Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Глава седьмая. Кульбиты мысли

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко. Гостья из будущего (фильм, 1984)

Социально-метафизические фантазии Пелевина глубоки, многогранны и изобилуют подтекстами. Вместо того чтобы анализировать все его бесчисленные аллюзии (задача невыполнимая), я в этой главе остановлюсь на двух важных для Пелевина источниках – текстах Достоевского и братьев Стругацких, – чтобы проследить способ его взаимодействия с литературными предшественниками в целом473. Я постараюсь показать, что Пелевин обращается к классикам – романисту XIX века и советским фантастам, – стремясь подкрепить нарисованную им картину современной глобальной культуры.

Прежде чем перейти к анализу, мне хотелось бы сделать несколько замечаний. Во-первых, сколь бы шутливый характер ни носили пелевинские интертекстуальные отсылки, я рассматриваю их по преимуществу как концептуальные и только потом – как металитературные. Иначе говоря, Пелевину интересна не столько сама по себе интертекстуальная игра, будь то пародия (в духе, например, Сорокина), пастиш (как у Акунина) или что-либо другое, сколько возможность обозначить собственные политические, философские и метафизические установки посредством диалога с другими произведениями. Критика Достоевским материализма и капитализма, переосмысленная в свете недавней истории, поддерживает обвинения, предъявляемые самим Пелевиным постмодернистскому техноконсюмеризму. Отталкиваясь от волновавших Достоевского проблем, в частности свободы воли и детерминизма, Пелевин исследует несвободу в настоящем. Размышления братьев Стругацких о современности, в свою очередь, служат Пелевину моделью для анализа постсоветской действительности. Он демонстрирует, как искажены оказались их гуманистические проекты, и изображает современность как крах свободы, разума и этики.

Во-вторых, интертексты Пелевина – это и не прямолинейная дань классикам, и не явная пародия, а скорее оригинальная и зачастую парадоксальная переработка. Он рассматривает знакомые идеи под неожиданным углом и переосмысляет их, обогащая собственный художественный мир. В-третьих, мишень Пелевина – скорее не прошлое и литература предшествующих эпох, а мир, в котором мы живем, и наши современники. Если многим (пост)модернистским читателям религиозный гуманизм Достоевского, как и светский гуманизм Стругацких, могут показаться старомодными, Пелевин вглядывается в них с живым интересом, соединяющим в себе насмешку и ностальгию. Зато он неизменно беспощаден к современности, окончательно отбросившей ценности – наивные и загадочные, насущные и необходимые, – вложенные в свои произведения Достоевским и братьями Стругацкими.