Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Отцы и дети

В романе «Generation „П“» Пелевин переворачивает ситуацию, описанную в «Братьях Карамазовых»: не дьявол соблазняет исключительных людей («…Одна ведь такая душа стоит иной раз целого созвездия, – у нас ведь своя арифметика»510), а Бог испытывает явного пошляка Татарского:

…Все, что с нами происходит, – просто фазы следственного эксперимента. Подумай – разве Богу сложно на несколько секунд создать из ничего весь этот мир со всей его вечностью и бесконечностью, чтобы испытать одну-единственную стоящую перед ним душу?511

Но Пелевин, любящий многослойные аллюзии, отсылает здесь не только к Достоевскому, но и к роману братьев Стругацких «Град обреченный» (1988), где персонажи явно подвергаются следственному эксперименту в своего рода чистилище, в то время как они думают, что ведут пусть странную, но земную жизнь512.

В завершение статьи «Прогресс versus Утопия» (Progress versus Utopia), написанной в 1982 году и посвященной невозможности утопических произведений в современном мире, Фредрик Джеймисон восхищается «научно-фантастическим утопическим текстом, принадлежащим традиции Второго мира, а именно одной из самых блистательных современных утопий, удивительным „Пикником на обочине“ братьев Стругацких»513. По мнению исследователя, этот роман нельзя интерпретировать как выражение протеста советских диссидентов, и вместе с тем он не повествует о сомнительных радостях технического прогресса. Джеймисон ценит в нем другое –

неожиданное возникновение, как бы по ту сторону «кошмара Истории», из недр наиболее архаических желаний человеческого рода, проблеска невозможного и невыразимого утопического импульса: «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!»514.

По мысли Джеймисона, фантастика Стругацких, сулящая то, что Дарко Сувин обозначил термином novum, занимает особое место в постмодернистском настоящем, страдающем от невозможности вообразить иное и жизнеспособное будущее515. Поэтому так важна роль братьев Стругацких в постсоветском культурном контексте516.

Положение Пелевина в постсоветской России во многом схоже с положением Аркадия и Бориса Стругацких в последние тридцать лет существования Советского Союза. Пелевин стал рупором поколения, повзрослевшего в 1980–1990-е годы, как братья Стругацкие выражали настроения советской интеллигенции 1960-х и 1970-х годов. Произведения Пелевина, как и книги советских фантастов, несомненно, впитали дух эпохи. Пелевин, подобно Стругацким, приключения духа вводит исподтишка, под привлекательной обложкой научной и спекулятивной фантастики или фэнтези. Он продолжает заложенную ими традицию научной фантастики как социальной критики с той разницей, что в случае Пелевина речь идет о критике общества после крушения социалистической идеологии с ее проектами модернизации, направленными на исторический прогресс, техническое развитие и совершенствование общества. В его притчах парадигмы братьев Стругацких разбиваются о реальность, не оправдавшую их ожиданий. Пелевин показывает, что чаяния, воплощенные в классике советской научной фантастики, рассеялись, но на смену им не пришли никакие убедительные альтернативные сценарии.

В диалог с творчеством Стругацких, тянущийся через все его произведения, Пелевин вступает уже в ранних текстах517. В романе «Омон Ра» он пародийно обыгрывает тему освоения космоса – непременный атрибут советской утопии, оттепели и произведений Стругацких518. В «Жизни насекомых» присутствуют иронические отсылки к «Улитке на склоне» (1966) и «Жуку в муравейнике» (1979). Деградацию личности в потребительском обществе, тему, затронутую Стругацкими в таких текстах, как «Второе нашествие марсиан» (1961), «Хищные вещи века» (1965) и «Понедельник начинается в субботу» (1965), Пелевин исследует в романе «Generation „П“», как, впрочем, и во многих других произведениях519. В антиутопиях, написанных на исходе века, Пелевин переосмысливает мотивы и образы ада, апокалипсиса и исторического тупика, возникающие в «Граде обреченном», равно как и более поздние и более пессимистичные взгляды Стругацких на развитие общества в целом520. В «Generation „П“» и Empire V слышны многочисленные отголоски романа «Трудно быть богом» (1964) и темы «прогрессорства».

Мир «Generation „П“» перечеркивает надежды «прогрессоров» из романов Стругацких – бескорыстных технологов, помогающих менее продвинутым цивилизациям решать проблемы и развиваться. В «Generation „П“» изображен конфликт, повторяющийся затем во многих произведениях Пелевина, – конфликт личности, втянутой в гротескный социальный и исторический процесс. Молодой человек, заложник порочной социальной системы, начинает с нижних ступеней иерархии и по ходу развития сюжета добирается до вершин власти. Его подчиняют себе господствующие круги, и, занимая место среди их представителей, он становится соучастником системы. В отличие от просвещенных персонажей Стругацких, прибегающих к технологиям, чтобы помочь развитию общества, успешно или нет, Татарский и его коллеги используют достижения техники исключительно в манипулятивных целях, чтобы заполучить деньги и власть.

В глазах Пелевина братья Стругацкие олицетворяют идеалистические ценности поколения 1960-х годов, «кончившего в черную пустоту мира первым спутником – четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего»521. Двусмысленность слова «кончившее» подчеркивает ироническую связь между сексуальными и революционными порывами, одновременно намекая на драматический конец идеалистических надежд, сопряженных с освоением космоса (одним из ключевых элементов советского мифа), оттепели и советской утопии в целом. Запуск спутника предстает как последний выплеск энергии советского политического тела, сменяющийся старческой импотенцией.

Используя узнаваемые приметы и сюжетные ходы братьев Стругацких, Пелевин в «Generation „П“» показывает, как их проекты претворяются в жизнь, но в искаженной, циничной форме. Татарский, дитя шестидесятников, взяв под контроль российское виртуальное пространство, начинает свое правление с бессмысленного распоряжения о замене пепси на кока-колу, напоминающего первый приказ Перца из «Улитки на склоне» на посту директора – «сотрудникам группы Искоренения самоискорениться в кратчайшие сроки»522, но отмеченного подобающей обстоятельствам тривиальностью. Восхождение Татарского на вершину власти и его соединение с золотым идолом богини Иштар в финале являет собой разительный контраст по сравнению не только с самоотверженными интеллигентами из романов Стругацких, но и с «пролом» Рэдриком Шухартом из «Пикника на обочине», неожиданно преодолевающим свой эгоизм в конце долгого и опасного пути к Золотому Шару. Достигнув цели, Шухарт просит не о том, что нужно ему, а о счастье для всех523.