Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

– Ты же понимаешь, о чем я. Я пока не могу… то есть, я не…

– Он улыбнулся добродушно и немного устало.

– Если ты хочешь сказать то, что я думаю, не трудись! Мы поговорили две недели назад, и я все понял, не волнуйся. – Он взял Джилл под руку, и они свернули с набережной. – Мы правильно идем? Показывай дорогу. Я отлично понимаю твои чувства. Мы старые друзья и ничего больше. Тем не менее, как старый друг, я настаиваю на своем праве поступать как старый друг. Если старый друг не может поступать как старый друг, как же ему поступать? Так что исключим эту тему из беседы… или ты так устала, что вообще не в состоянии разговаривать?

– О нет!

– Тогда должен сообщить, что с юным Пилкингтоном все кончено…

– Что?!

– Нет-нет, только в переносном смысле. Человек-жираф еще дышит и, судя по той скорости, с какой он рванул в отель, еще не встал из-за стола. Однако сердце его разбито. После генеральной репетиции прошло совещание, где наш приятель Гобл, не выбирая выражений – такой прямоты я не припомню даже у него, – сообщил Пилкингтону, что отдает его гнилую заумную белиберду – так и сказал! – на переделку в чужие руки. Вот они, эти руки – правая чужая справа, левая чужая слева. Да-да, орудием убийства творческих дерзаний юного гения избрали не кого иного, как меня! Более того, первый акт и большую часть второго я уже переписал. Гобл предвидел такой поворот и велел мне приниматься за дело еще две недели назад, с тех пор я и тружусь в поте лица. Новую версию начнем репетировать уже завтра, а в следующий понедельник покажем в Балтиморе, считай, новую пьесу. Это будет конфетка, прости мою скромность. Композиторы тоже не сидели сложа руки эти две недели, работали посменно и музыка теперь почти вся другая, гораздо лучше. Так что и тебе, боюсь, прибавится труда – все номера придется ставить заново.

– Ничего, я работу люблю, – заверила Джилл, – только Пилкингтона жалко.

– Переживет твой Пилкингтон – ему принадлежат семьдесят процентов шоу! Еще, глядишь, и состояние наживет, а уж кругленькую сумму получит точно… если сдержит обиду и не продаст сгоряча своей доли. Сейчас готов продать первому встречному, судя по его настроению в конце совещания. Во всяком случае, он заявил, что умывает руки и сегодня вечером уезжает в Нью-Йорк, не останется даже на гастрольную премьеру… Нет, конечно, мне тоже его жаль, но как можно было настолько запороть блестящую идею!.. О, кстати!

– Да?

– Еще одна трагедия! Страшная, хоть и неизбежная. Беднягу Фредди тоже выкинули!

– О нет!

– О да! – твердо заверил Уолли.

– Разве он плохо вчера играл?

– Играл он ужасно, но причина в другом. Гобл захотел переписать лорда под шотландца, чтобы пригласить на роль Макэндрю, который наделал шума в прошлом сезоне. В мюзиклах такое сплошь и рядом – подгоняют роли под модных актеров, если те подвернутся под руку. У меня сердце кровью обливается за Фредди, но никуда не денешься. Ему еще не так скверно пришлось, как актеру в одном моем шоу. Во втором акте тот должен был играть психа, который сбежал из сумасшедшего дома, и режиссер для пущего реализма велел ему выбрить голову… а на другой день узнал, что освободился комик получше, и уволил. В шоу-бизнесе жалости не знают.

– Девушки говорят, что одну из хористок тоже уволят.

– Ну, это маловероятно.

– Очень надеюсь.

– Я тоже. Почему мы стоим?

Джилл остановилась перед неказистым строением из тех, что вырастают за одну ночь на морских курортах и начинают ветшать, едва отойдут строители.

– Я тут живу.

– Как? – Уолли в ужасе взглянул на нее. – Но…

– Трудящимся девушкам, – улыбнулась Джилл, – приходится экономить. Да и вообще, здесь довольно удобно – на неделю гастролей сойдет. – Она зевнула. – Кажется, я снова засыпаю, скорее бы в постель. До свидания, милый Уолли, и спасибо! Не забудь как следует позавтракать.