Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

1

Спустя два часа после совещания, которое последовало за генеральной репетицией, Отис Пилкингтон отбыл из Атлантик-Сити с твердым намерением не иметь больше ничего общего с «Американской розой». Он был оскорблен в лучших чувствах. Поставленный Гоблом перед выбором – отдать пьесу на переделку или отменить спектакль, – он в какой-то момент даже склонялся к героической линии поведения.

Лишь одно помешало ему бросить вызов менеджеру, запретить трогать свой сценарий и отнять пьесу. Дело было в том, что расходы на постановку составили на день генеральной репетиции ужасающую сумму в тридцать две тысячи восемьсот пятьдесят девять долларов и шестьдесят восемь центов, каковую Пилкингтон должен был уплатить из собственного кармана.

Выставленный счет в виде аккуратно напечатанной колонки цифр, которая растянулась на два больших листа бумаги, ошеломил Отиса. Он и представить себе не мог, что музыкальные комедии могут обходиться так дорого. Одни лишь костюмы встали в десять тысяч шестьсот шестьдесят три доллара и пятьдесят центов, и эти несчастные центы почему-то раздражали чуть ли не сильнее всего остального в списке.

Черное подозрение, что Гобл, взявший на себя всю административную сторону постановки, заключил тайную прибыльную сделку с костюмером, усугубляло меланхолию. Нет, в самом деле – на эти десять тысяч с гаком можно одеть все женское население штата Нью-Йорк, да еще и на Коннектикут останется!

Так размышлял Пилкингтон, просматривая в поезде неприятные цифры. Едва он перестал возмущаться чудовищной стоимостью костюмов, как в следующей строке глаза резанули четыреста девяносто восемь долларов с пометкой «Одежда».

Одежда! А костюмы что же, не одежда?! Почему он должен платить дважды за одно и то же?

Негодование еще не улеглось, когда взгляд вдруг упал на строку еще ниже: «Одежда – 187 долларов 45 центов».

Не выдержав, Пилкингтон испустил сдавленный крик, полный такой боли, что пожилая дама на соседнем месте, попивавшая молоко, выронила его и оказалась в долгу перед железнодорожной компанией на тридцать пять центов за разбитый стакан. До самого конца поездки дама опасливо косилась на соседа, с трепетом ожидая новых сюрпризов.

Происшествие заставило его притихнуть, но не успокоило. Покраснев от смущения, он вернулся к изучению списка расходов, почти каждый пункт которого становился новым источником ярости и недоумения.

«Обувь – 213,50» – ну ладно, это еще понятно, но что значит, черт возьми, «Академ. репет. – 105,50»? А «Выкр. – 15»? Что за «Каркасы» такие, во имя всего святого?! На этот неведомый предмет роскоши он щедро отпустил, судя по списку, целых девяносто четыре доллара пятьдесят центов!

«Реквизит» и «Бутафория» встречались в колонке не менее семнадцати раз. А «Опоры»? Какое бы ни было ему уготовано будущее, опоры в преклонные годы он не лишится до конца дней.

Он уныло глянул на пейзаж, мелькавший за окнами поезда. Ага, вот и в списке – «Пейзажные декорации»… Ну конечно, оплата дважды: «Сэмюэл Фридман – 3711 долларов» и «Юнитт и Викс» – 2120 долларов»! Пилкингтон испытывал мучения проигравшегося в пух завсегдатая казино.

Тридцать две тысячи восемьсот пятьдесят девять долларов и шестьдесят восемь центов! Это при том, что он позавчера еще и выдал десять тысяч чеком дядюшке Крису на раскручивание карьеры Джилл в кино. Просто кошмар! Перед непостижимыми цифрами пасовал разум.

Впрочем, разум скоро воспрянул, найдя себе другое занятие. Вспомнив заверения Тревиса, что ни одна музыкальная постановка, кроме разве что замысловатых кордебалетов в сотню хористок, никак не встанет дороже пятнадцати тысяч, Отис Пилкингтон задумался о Тревисе и думал до тех пор, пока поезд не прибыл на вокзал Пенсильвания.

Добрую неделю после возвращения удрученный финансист сидел затворником у себя дома в окружении японских гравюр, дымя сигаретами и стараясь выбросить из головы все эти «Выкр.» и «Академ. репет.». Однако свойственное всем начинающим драматургам почти материнское желание еще хоть разок взглянуть на детище своего гения все росло и росло, пока не сделалось непреодолимым.

Велев японскому камердинеру упаковать самое необходимое в саквояж, он доехал на такси до Центрального вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, который, как подсказывала память, был очередным пунктом гастрольного маршрута «Американской розы». По дороге Пилкингтон заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первым делом наткнулся на Фредди Рука.

– Боже милостивый! – воскликнул Отис – А ты-то как здесь очутился?

Отвлекшись от чтения, тот поднял тоскливый взгляд. Внезапный крах профессиональной карьеры – можно сказать, дела всей жизни – оставил начинающую звезду театра в подвешенном состоянии. Мир стал казаться тусклым и серым, а все его соблазны – настолько пустыми, что Фредди предпочел коротать время с журналом «Нэшнл Географик».

– Привет! – откликнулся страдалец. – А почему бы и не здесь, какая теперь разница?

– Ты же должен быть на сцене!

– Меня уволили – переписали мою роль для шотландца. Ну, то есть, не могу же я играть дурацкого шотландца!

Пилкингтон застонал в душе. Лордом Финчли он гордился больше всех персонажей своей музыкальной фантазии. А теперь его любимца задушили, похоронили, вымарали, и для чего? Чтобы освободить место для какого-то шотландца!

– Теперь его зовут Макхвастл из рода Макхвастлов, – хмуро продолжал Фредди. Убийственная новость едва не заставила Пилкингтона отказаться от поездки. Макхвастл, во имя всего святого! – Он выходит в первом акте одетым в килт!

– В килт! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк на Лонг-Айленде?!

– Миссис Стайвесант ван Дайк больше нет, ее переделали в супругу короля маринадов.

– Короля маринадов?!

– Да. Сказали, роль будет комическая.

Не ухватись Пилкингтон за спинку стула, чтобы удержаться на ногах, он заломил бы руки.

– Да она же и есть комическая! – завопил он. – Тончайшая, изощреннейшая сатира на светское общество! В Ньюпорте все были в восторге. Нет, это уж чересчур! Я заявлю решительный протест, добьюсь, чтобы эти роли оставили в прежнем виде… Пора ехать, не то опоздаю на поезд. – Он задержался в дверях. – Как приняли пьесу в Балтиморе?

– Да паршиво приняли, – буркнул Фредди и вернулся к чтению «Нэшнл Географик».

Потрясенный, Отис Пилкингтон бросился к такси. Великолепную пьесу загубили, уничтожили и притом не добились успеха даже по своим низменным торгашеским меркам! Провал в Балтиморе! А значит, новые расходы и колонки цифр с «каркасами» и «реквизитом».

– Эй! – окликнул сзади таксист, когда он неверным шагом двинулся к дверям вокзала. – С вас шестьдесят пять центов, мистер! Я вам не личный шофер, так что уж будьте добры!

Пилкингтон вернулся и дал ему доллар. Деньги, везде одни деньги… Плати, плати, всю жизнь только и знай, что плати!