было порождением великой горести. Он стремительно повернулся и врезался в Арчи, который в обществе Люсиль пересекал вестибюль, так как они решили пообедать у себя.

Мистер Брустер отрывисто извинился, а затем, узнав свою жертву, словно бы пожалел о своих извинениях.

– А, это вы! Почему вы не смотрите, куда идете? – спросил он грозно, уже столько натерпевшись от своего зятя.

– Жутко сожалею, – дружески сказал Арчи. – Никак не думал, что вы отобьете чечетку спиной вперед мимо пятерки лунок.

– Не смей жучить Арчи, – строго сказала Люсиль, ухватив отца за прядь волос на затылке и дергая ее в наказание. – Ведь он ангел, и я его люблю, и ты должен тоже научиться его любить.

– Предлагаю уроки за умеренную плату, – прожурчал Арчи.

Мистер Брустер смерил своего юного свойственника хмурым взглядом.

– Что случилось, милый папочка? – спросила Люсиль. – Ты как будто расстроен.

– Я расстроен! – свирепо фыркнул мистер Брустер. – У некоторых людей хватает наглости… – Он грозно нахмурился на безобидного молодого человека в легком пальто, который едва успел войти в дверь, и молодой человек, хотя его совесть была чище стеклышка, а мистер Брустер был ему абсолютно не знаком, остановился как вкопанный, покраснел и вышел вон – пообедать где-нибудь еще. – У некоторых людей наглости побольше, чем у армейского мула!

– Но что, что случилось?

– Эти чертовы Макколлы сняли номер!

– Не может быть!

– Что-то не усекаю, – сказал Арчи, втираясь в разговор. – Выше моего понимания и все прочее! Что еще за Макколлы?

– Люди, очень неприятные папе, – сказала Люсиль. – И они остановились именно в его отеле. Но, милый папочка, не надо принимать так близко к сердцу. Это ведь, по сути, комплимент. Они явились сюда, потому что знают – в Нью-Йорке нет отеля лучше.

– Абсолютно, – сказал Арчи. – Все удобства для человека и скота его. Все причиндалы домашнего уюта! Взгляните на светлую сторону, старый стручок. Ни малейших причин огорчаться. Выше нос, старый товарищ!

– Не называйте меня старым товарищем!

– Э, а? О! Ладненько!

Люсиль вывела мужа из опасной зоны, и они вошли в лифт.

– Бедный папочка! – сказала она. – Такая жалость! Они ведь остановились тут, конечно же, назло ему. У этого Макколла участок граничит с тем, который папочка купил в Уэстчестере, и он судится с папочкой из-за какой-то части земли, якобы принадлежащей ему. У него бы могло достать такта поселиться в каком-нибудь другом отеле. Но я уверена, что сам он, бедненький, тут ни при чем. Он полностью подчиняется своей жене.

– Как мы все, – сказал Арчи, женатый мужчина.

Люсиль одарила его нежным взглядом.

– Беда в том, золото мое, что не у всех мужей жены такие удачные, как я, ты согласен?

– Когда я думаю о тебе, – сказал Арчи пылко, – я начинаю захлебываться, ну, просто захлебываться!

– Ах да! Я же рассказывала тебе про Макколлов. Мистер Макколл принадлежит к плюгавеньким кротким мужчинам, а его жена – к крупным тиранствующим женщинам. Это она затеяла ссору с отцом. Папа и мистер Макколл очень хорошо ладили, пока она не заставила мужа вчинить папе иск. И я уверена, она принудила его снять номер здесь, только чтобы досадить папе. Однако они, уж конечно, выбрали самый дорогой люкс, а это все-таки кое-что.

Арчи отошел к телефону. Он испытывал ощущение блаженного мира и покоя. Из всех составляющих нью-йоркской жизни больше всего ему нравились уютные обеды тет-а-тет с Люсиль у них в номере – радость, выпадавшая на его долю не так уж часто, потому что Люсиль пользовалась в их кругах большой популярностью, имела множество подруг и от приглашений не было отбоя.

– Касательно вопроса о жратве и пойле, – сказал он. – Я вызвоню официанта.

– Ах Господи!

– Что случилось?

– Я только сейчас вспомнила, что дала слово навестить сегодня Джейн Мерченсон и начисто забыла. Мне надо бежать.

– Но, свет души моей, мы же как раз собирались перекусить. Навести ее после обеда.

– Не могу. Она сегодня идет в театр.

– Так разок натяни ей нос в милом старом духе и заскочи туда завтра.

– Завтра с утра она уплывает в Англию. Нет, я должна побывать у нее сегодня. Такая жалость! Она, конечно, уговорит меня остаться пообедать. Знаешь что – закажи что-нибудь и для меня, а если я не вернусь через полчаса, начинай сам.

– Джейн Мерченсон, – сказал Арчи, – чертов гвоздь в ботинке.

– Да, но я с ней знакома с восьми лет.

– Если бы ее родители были приличными людьми, – сказал Арчи, – они бы утопили ее задолго до того.

Он снял трубку и уныло попросил соединить его с бюро обслуживания, а затем предался зловещим мыслям о настырной Джейн, которую смутно помнил как особу женского пола с избытком зубов. Он было подумал, не спуститься ли в гриль-бар в чаянии наткнуться на какого-нибудь доброго знакомого, но официант был уже вызван, и Арчи решил остаться на месте.

Официант явился, принял заказ и удалился. Арчи как раз завершил свой туалет после принятия душа, когда музыкальный перезвон снаружи возвестил о прибытии трапезы. Он открыл дверь. За ней оказался официант со столиком, тесно уставленным блюдами под крышками, распространявшими такое аппетитное благоухание, что отчаявшаяся душа Арчи заметно взбодрилась.

Вдруг он заметил, что наслаждается ароматами отнюдь не в грустном одиночестве. Рядом с официантом, тоскливо взирая на интригующие крышки, стоял долговязый исхудалый отрок лет шестнадцати. Один из тех подростков, которые словно бы состоят только из ног и костяшек пальцев. В дополнение имелись светло-рыжие волосы и пшеничные ресницы, а глаза, когда он оторвал их от созерцания крышек и поднял на Арчи, светились неутолимым голодом. Точь-в-точь борзой щенок, полуподросший, полузаморенный постоянным недоеданием.

– Пахнет что надо! – сказал долговязый отрок и сделал глубокий вдох. – Да, сэр, – продолжал он, как человек, пришедший к окончательному выводу, – пахнет что надо!

Арчи не успел ответить, потому что зазвонил телефон, и Люсиль подтвердила исполнение своего пророчества: чума Джейн настояла, чтобы они пообедали вместе.

– Джейн, – сказал Арчи в трубку, – жбан яда. Официант как раз сервирует обильный банкет, и я буду вынужден съесть его за двоих.

Он повесил трубку, обернулся и встретил взор белесых глаз долговязого отрока, который прислонялся к косяку.

– Вы кого-то ждали к обеду? – спросил отрок.

– Ну да, старый друг, ждал.

– Хотелось бы…

– Что?

– Да ничего.

Официант удалился. Долговязый отрок уперся в косяк еще крепче и вернулся к своей исходной теме:

– Да уж, пахнет что надо! – Несколько секунд он упивался ароматами. – Да, сэр, хоть под присягой покажу, ну, просто что надо!

Арчи не отличался быстротой мысли, но к этому моменту у него уже складывалось четкое впечатление, что этот малыш, если его пригласить, презрит этикет и снизойдет разделить с ним трапезу. Затем Арчи пришел к категорическому выводу, что, не получив приглашения в ближайшем же будущем, отрок обойдется и без приглашения.

– Да, – согласился он, – пахнет вполне прилично.

– Пахнет что надо! – сказал отрок. – И еще как! Хоть разбудите меня посреди ночи и спросите, ничего другого не услышите!

– Poulet en casserole[12], – сказал Арчи.

– Ух ты! – сказал отрок благоговейно.

Наступила пауза. Ситуация складывалась не из легких. Арчи хотелось приступить к еде, но, казалось ему, либо он должен будет утолять голод под пронзительным взглядом своего нового друга, либо изгнать его силой. Отрок, видимо, не собирался сдать свою позицию у косяка.

– Вы, полагаю, уже обедали, а? – сказал Арчи.

– Я никогда не обедаю!

– Что-о?

– То есть по-настоящему. Ничего, кроме овощей, орехов и другой дряни.

– Соблюдаете диету?

– Мамаша соблюдает.

– Я что-то не вполне улавливаю, старый стручок, – сказал Арчи.

Отрок закрыл глаза и потянул носом, потому что вновь его обволокла волна благоухания, источаемого poulet en casserole. Казалось, он старался перехватить его побольше, прежде чем оно рассеется за дверью.

– Мамаша реформирует питание, – пояснил он. – Читает об этом лекции. Заставляет папашу и меня жить на овощах, орехах и другой дряни.

Арчи был потрясен, словно выслушал повесть, доносящуюся из адской бездны.

– Мой милый старый малышок, вы же должны испытывать невыносимые муки, чудовищные спазмы! – Он долее не колебался. Этого требовала простая гуманность. – Не согласитесь ли перекусить со мной сейчас?

– Соглашусь? – Отрок улыбнулся изнуренной улыбкой. – Соглашусь? Остановите меня посреди улицы и спросите!

– Ну, так приступим, – сказал Арчи, справедливо заключив, что эта витиеватая фраза выражала вежливое согласие. – И закройте дверь. Упитанный телец, того и гляди, остынет.

Круг близких знакомых Арчи включал не так уж много отцов семейств, а потому он давным-давно не видел подрастающих мальчиков за обеденным столом и успел забыть, на что способны шестнадцать лет, вооруженные ножом и вилкой, когда они кладут локти на упомянутый стол, переводят дух и приступают к делу.

И зрелище, свидетелем которого он стал, поначалу внушило ему некоторый страх. Вкушение пищи долговязый отрок сводил к заглатыванию ее единым духом и накладыванию добавки. Он ел, как изголодавшийся эскимос. У Арчи в те дни, когда он в окопах обеспечивал пролетариям всех стран мир, в котором они могли бы бастовать, иногда немножко подводило живот, но он был ошеломлен и заворожен такой величественной голодухой. Вот это был истинный процесс поглощения продуктов питания.

Застольная беседа не завязывалась. Подрастающий мальчик, видимо, предпочитал приберегать свой рот для более практических нужд. И только когда последняя булочка была поглощена до последней крошки, гость счел возможным усладить беседой своего хлебосольного хозяина. Он откинулся на спинку со вздохом глубокого удовлетворения.