Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Глава 21. Омерзительные дары

Несомненно, существуют мужчины, отлитые из такого металла, что, получив согласие на свое предложение, никаких особых эмоций не испытывают. Очень вероятно, что таким был Соломон; да и Генрих Восьмой, несомненно, не испытал ничего, кроме пресыщенности, уже на третьем или четвертом подобном согласии. Но средний мужчина оказывается полностью во власти вихря чувств. Среди них, возможно, преобладает ощущение некоторой оглушенности. С ней спаяно облегчение – облегчение полководца, успешно завершившего трудную кампанию, или того, кто терпит кораблекрушение и внезапно осознает, что опасность миновала и он жив! Далее следует прибавить новорожденное чувство собственной значимости. Ведь наше подозрение, что мы принадлежим к незаурядным личностям, внезапно получило полное подтверждение. Наша грудь надувается самодовольством, и мир не может предложить нам ничего большего.

Правда, некоторые обнаруживают в металле своего счастья присадку легкого опасения, а напряжение помолвки порой приносит с собой даже намек на сожаление. «Она заставляет меня накупать всяких вещей! – жаловался некий жених своему другу в третьей четверти своей помолвки. – Два новых галстука только вчера!» Он явно взвешивал, способна ли человеческая природа выдержать подобное давление.

Но какие бы трагедии ни омрачали завершение этого периода, его начало, во всяком случае, купается в солнечном сиянии.

Джимми, глядя на свое намыленное лицо в зеркале, когда переодевался к обеду в этот вечер, только дивился совершенству этого лучшего из миров.

Никакие сомнения не закрадывались в его душу. Он не верил, что отношения между ним и мистером Макичерном могут оказаться непреодолимым препятствием. В данный момент он вообще отказывался признавать наличие экс-полицейского. В мире, где обитала Молли, места для других людей просто не было. Они в него не вписывались. Они не существовали.

И вот к нему, упоенно размышляющему о совершенстве жизни, явился, крадучись, в манере обычной для этого нераскаянного флибустьера, Штырь Муллинс. Возможно, Джимми читал на лицах других собственные торжество и восторг, но ему, несомненно, показалось, что облик Штыря дышит сдерживаемой радостью. Шарканье сына Бауэри по ковру превратилось почти в танец. Лицо под багряными волосами прямо-таки светилось изнутри.

– Ну-с, – сказал Джимми, – и как же мир обходится с юным лордом Фиц-Муллинсом? Штырь, а тебе не случалось быть шафером?

– Чего-чего, босс?

– Ну, шафером на свадьбе. Это тот тип, который стоит рядом с женихом и держит его за загривок, чтобы он в последнюю минуту не заартачился. За всем присматривает, всучает деньги священнику по окончании обряда, а затем удаляется, женится на первой подружке невесты и живет себе поживает.

Штырь мотнул головой.

– Чтоб я женился, босс, да ни в жисть!

– Штырь – женоненавистник! Погоди, Штырь, настанет день, любовь пробудится в твоем сердце, и ты начнешь писать стихи.

– Да не такой я псих, босс, – запротестовал сын Бауэри. – Только мне баб и не хватало. Игра для дураков.

Это уже была полная ересь. Джимми положил бритву от греха подальше и принялся проливать свет в непотребную тьму Штыря.

– Штырь, ты осел, – сказал он. – Ты никакого понятия об этом не имеешь. Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы понял, что в жизни есть только одна высокая цель – жениться. От вас, тупоголовых холостяков, меня мутит. Только подумай, как тебе жилось бы, будь у тебя жена. Подумай о том, как в морозную зимнюю ночь ты идешь на дело и знаешь, что тебя, когда ты вернешься, уже ждут тарелка горячего супчика и заранее согретые уютные шлепанцы. А потом она примостится у тебя на коленях, и ты расскажешь ей, как подстрелил полицейского, и вы вместе разберете добычу! Просто вообразить не могу ничего милее! А по дому будут бегать маленькие штырята. Неужели ты не видишь, как они скачут от радости, когда ты проскальзываешь в окно и сообщаешь им радостную новость? «Папоцка убил легаса!» – звенят тоненькие восторженные голоски. И все оделяются сластями в честь великого события. Златокудрый малютка Джимми Муллинс, мой крестник, получает шестипенсовик за то, что днем швырнул камнем в переодетого детектива. Всеобщее веселье и вкусная здоровая пища. Поверь мне, Штырь, нет ничего лучше домашнего очага.

– Была одна девочка, – мечтательно сказал Штырь. – Да только она больше хвостом вертела, а потом вышла за фараона.

– Она была тебя недостойна, Штырь, – сочувственно сказал Джимми. – Девушка, способная так скурвиться, тебе не подошла бы. Подыщи милую, чуткую девушку, романтично восхищенную твоей профессией. А пока разреши мне добриться, а не то я опоздаю к обеду. Вечер ознаменуют великие дела.

Штырь воодушевился:

– Само собой, босс! Я про то…

– Если бы ты мог, Штырь, собрать в один чан всю голубую кровь, которая ожидается здесь сегодня, то ее хватило бы открыть красильню. Впрочем, лучше не пытайся. Возможно, им это не понравится. Кстати, тебе случилось еще раз… да нет, естественно, случилось. Я имею в виду, ты пробовал поговорить с этим камердинером, ну, с тем, которого ты записал в сыщики?

– Дык, босс, о том…

– Надеюсь, что он покомпетентнее моего старого друга Гейлера. Этот человек действует мне на нервы, Штырь. Жмется ко мне, как собачонка. Полагаю, сейчас он притаился в коридоре. Ты его видел?

– Видел! Босс! Дык…

Джимми оглядел Штыря с серьезным вниманием.

– Штырь, – сказал он, – тебя что-то гнетет. Ты порываешься что-то сказать. Что именно? Давай выкладывай.

Возбуждение Штыря нашло исход в каскаде слов.

– И-ех, босс! Да уж, вечерок выдался что надо. Башка у меня прямо гудит. Само собой! Когда я, значит, был днем в гардеробной сэра Томаса…

– Что-о!

– Да легче легкого. Перед самой грозой, когда темно стало, дальше некуда. Дык, я был…

– В гардеробной сэра Томаса! Какого…

Штырь как будто слегка смутился. Он виновато ухмыльнулся и зашаркал подошвами.

– Я их заполучил, босс, – сказал он с самодовольной усмешкой.

– Заполучил? Что заполучил?

– Да вот…

Штырь запустил руку в карман и извлек блистающий клубок. Бриллиантовое колье леди Джулии Башли.