Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Трансформация парадигм антиутопии

«Generation „П“» выявляет ключевую стратегию постмодернистской политики: для борьбы с несогласными необязательно применять грубую силу – достаточно найти способ извлечь из них наибольшую выгоду. Ненасильственное включение оппозиционных сил в рыночное общество становится очевидным, например, когда Татарский в футболке с портретом Че Гевары и надписью Rage against the machine – названием известной рок-группы – слушает речь Че, обличающего капитализм89. Ясно, что Че Гевара в романе имеет мало общего с кубинским коммунистом. Перед нами скорее феномен второго порядка, процветающий западный «левый» бренд.

Именно революционный трактат Че вдохновляет Татарского на новые идеи для рекламы и помогает ему продвинуться по карьерной лестнице в массмедиа. Во втором рекламном клипе, придуманным Татарским для Gap, изображен ветеран Афганской войны, швыряющий кирпич в витрину с криком: «Под Кандагаром было круче!»90. Две рекламы для Nike, одна из которых обыгрывает массовое самоубийство членов оккультной секты «Врата рая» («Небесные врата»), а другая отсылает к американским заключенным во Вьетнаме, – типичные примеры среди многочисленных рекламных кампаний, представленных во второй половине романа, которые эффективно продают оппозиционные явления91.

Ненасильственная нейтрализация протеста – одно из отличий книги от антиутопий ХX века. Как еще «Generation „П“» переосмысляет жанр антиутопии? Для антиутопии характерны определенные структурные черты, например организация временного плана, и отчасти роман обыгрывает такие ключевые темы, как искусство, эротика, фигура «главноуправителя», и другие.

Место искусства в (анти)утопии оставалось одной из важных проблем жанра начиная с «Государства» Платона. Как в «Дивном новом мире», так и в «1984» упоминается Шекспир, а в романе «Мы» – Пушкин. Уничтожение у замятинского героя способности к воображению означает его духовную гибель. В классических антиутопиях подлинное искусство предстает как эстетическое и этическое противоядие от идеологических ловушек и культурных суррогатов.

Вслед за Замятиным, Хаксли и Оруэллом Пелевин размышляет о пагубном воздействии социального и технического прогресса на творческие способности, но, в отличие от своих предшественников, он рисует победу китча над искусством. Униженное положение художника в новых условиях сатирически проиллюстрировано в эпизоде с хомяком Ростроповичем (пародийная отсылка одновременно к знаменитому виолончелисту и к советскому диссиденту), хозяин которого, медиамагнат Азадовский, в благосклонном расположении духа жалует ему почетные медали. Для первых рекламных кампаний Татарский перерабатывает известные литературные цитаты – «реликтовый белый шум в советской психике», – безвкусно переиначивая, например, знаменитую строку из поэмы Александра Блока «Двенадцать» (1918): «Мировой пожар в крови – Господи, благослови!» – для слогана: «Мировой Pantene-pro V! Господи, благослови!»92. «Белый шум» – термин для набора бессмысленных стимулов и вместе с тем название антиутопии Дона Делилло – указывает на утрату связи с искусством доантиутопического времени.

Искусство вначале встраивается в систему, а затем от него и вовсе избавляются. По мере того как его используют для все более безвкусных задач, оно теряет способность служить прибежищем от духовной деградации. К тому же, из-за переизбытка культуры на рынке она перестает быть ходовым товаром. Увидев рекламу магазина одежды, воспроизводящую романтические клише, Татарский думает: «Слишком много раз человеческий ум продавал сам себе эту романтику, чтобы сделать коммерцию на последних оставшихся в нем некоммерческих образах»93. В более поздних рекламных объявлениях аллюзии к классике уступают место отсылкам к «новым русским», мафии и поп-культуре. Господствующая эрцаз-культура – лишь еще одна проекция орануса, а внимание зрителя или читателя теперь направлено прежде всего на черную сумку с деньгами.

Если в классических антиутопиях еще одной движущей силой сопротивления оказывается эрос, то в «Generation „П“» сексуальность тоже направлена в русло, выгодное системе. Замятинского Д-503, как и Уинстона Смита у Оруэлла, на путь бунта толкают их отношения с I-330 и Джулией; в романе Хаксли эмоциональная глухота Ленайны вызывает отторжение у Дикаря Джона. Любовные же отношения Татарского ограничиваются проституткой, которой он платит тысячу долларов и которая в темноте неотличима от Клаудии Шиффер.

Эрос, как и искусство, преобразуется в страсть к деньгам. В финале «Generation „П“» Татарский соединяется с золотым идолом Иштар, то есть с абстрактной идеей денег94. В романе товары уже не связаны с конкретными функциями, а выступают как механизм возбуждения ненасытного социально обусловленного желания, вытесняющего другие типы желаний, в том числе сексуальные. Секс ценится скорее как символ жизненной энергии молодости, которую можно обратить в деньги, а не наоборот. Описание оральных, анальных и вытесняющих «вау-импульсов» в трактате Че Гевары – шутливое переосмысление психосексуальной модели Фрейда как схемы денежного оборота.

Делая успешную карьеру в медиа, Татарский пытается – в конечном счете безуспешно – понять, на чем держится этот извращенный общественный порядок. Благодетель у Замятина и Главноуправитель у Хаксли разъясняют мятежным героям романов принципы своего великодушного управления эгоистичными и инфантильными массами (и многое в их монологах заставляет вспомнить Великого Инквизитора Достоевского). Оруэлловский О’Брайен, в свою очередь, объясняет Уинстону, как правят Большой Брат и Внутренняя Партия, – правда, без каких-либо претензий на великодушную отеческую заботу, потому что у Оруэлла власть правителям нужна исключительно ради нее самой. В «Generation „П“» мы не найдем исповеди Великого Инквизитора95. Открытие Татарского, обнаружившего, что медиа создают виртуальную реальность, не объясняет механизмов работы системы. Олигархи определяют в России внутреннюю политику и оповещают медиа о последних тенденциях, но, вопреки законам логики, те же самые олигархи – виртуальные проекции, созданные медиа; круг замыкается. Пелевин идет еще дальше кафкианской иррациональности: его мир – замкнутая на себя алогичная структура.

В этом мире неведение – счастье и неизбежность, но оно также страхует (на время) от выхода из игры (навсегда). Позднее Татарский обнаруживает, что медиамагнаты состоят в тайном неовавилонском обществе, чья цель – защищать мир от апокалипсиса, который настанет от заклятого врага богини Иштар, пса с пятью лапами по имени Пиздец. Заняв место нового земного мужа Иштар, Татарский вновь задается вопросом, кто правит миром. Ответ, как и раньше, сводится к тому, что, если он хочет достаточно продолжительное время оставаться «живым богом», ему лучше не проявлять любопытства. This game has no name (англ. «У этой игры нет названия») – присказка, сопровождающая продвижение Татарского по карьерной лестнице. Цель игры и побуждения ее игроков так и покрыты завесой (лже)тайны – потому что на этот вопрос нет ответа.

В конечном счете система строится на мгновенном распространении и поддерживает сама себя: копирайтеры сбывают товары людям, люди – друг другу и снова копирайтерам.

Люди хотят заработать, чтобы получить свободу или хотя бы передышку в своем непрерывном страдании. А мы, копирайтеры, так поворачиваем реальность перед глазами target people, что свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. ‹…› Мы впариваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу и нам, авторам, – это как радиоактивное заражение, когда уже неважно, кто именно взорвал бомбу. Все пытаются показать друг другу, что уже достигли свободы, и в результате мы только и делаем, что под видом общения и дружбы впариваем друг другу всякие черные пальто, сотовые телефоны и кабриолеты с кожаными креслами96.

Даже те, кто принадлежит к высшим эшелонам власти, живут в тисках потребительских симулякров и не в силах вырваться. Роман подхватывает – и сразу же отбрасывает – теории заговора, которыми так заворожен постмодернизм. Один из многократно возникающих у Пелевина символов – глаз в треугольнике с американской долларовой купюры – пародийная отсылка к масонскому и американскому «антироссийским» заговорам. Но финал романа опровергает конспирологическое объяснение: глаз, как выясняется, ничего не видит.

Неспособность разобраться в текущем порядке вещей сопряжена в «Generation „П“» с неспособностью ему противостоять. В классической антиутопии главный герой, вызывающий симпатию человек, бунтует в отважной, но безнадежной попытке отстоять свою и чужую свободу и в конечном счете оказывается раздавлен государственной машиной. В работе о советских метаутопиях 1950–1980-х годов Эдит Клоуз так характеризует этот жанр: лучший из людей «осознает, что диктуемые обществом законы и идеалы тянут его в западню, и предпочитает вовремя сказать „нет“, чтобы не впутаться в погоню за властью и могуществом, а жить по совести»97. Кришан Кумар, со своей стороны, высказывает мысль, что источник надежды в антиутопии – относительно свободное мышление и независимый высший слой, необходимые обществу, чтобы решать стоящие перед ним проблемы98.

Но в циничном мире «Generation „П“» не находится ни одного человека, готового применить свое понимание идеологии для борьбы с ней. Татарский быстро встраивается в систему. В комфортном режиме технологического консюмеризма люди притворяются, что хотят бежать, зная, что на самом деле не обладают этим желанием. Правящим кругам не просто удается заручиться поддержкой Татарского – его поддержка возрастает, как только он сам поднимается наверх. По понятным причинам представители высшей касты особенно заинтересованы в сохранении текущего положения дел. Лучше изучив структуру власти, Татарский использует полученные знания для дальнейшего продвижения по карьерной лестнице. Свою работу он без лишних сантиментов рассматривает как своего рода проституцию, понимает всю фальшь нового образа жизни, но прикладывает все усилия, чтобы повысить свои шансы в борьбе за власть99. Понимание в данном случае никак не соотносится с нравственным выбором. Более того, если и удается получить какие-то знания, то только в форме ограниченного и искаженного «просвещения».

В романе главному герою отказано в статусе «невинной жертвы» – в наступивших подлых временах виновато все население России: «Антирусский заговор, безусловно, существует – проблема только в том, что в нем участвует все взрослое население России»100. И в первую очередь вина лежит на поколении «П», молодой и активной части этого населения. На примере протагониста романа (фамилия Татарский отсылает к татарскому игу) становится ясно, что именно это поколение, поддавшееся необузданным эгоизму и жадности, и есть апокалиптический пес Пиздец, надвигающийся на Россию и мир в целом101.

Мысль, что в пропасть разорения, хаоса и преступности Россию толкнули все жители страны, особенно поколение «П», выражена в романе на разных уровнях, в частности за счет отсылки к приписываемой Аль-Газали поэме «Парламент птиц» о тридцати птицах, полетевших искать птицу по имени Семург и в конце концов узнавших, что «Семург» означает «тридцать птиц». В мифологическом плане Татарский, земной муж Иштар, выдумывает этот мир, и сама богиня денег обретает жизненную силу благодаря его вымыслу. Кульминацией «восхождения» Татарского на зиккурат становится его низвержение в «ад» у Останкинской башни, где происходит инициация, превращающая его в живое злое божество. Символ π в «Generation „П“» указывает на посредственность: досконально вычислить его значение невозможно, оно только бесконечно дробится при попытке получить более точный результат102. Татарский, заурядный представитель заурядного поколения, оборачивается мелким бесом, заправляющим ведьминским шабашем России.